Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

XV. Розыск 12 октября о намерении бояр удушить царевича. Казни 12 и 13 октября

12 октября предметом розысков был только что всплывший чрезвычайной важности вопрос, возникший из показаний Афимки Артарской, сделанных ею 7 и 11 октября: о намерении бояр удушить царевича. Допрошены были с пытками две группы стрельцов: во-первых, вожаки и главари движения: Якушка Алексеев, Васька Игнатьев, Васька Зорин, Аничка Сидоров и др., а затем малолетние стрельцы: Матюшка Берестов (Березкин), Стенька Тимофеев, Ивашка Бронников, Ивашка Чика, сделавшие 3 октября откровенные и важные признания относительно письма из Девичьего монастыря[779]. Якушка Алексеев показал, что слова о государе, что его, государя, за морем не стало, он действительно говорил для возмущения стрельцов к бунту, но таких слов, что будто на Москве государя царевича бояре хотят удушить, не говаривал и ни от кого про то на Москве не слыхал. Васька Игнатьев говорил, что молва о смерти государя за морем была общей, толковали об этом в Торопце все стрельцы, собираясь на сходки. Про царевича сам он не говорил и ни от кого не слыхал. Васька Зорин, давая показание, вернулся опять к составленной им челобитной, подтвердил свое авторство и признавался, что статьи челобитной, направленные против Франца Лефорта, «к бунту заводные статьи», писал и вымышлял он один, без чьего-либо постороннего участия, слыша недовольство на Франца от своей братьи. Об удушении царевича он сначала у подъема показал, что ни от кого о таком намерении не слыхал, но с подъема и пытки признался, что слышал об этом от Васьки Игнатьева. Когда Игнатьев приехал из Москвы на Великие Луки с денежным жалованьем, то рассказывал, что на Москве государя царевича хотел удушить боярин Т. Н. Стрешнев. Васька Игнатьев был вновь поднят на дыбу и с этого второго подъема сказал, что когда он был в Москве, то на Ивановской площади стрельцы Стремянного полка, занимавшиеся в то же время площадным подьячеством, Ивашка Мельнов и Федька Степанов, говорили ему: на Москве-де вам, стрельцам, не бывать, а царевича-де боярин Тихон Никитич хотел удушить, а сам на Москве владетелем быть. От кого они, Мельнов и Степанов, слышали про намерение удушить царевича, он, Васька, не знает. Приехав из Москвы на Луки Великие, он действительно рассказывал Зорину о слышанном в Москве, не показал же об этом сразу с первого же подъема, «жалея их, Ивашки и Федки». Аничка Сидоров показал, что об удушении царевича услыхал от Васьки Игнатьева и от Васьки Зорина, а откуда они взяли этот слух, не знает. Известный также нам барабанщик Карпушка Ерофеев говорил, что о намерении бояр удушить царевича он слышал по дороге из Москвы на Великие Луки во время возвращения туда весной 1698 г. бегавших в Москву стрельцов от компании стрелецкой молодежи, из которой он назвал знакомых уже нам малолетних стрельцов Чубарова полка: Сеньку Пушницына, Левку Полубояринова, Ивашку Бронникова, Стеньку Тимофеева, Матюшку Берестова (Березкина), Микишку Рагозина Рыжего, Ивашку Чику. По этому его оговору, очевидно, и привлечены были к розыску Чика, Бронников, Тимофеев и Берестов. Из них Бронников дал отрицательный ответ; остальные показывали, что об удушении царевича слышали: Пушницын и Чика от Васьки Тумы, Берестов — от стрельцов, бывших весной 1698 г. побегом в Москве, Тимофеев от одной стрельчихи Чубарова полка, которую и ее двор он взялся указать. Барабанщик Карпушка Ерофеев, вмешиваясь в показания молодых стрельцов и «говоря им в улику», сообщил некоторые осложнявшие дело подробности. Васька Тума и его товарищи (бегавшие в Москву стрельцы) будто бы говорили, что «государь царевич от того, что его бояре хотят удушить, на Москве не живет, а ходит все по монастырям». В другом своем выступлении тот же Ерофеев сделал оговор на солдат Бутырского полка: ему сообщал малолетний стрелец Сенька Пушницын, будто бутырские солдаты им, стрельцам, рады и ждут их к Москве. Спрошенный об этом Пушницын показал, что слышал о бутырских солдатах от двух стрельцов, ходивших к ним во время побега в Москву весной 1698 г. Эти стрельцы были казнены под Воскресенским монастырем.

Между тем по указанию Стеньки Тимофеева взята была в Преображенский приказ стрелецкая вдова Анютка Еремеева. В расспросе она совершенно отрицала приписываемые ей Тимофеевым слова; будучи поставлена с ним на очную ставку, с очной ставки говорила, что слышала дорогой на Арбате, мимо идучи, как об удушении царевича говорили неизвестные ей какие-то бабы. Наконец, будучи приведена в застенок, она у пытки сказала, что слова об удушении царевича она слышала от снохи своей, стрельчихи того же полка вдовы Аринки Семеновой, которая говорила о том со стрельчихами. Аринка Семенова была схвачена в приказ и в расспросе ответила решительным отрицанием показаний Анютки Еремеевой. На очной ставке, впрочем, и сама Еремеева «сговорила» с Аринки, признавшись, что сказала на нее напрасно у пытки второпях[780].

Итак, розыск 12 октября с несомненностью подтверждал существование слухов, впервые обнаруженных в показании Афимки Артарской, о намерении бояр или, по крайней мере, боярина Т. Н. Стрешнева удушить царевича. Об этом говорили площадные подьячие на Ивановской площади, об этом шел разговор среди бегавших в Москву стрельцов — у Васьки Тумы с товарищами, о том же болтали бабы-стрельчихи на Арбате и молодая компания стрельчат, возвращавшихся с Васькой Тумой из побега в Москву по дороге на Великие Луки. Обвинение на бояр возводилось тяжелое; у Петра могла мелькать мысль о новой попытке вроде заговора Цыклера и Соковнина. Явилось решение проверить слухи и доискаться их возникновения посредством нового розыска в широких размерах, который вскоре и был предпринят.

Продолжался 12 октября также и розыск о письме, переданном Ваське Туме с верху от царевны Марфы Алексеевны, который ограничился, впрочем, только новым допросом ее постельницы Анны Клушиной и происходил не в Преображенском приказе, а на дворе генерального писаря Ивана Инехова, причем Анна Клушина была там бита розгами. «Того же числа, — читаем в протоколе, — вдова Анна Клушина на дворе генерального писаря Ивана Инехова роспрашивана и бита розгами, а в роспросе говорила, что она баб, которые на нее говорили (т. е. Анютки Никитиной и Афимки Артарской), не знает. А как она бита розгами, говорила прежние свои речи, что то письмо отдала ей царевна Марфа Алексеевна, а кто писал, того она не знает. Она ж спросила, жив ли де Колпаков? авось либо де то письмо он писал для того, что царевна Марфа Алексеевна к нему милостива и дала за него девку богатую»[781].

По Москве в этот день шли казни.

Казнена была целиком партия в 100 человек Гундертмаркова полка, привезенная из Твери и Торжка и дожидавшаяся своей участи в подмосковном селе Никольском, а также партия Колзакова полка в 99 человек, привезенная из Костромы и сидевшая на Новом пушечном дворе, что у Красного пруда, за исключением 8 человек, оказавшихся малолетними, на место которых взяты были 8 человек взрослых стрельцов «из Угрешских», т. е. из сидевших в Никольском Угрешском монастыре и оставшихся от казни 11 октября. Эта партия Колзакова полка из 99 человек была распределена таким образом: 20 человек, находящихся в распоряжении окольничего князя Ю. Ф. Щербатого, были повешены у Сретенских и Мясницких ворот, 20, находящихся в распоряжении боярина князя М. Н. Львова, — у Покровских и Яузских ворот[782]. Новостью казней этого дня было то, что 59 стрельцов[783] были повешены у Девичьего монастыря, местопребывания царевны Софьи.

13 октября под жестокой пыткой вновь допрашивалась Афроска Федорова, боярская боярыня княгини Ромодановской, оговоренная Афимкой Артарской, которая будто бы от нее слышала о намерении бояр удушить царевича. Так же как и на предыдущем допросе 11 октября, Офроска решительно отрицала приписанные ей Артарской слова о таком намерении бояр и по-прежнему показывала, что, встретив Афимку Артарскую во дворце на светличной лестнице, говорила ей, Афимке: «В верху-де ей, Афимке, с нищими кормки не будет, потому что в верху замялось, пропал ларец, и в той же пропаже пытают верховых девиц и карлиц». Разговор с Афимкой под окном у приворотной избы во дворе княгини Ромодановской Офроска по-прежнему также отрицала, несмотря на жестокость пытки (25 ударов) и жжение огнем: «…с огня говорила те ж речи».

Вероятно, в Преображенском казнен был в этот день пятидесятник Мишка Обросимов, передавший по поручению Васьки Тумы письмо из Девичьего монастыря Артюшке Маслову для прочтения. Перед казнью он подтвердил свои прежние показания, «по спросу» (т. е. в ответ на расспрос) говорил: «Про письмо-де, которое принес на Двину Васка Тума из Девича монастыря от царевны Софии Алексеевны, о походе их к Москве и отдал ему, Мишке, а он, Мишка, то письмо отдал Артюшке Маслову и велел ему в полках честь и чтено и про все, что он, Мишка, до сей казни в расспросах, и с пыток, и с огней про все говорил правду. И после того, — прибавляет запись, — казнен, отсечена голова. И октября ж в 14 день тело его, Мишкино, отослано в Покровской монастырь, что на убогих домех»[784]. Происходили казни и в городе у городских ворот, и вновь под Девичьим монастырем. Всего за этот день было казнено 79 стрельцов[785].