Новейшая история еврейского народа. Том 3

§ 34 Первые конгрессы сионистов (1897-1900)

В последние дни августа 1897 года в городском доме Базеля совершилось историческое событие. Представители евреев разных стран собрались и выразили свою волю, чтобы часть еврейского народа возродилась как нормальная нация на своей древней родине. Такое собрание имело бы еще более важное мировое значение, если бы оно состояло из избранников большинства народа и могло бы провозгласить существование еврейской нации во всем мире, то есть опровергло бы ложь XIX века о небытии еврейской нации. Созванный под знаменем «еврейского государства», партийный конгресс должен был ограничиться прокламированием условного национального бытия еврейства, в зависимости от приобретения им собственной территории. Но и в этой форме манифестация имела историческое значение. В той самой Западной Европе, где со времен парижского Синедриона евреи не переставали твердить, что они больше не претендуют на титул нации, вдруг раздался призыв к национальному возрождению. Базель 1897 года искупил грех Парижа 1807 года.

29 августа открылись заседания конгресса в присутствии 200 делегатов и 300 гостей и газетных корреспондентов. Делегаты из России, представители «Ховеве Цион» и Одесского палестинского комитета (М. Усышкин и др.) еще не играли на этом конгрессе подобавшую им активную роль. В их собственной среде не было единогласия по основному вопросу: продолжать ли прежнюю мелкую колонизацию Палестины или возобновить ее в больших размерах только после получения международной гарантии на образование там еврейского центра. В других группах тоже замечались разногласия между старыми «палестинцами» и новыми «сионистами». Разногласия на время утихли под влиянием вступительных речей Герцля и Нордау, вызвавших всеобщий энтузиазм. На делегатов действовала импозантная обстановка конгресса, при открытии которого старейший делегат, д-р Липпе из Румынии, напомнил о возвращении вавилонских пленников по указу древнего царя Кира и предложил послать приветственную телеграмму турецкому султану. Предложение, имевшее определенную дипломатическую цель, было единогласно принято, и многим мечтателям казалось, что этим уже положено начало политическим переговорам. В своей программной речи[20] Герцль старался слить разнородные течения в сионизме для привлечения всех к общей работе. Он значительно расширил рамки своей политической программы хорошим афоризмом: «Сионизм есть возвращение к еврейству, предшествующее возвращению в еврейскую землю»; он хотел этим сказать, что одна надежда на политическое возрождение приведет ассимилированного еврея к национальному самосознанию. Воздав должное пионерам палестинской колонизации, он, однако, доказывал, что вести ее дальше на старых началах бесцельно для народного дела: если ежегодно в Палестине будут водворяться десять тысяч поселенцев, то переселение туда всех девяти миллионов евреев потребует 900 лет, а между тем турецкие власти не допустят даже такой скромной иммиграции и возобновят свои репрессии против «прокрадывающихся» в страну. Только путем политического соглашения с Портой на началах взаимных услуг можно добиться легального массового заселения евреями Палестины и основать там прочный национальный центр. Задача конгресса — изыскать такие пути и дать свою санкцию на соответствующие политические переговоры.

Самое сильное впечатление на конгресс произвела большая речь Макса Нордау «Об общем положении евреев». Все еврейство было представлено в этой речи в виде физически и душевно больного организма, и суровый психиатр раскрывал перед слушателями источники болезни. Везде, говорил он, существует особое «еврейское горе» (Judennot) в форме, неизвестной другим народам. В Восточной Европе, где сосредоточено большинство нашего народа, оно выражается в тяжелой борьбе за материальное существование, отягчаемой политическим гнетом и гражданским бесправием. В Западной Европе, где гражданская эмансипация облегчила евреям борьбу за существование, еврейское горе имеет моральный характер: здесь еврей, искренне ассимилируясь с окружающими народами, всегда чувствует себя в атмосфере вражды или отчужденности. «Народы, эмансипировавшие евреев, сами обманулись в своих чувствах. Эмансипация не вытекала из сознания, что человечество тяжко согрешило против этого племени, причинив ему ужаснейшие бедствия, и что пора искупить тысячелетнюю вину; она явилась только следствием прямолинейного французского рационализма XVIII века. Был установлен правильный силлогизм: каждый человек имеет естественные права, еврей — человек, следовательно, и еврей не может быть лишен своих естественных прав. Так была провозглашена эмансипация евреев во Франции не из братского чувства к ним, а потому что этого требовала логика». То же сделали и другие нации, воспринимая принципы французской революции и вводя у себя свободные политические учреждения. Поместив в конституциях принцип гражданского равенства, цивилизованные христианские народы не освободились, однако, от унаследованных ими недобрых чувств по отношению к евреям. А между тем эмансипированный еврей устремился всей душой к слиянию с христианским обществом. Он разрушил свою крепость — средневековое гетто, где укрывался от окружающей враждебной среды, но, когда он пришел с братским чувством к пародам, его оттолкнули, как чужого. Равноправный по букве закона, он признается неравным в жизни. Антисемитизм новейшей формации создал для евреев ад на земле. «Эмансипированный еврей не имеет под собою опоры; он робок в отношениях к окружающим и неуверен в сокровенных чувствах даже своих друзей; лучшие силы его уходят на подавление или сокрытие своеобразных черт своего характера, ибо он боится, что эти черты обличат в нем еврея. Он никогда не бывает самим собою в мыслях и чувствах, в тоне голоса, в каждом взгляде, каждом движении». Эти «новые марраны» страдают больше прежних испанских марранов, ибо те стремились искупить свою ложь тайным исповеданием иудейства, а у этих в душе вытравлено все еврейское. Для этого душевно больного еврейства нужно найти исцеление, которое заключается только в сионизме.

Нарисованная Нордау мрачная картина произвела потрясающее действие; многие плакали, а по окончании речи оратор сделался предметом восторженных оваций. Всем казалось, что диагноз еврейской болезни сделан авторитетнейшим врачом и что конгресс призван установить систему лечения больного народа, чтобы спасти его от медленного умирания. Обсуждение этой системы, программы сионизма, привело к следующим резолюциям: «Сионизм стремится создать для еврейского народа обеспеченный публичным правом родной угол» (öffentlich-rechtlich gesicherte Heimstätte). Для достижения этой идеи конгресс имеет в виду: 1) целесообразное заселение Палестины евреями-земледельцами, ремесленниками и промышленниками, 2) объединение всего еврейства посредством местных и общих организаций, сообразно законам каждой страны, 3) укрепление в еврейском народе национального чувства и самосознания, 4) подготовительные меры к получению согласия правительств на осуществление целей сионизма». Так установилась «Базельская программа», конституция политического сионизма. Затем были установлены основы партийной организации сионистов: периодически созываемый конгресс есть верховный орган партии, избирающий центральный комитет из представителей разных стран и постоянный исполнительный комитет в Вене; членом партии признается всякий уплачивающий в кассу ее древний шекель, ежегодный взнос в размере приблизительно одной германской марки. До следующего конгресса исполнительному комитету поручалось создать финансовые органы сионистской партии: Колониальный банк и Национальный фонд. Главою комитета был избран Герцль, который в качестве подготовителя и затем председателя конгресса выказал необыкновенные организаторские способности. Только благодаря его умению управлять народным собранием Базельский конгресс с его разнородным и разноязычным составом получил вид европейского парламента. Внушительная фигура Герцля покоряла ему волнующиеся массы.

Собравшийся через год в том же Базеле второй конгресс сионистов (28-31 августа 1898 г.) был многолюднее первого (385 делегатов) и отличался более деловым характером. Годовой промежуток между двумя конгрессами был временем сильной пропаганды сионизма. На Западе многие примкнули к этому движению в его новой политической форме. В России шла страстная борьба между «политиками» и «практиками». Делегаты из России поехали на конгресс наиболее подготовленными и имели влияние на принятые им решения. В президиум конгресса были избраны, кроме Герцля и Нордау, известный врач-окулист Макс Мандельштам из Киева и лондонский хахам Моисей Гастер. В своей вступительной речи Герцль на этот раз говорил не столько об отдаленных целях сионизма, сколько о ближайших задачах. Во внутренней жизни он выдвинул необходимость «завоевания общин» сионистами, т. е. увеличение их числа в составе правлений общин и различных учреждений для того, чтобы от имени народа не могли выступать самозваные представители, вроде вышеупомянутых «протест-раввинов», которые «молятся о Сионе и борются против Сиона». Во внешней политике рекомендовался простой коммерческий принцип («do ut des»: нужно оказывать турецкому правительству финансовые услуги и получить взамен хартию («чартер») на заселение Палестины; для этого нужно учредить Колониальный банк, который откроет свои операции, как только соберется достаточная сумма денег. Макс Нордау снова произнес сильную речь об общем положении евреев за истекший год. Печальные события этого года — антисемитские демонстрации во Франции в связи с пересмотром дела Дрейфуса, погромы в Алжире и Румынии — дали ему возможность подкрепить свой довод о безнадежности положения в диаспоре. Его речь изобиловала злыми обличениями против сытых и равнодушных к судьбе своей нации евреев Запада, считающих себя евреями на том основании, что они посещают синагогу раз в год, в Иом-Кипур, едят «кошер» и любят цитировать остроты Гейне («Auch-Juden», «Bauch-Juden»).

На втором конгрессе уже обнаружился начавшийся процесс расслоения сионистской партии. Кроме упомянутых разногласий между «политиками» и «практиками», появилась еще оппозиция со стороны социалистического крыла (Н. Сыркин и др.). Началось также расхождение между свободомыслящими и ортодоксами по вопросу о культурной деятельности партий. Раввины из России боялись, что вольнодумные сионисты будут насаждать нечто вроде германских религиозных реформ, и просвещенным западным раввинам (Гастер и Эренпрейс) приходилось успокаивать их уверениями, что культурная работа не будет вторгаться в область религии. Между политиками и практиками был достигнут компромисс в форме решения, что дальнейшая колонизация Палестины должна идти планомерно, с разрешения турецкого правительства и под наблюдением особой комиссии, избранной конгрессом.

Последнее решение обязывало сионистскую экзекутиву предпринять шаги к получению согласия султана на массовую колонизацию Палестины. Герцль пустил в ход все свое дипломатическое искусство для достижения этой цели. Он возобновил переговоры с сановниками султана, которые, по обычаю турецкой дипломатии, хитрили, то обнадеживая вождя сионистов, то уклоняясь от прямого ответа. Не видя возможности прямо воздействовать на султана, Герцль прибег к героическому средству. Узнав о готовящейся поездке германского императора Вильгельма II в Палестину через Константинополь, он отправился в столицу Турции во главе депутации из членов сионистского центрального комитета (Вольфсон, Боденгеймер), был принят императором в аудиенции (18 окт. 1898 г.) и просил его о содействии великому историческому делу, в смысле воздействия на султана. Через две недели (2 ноября) депутация снова представилась императору в самом Иерусалиме. Вождь сионистов обратился к Вильгельму II с речью в высоком историческом стиле, знаменательном в беседе потомка Хасмонеев с потомком рыцарей-крестоносцев: «Депутация от сынов Израиля приближается с глубоким благоговением к германскому императору в стране, некогда принадлежавшей нашим предкам. Нынешнее сионистское движение стремится разрешить еврейский вопрос, считаясь с возможностями нашего времени... Земля наших предков пригодна для колонизации и обработки. Вы, ваше величество, видели эту землю: она вопиет к людям, чтобы они ее возделывали. А среди наших братьев имеется ужасающий пролетариат; эти люди рвутся к земле, которую они могли бы обработать. И мы имеем возможность совершить благое дело, удовлетворяя обеим нуждам, страны и народа. Мы считаем это дело столь хорошим, столь достойным участия самых великодушных людей, что решаемся просить ваше императорское величество о вашей высокой помощи. Мы бы, конечно, не осмелились на это, если бы в наших мыслях было что-либо такое, что могло бы причинить ущерб или обиду властителю этой страны. Дружба вашего императорского величества с его величеством султаном настолько известна, что не может быть сомнения относительно намерений тех, которые обращаются к вам с просьбою о милостивом посредничестве». Герцль закончил свою речь приветствием «могущественному царю мира, вступившему в вечный город».