Через пропасть в два прыжка

8. СОРВАННАЯ ПЕЧАТЬ

Телефон в кабинете Лапочкина не отвечал. Вашко наклонился, чтобы расшнуровать ботинок — правый ни с того ни с сего начал жать. Распустив шнурок, он сбросил его и долго шевелил зудящими пальцами. В дверь постучали. Иосиф Петрович задвинул ботинок под стол и принял приличествующее моменту выражение лица.

В кабинет вошел пожилой майор в толстых очках.

— Разрешите?

Вашко собрался встать и поприветствовать эксперта, но, вспомнив о ботинке, не стал этого делать.

— Проходите, садитесь, Станислав Юрьевич! Быстро вы пришли!

— Мне сказали, что надо оказать помощь.

— Да, да… — Вашко извлек из сейфа баночку, полученную от продавца автомагазина, и поставил ее на стол. — Вот это и есть оно! Понимаешь, это не самое главное, но может быть, может быть… Состав содержимого хорошо бы знать. Осилите?

Майор осторожненько двумя пальцами взял банку и принялся, потряхивая, разглядывать на просвет. Жидкость внутри маслянисто плескалась и медленно стекала со стенок.

— Предположительное назначение известно?

— Мазь от радикулита, а там кто ее знает.

— Мазь? — переспросил майор, бросив удивленный взгляд на Вашко. — Вот уж не предполагал, что мазь может быть подобной консистенции — жидковата, однако… Тут что-то другое.

— Дай-то бог. А составчик может представлять интерес. Понимаешь, один умелец с секретной фирмы его приволок, а что там…

— Выяснить можно.

— Как скоро?

— День, два… Заключение писать или приватно?

— Ты правильно понял — суть не в бумажках.

После его ухода Вашко еще раз набрал номер телефона Лапочкина. Он не отзывался.

«Запропостился, сукин сын! — выругался про себя Вашко. — И именно тогда, когда нужен».

Взяв лист бумаги, Вашко принялся огрызком карандаша рисовать таблицу. По горизонтали расположились дни, по вертикали — часы. Все это имело самое непосредственное отношение к Тушкову. В первых квадратах Вашко написал «на работе — во Внешторге». В последнем — «9.00, понедельник» он коряво вывел «проходная». Между ними несколько часов заполнились посещением автомагазина — последняя отметка «18 часов», а дальше пустота.

Он не стал отмечать ничего, что последовало за появлением Тушкова в проходной. От восемнадцати часов пятницы до девяти ноль ноль понедельника располагалась загадочная полоса неведения.

«А как же вторая половина пятницы? — дошло Едруг до Вашко. — Когда он был в магазине… Он что, не работал? Странно!»

Порывшись в кармане, он нашел визитку Уланова. Телефон ответил сразу.

— Олег Сергеевич? Еще раз Вашко… А что, в пятницу у вас был нерабочий день?

— Отчего так! — удивился референт. — Самый что ни на есть рабочий.

— А Тушков в пятницу был?

— Надо уточнить… Вы можете подождать? — после утвердительного ответа до Вашко долетели звуки удаляющихся шагов, стук двери, потом, минуты через две все повторилось в обратной последовательности.

— Вы правы — у него был отгул.

— За что? Он работал по вечерам? В праздники?

— Работой это не назовешь, скорее дежурство.

— Где?

— В первомайские праздники Тушков дежурил по министерству, а потом этим днем в течение года не воспользовался. В пятницу его могло и не быть.

— Спасибо. — Вашко в раздумье положил трубку.

Значит, у него было целых три дня. За это время можно не только исколесить Москву и область, но и смотаться в любой конец страны. Круг действия существенно расширялся. Конечно, можно проверить билетные кассы Аэрофлота, но это займет уйму времени. А поезд? Полная безнадежность — там фамилия в билет не вписывается.

Вашко снова пододвинул к себе телефон.

— Алло, здравствуйте! Вашко из милиции… Скажите, есть ли заключение по Тушкову? Вскрытие было позавчера. Ага, читайте!

Бесстрастный голос лаборантки методично ронял в трубку слова. Вашко слушал сначала вводную, потом описательную часть экспертизы и никак не мог вникнуть в суть.

— Дорогуша, читайте сразу выводы.

— На правой ноге отек и омертвение тканей, возможно возникшее вследствие токсического воздействия препарата семейства глюкозидов. Отек легких связан с возможным воздействием препарата ацетофенона в количествах, не повлекших и не повлиявших на летальный исход…

— Все?

— Больше ничего нет.

Вашко положил трубку.

Закурив, он откинулся на спинку кресла и долго изучал пятно на потолке.

«Ацетофенон! Глюкозиды! С чем это употреблять? Куда девать и к чему приписывать?» — Он был в полном смятении. — «Придется беседовать с санитаркой, анализировать предписания врачей и вникать в суть медицинских процедур…»

— Станислав! — буркнул Вашко криминалисту, едва тот снял трубку. — Нужна консультация.

— Что у тебя приключилось? Я не готов говорить о мази — времени прошло всего ничего…

— Что такое ацетофенон? Знаешь?

— Ацетофенон? — переспросил майор. — Известная, Иосиф Петрович, штука… Где обнаружен?

— В легких безвременно усопшего.

— В простонародье его величают слезоточивкой. К смерти, как правило, не приводит. Исключено!

— Он что, в свободном обращении?

— В магазине, Иосиф Петрович, эту хреновину, конечно, не купить, а на вооружении состоит.

— А глюкозиды? Тоже аэрозоли?

— Хм-м-м… Все у того же безвременно?

— Угу, — Вашко снова закатил глаза на пятно под потолком.

— Глюкозиды — штука серьезная… — в голосе эксперта звучали менторские интонации. — Яд органического происхождения. Омертвение тканей возможно в районе воздействия, без припухлостей, как правило, не обходится…

— Ав сумме что дает? Если и то, и то сразу? А?

— Кто его знает… Ничего хорошего, сам понимаешь, от этого не будет. Только зачем сразу? А?

— А шут его знает… Чтоб наверняка завалить.

— Так не завалили.

— Об этом я позабыл, — честно признался Вашко. — Но на головку его как подействовало, скажи! От этого?

— Кто его знает… Эксперимент нужен.

— Скажешь тоже, эксперимент. Что, еще одного завалить?

Поговорив с криминалистом, Вашко почувствовал еще большее раздражение, чем раньше — дело не прояснялось, а запутывалось все сильнее.

Вашко выдвинул ящик письменного стола и достал оттуда фотографию Тушкова. Покойный, казалось, с улыбкой смотрел на опера — таким Вашко его никогда не видел и теперь уж никогда не увидит. Во взгляде Ивана Дмитриевича царило спокойствие и умиротворенность. Ничто не грозило его жизни и здоровью, а вон как обернулось всего через несколько месяцев.

В дверь постучали. На пороге стояла миловидная барышня лет двадцати. Дешевое пальтецо плотно обтягивало ее фигуру — оно было коротковатым и делало ее похожей на подростка.

— Мне бы Вашко… — заикаясь от волнения, произнесла она, теребя в руках выписанный в проходной пропуск. — Вот написано, в эту комнату…

— Садись, дочка, — Вашко, кряхтя, встал с кресла и галантно помог снять ей пальто.

— Чем обязан?

— Я из больницы… Доктор сказал, чтобы приехала на допрос. Вот я и пришла, не дожидаясь повестки.

— Молодец! Чаю хочешь?

Девушка отчаянно замотала головой, но Вашко извлек из стола кружку, долго рассматривал ее, пытаясь обнаружить пылинки и, не найдя их, налил из графина воды и включил кипятильник.

— Конфет у меня нет, а сахарку найдем… — он подмигнул санитарке. — И разговору это дело способствует… Как зовут-то тебя, дочка? Ирина! Отлично. А почему раньше я тебя в больнице не видел? — он прищурил глаза, припоминая. — Там тогда были этакие фигуристые дамы, — он раскинул руки в стороны, пытаясь очертить габариты медсестер, — а ты такая… — он постарался подобрать максимально необидное словцо, — миниатюрная… а?

— Так я ночная сестра, а они штатные… Как назло случилось все это с ним в мое дежурство. Тихо он умер так, незаметно, — она грустно улыбнулась своим мыслям. — Наверно, и жил так же.

— Да, ты права… Чай готов. Вот сахар… — он подвинул к ней кружку и завернутый в бумажную салфетку сверточек. — Пей, пей, не стесняйся. Разговор у нас с тобой долгий.

Она снова испуганно стрельнула в него взглядом пушистых глаз. Вашко налил воды в граненый стакан.

— Не стесняйся, дочка, я тоже буду пить — за чаем и разговор веселее пойдет. Верно? — Она кивнула и осторожно, двумя пальчиками, взялась за обжигающий фарфор.

— Как у вас делятся смены?

— Их три. С восьми до пятнадцати — первая. Вторая до двадцати двух, а потом ночная.

— А почему время неравно поделено?

— В ночную идут студентки… полторы ставки ради денег. На стипендию не протянешь.

— На каком курсе учишься?

— На третьем… — она осторожно, одними губами потянула чай; кружка обжигала губы.

— Вкусно? То-то и оно… Хороший чай трудно испортить, — неопределенно заметил Вашко. — Надо очень сильно постараться. Сколько студенток ходит в ночную?

— Должно быть четыре — ночь отдежурить, потом отдыхать. Но нас было двое. Я и Маша.

— Значит, дежурили вдвоем.

— Не совсем так… — девушка осторожно поправила кофточку на груди и снова испуганно посмотрела на Вашко. — Последние две недели я дежурила одна.

— Отчего так? Говори, дочка, не стесняйся — это между нами.

— Напарница уехала к родным в Чернигов. Мама у нее заболела. А я поддежуриваю за нее. Если сделать иначе, то может пропасть место, возьмут другую студентку, а так сначала я ее выручу, потом она меня.

— Когда же ты спала? — невольно вырвалось у Вашко.

— Иногда удавалось на дежурстве, иногда на лекциях. Там в кабинете главврача есть небольшой диванчик, можно немного подремать. Около трех часов ночи, обычно спокойно, даже самые тяжелые забываются, вот тогда и…

— Входные двери в такие моменты на запоре?

— Конечно. Не только ключом запираем, но и на задвижку. Там есть такая, железная. Вроде засова…

— Посторонний проникнуть не может?

— Нет, конечно.

— А днем?

— Об этом бы стало известно. Больница ведь на особом режиме из-за положения пациентов. Да, ведь, их мало — человек восемь, десять. Все на перечет. Есть приемные дни — у нас с этим строго.

— Расскажи о том дежурстве.

Девушка смахнула со лба светлую прядь.

— В тот вечер я немного опоздала. Минут на двадцать, не больше. С троллейбусом не повезло. Галина Викторовна мне за это устроила порядочную взбучку.

— Кто такая Галина Викторовна?

— Старшая медсестра. Мы обошли палаты. Она оставила записку, что кому делать, если будут жаловаться на бессоницу.

— Наркотики?

— Что вы — этого мне не доверяют. Анальгин, новокаин…

— А снотворные?

— Димедрол в основном.

— Что было необычного в тот вечер?

— Необычного? Наоборот, все было как обычно, даже немножко спокойнее. Только один укол за весь вечер в шестой палате. Назначение врача. Кажется, что-то сердечное. Если надо, можно уточнить по карточке — там записано.

— Как вел себя Тушков?

— Во время осмотра он уже спал. Тихо так, спокойно. Руки заложил за голову, на щеках румянец. Галина Викторовна осмотрела его и сказала; «Слава богу, а то днем досталось от него… Все горшки с цветами побросал на пол, топтал их ногами, в земле перемазалс я». Когда я пришла, было уже все прибрано, помыто. А сам он спал.