Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

Всего по 9 застенкам за 23, 25 и 27 января было пытано 34 + 74 = 108 стрельцов, а вместе еще с 18 пытанными в те же дни в застенке князя Ф. Ю. Ромодановского — 126 стрельцов. Это очень немного сравнительно со всем числом их, сосредоточенным в Москве в январские дни 1699 г. (695 человек) и даже с 410, если исключить из этого числа 285 малолетних стрельцов. Так что опять здесь следует повторить то, что приходилось говорить о значении этих допросов с пытками на осенних розысках, сентябрьском и октябрьском: эти допросы не имели значения следствия о виновности каждого отдельного стрельца, с тем чтобы на основании результатов следствия оправдать его или подвергнуть наказанию в той или иной мере, смотря по мере преступления. Стрельцы были уже все виновны и все подлежали смерти. Допросы пытками имели целью не определение виновности каждого, а выяснение самого события: бунта и его корней. Пытка — это только своеобразный метод получения желательных сведений о происшедших событиях.

27 января Петр провел вечер в доме князя Б. А. Голицына, где его видел и имел с ним разговор о союзе датский посол Гейнс[1001] и где Петр, по свидетельству Корба, остался ночевать: «искал во сне отдыха от забот»; у него же на следующий день, 28 января, обедал. Корб отмечает также в этот день лекцию по анатомии иностранного медика Цоппота в присутствии царя и насильно привлеченных царским указом бояр. «Медик Цоппот, — читаем у Корба, — начал анатомические упражнения в присутствии царя и многих бояр, которых побудил к этому царский приказ, хотя такие упражнения и были им противны». 30 января царь обедал у Адама Вей-де. «Г. Адам Вейд, — пишет Корб, — великолепно угостил на роскошном пиршестве царя, бояр, представителей и других чиновников в огромном количестве. Но царь погружен был в глубокие думы и являл на своем лице скорее печальное, чем радостное настроение». Этот день, 30 января 1699 г., памятен в истории русского города — это день издания указов о переустройстве городского самоуправления, в которых Петр сделал первый шаг как преобразователь государственных учреждений в России. Под 31 января Корб говорит о съезде созванного в Москву для похода служилого дворянства и вместе с тем отмечает, что по городу распространились слухи о заключении мира. Перемирие было заключено в Карловице 14 января. Возможно, что первые слухи долетели до Москвы и на семнадцатый день; возможно также, что слухи эти были и преждевременны, но вызваны были ожиданием заключения мира. Эти слухи, по сообщению Корба, почему-то не вызвали радости в Москве. «Удивительно, — пишет он, — что распространившиеся слухи о мире вызывают общую печаль; даже скорбят и те лица, которые до сих пор все вздыхали о мире, хотя наружно противились ему, не желая навлекать на себя неудовольствие [царя]»[1002].

Под 1 февраля Корб заносит в дневник заметку, что в «общественных местах прибиты были объявления, призывавшие простонародье посмотреть в Преображенском, какому наказанию подвергнуты будут стрельцы за свою измену». Под этим же днем он рассказывает и о происходивших в различных местах казнях: «многие были обезглавлены; ста человекам отрезаны были уши и ноздри; некоторых клеймил палач, выжигая им на лице в знак позорного бесчестья изображение орла»[1003]. Это известие, надо думать, преувеличено в том, что касается обезглавления многих. По сохранившейся официальной записи, в этот день происходило в Преображенском наказанье кнутом партии малолетних стрельцов, причем, вероятно, их так же, как это было осенью, клеймили. Рванье ноздрей и ушей — также преувеличение[1004].

2 февраля в доме датского резидента Бутенанта царь имел тайное свидание с датским послом Гейнсом для разговора о союзе с Данией. Разговор происходил в отдельной комнате при запертых дверях. По окончании разговора он вышел в приемную, где находился боярин А. С. Шеин. Бутенант и посол предложили ему и сопровождавшим его несколько стаканов вина (quelques verres de liqueurs) по обычаю страны, и после нескольких минут беседы о безразличных предметах царь уехал[1005].

3 февраля состоялись многочисленные казни. «Сегодня имела место, — писал П. Лефорт к отцу в Женеву 3 февраля, — последняя экзекузия стрельцов, осужденных на смерть, несчастных, которые имели намерение отправить нас всех на тот свет»[1006]. Казни происходили в двух местах — на Красной площади и на Болоте. По официальной записи, из Преображенского приказа в этот день было послано к казни 150 человек[1007].

Присутствие Петра на Красной площади при этих казнях засвидетельствовано Желябужским, который пишет: «Февраля в 3 день по указу великого государя казнили на Красной площади стрельцов, которые явились в измене в Воскресенском, а казнили их Преображенского полку прапорщик Андрей Михайлов сын Новокшенов да палачи Терешка с товарищи. У казни был сам великий государь да боярин князь Михайло Никитич Львов, также и иные прочие. Того ж числа на Болоте казнены стрельцы:

всего казнено на Болоте 49 человек»[1008]. Корб верно сообщает также и тот факт, что некоторые из приведенных на Красную площадь к казни стрельцов были отведены обратно в Преображенское после того, как перед казнью сделали говорившие в их пользу заявления о том, что они ведены были к Москве бунтовавшими стрельцами насильно, а двое их них оказались притом малолетними. Таких оказалось 11 человек[1009].

4 февраля казни происходили в Преображенском. «Февраля в 4 день, — записывает Желябужский, — кликали клич преображенские солдаты на площади перед Николою Гостунским, чтоб ехали в Преображенское стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и жильцы, и всяких чинов люди, кто хочет смотреть розных казней, как станут казнить стрельцов и козаков яицких (?), а ехали б в Преображенское без опасения. И того ж числа в Преображенском казнены стрельцы, а иные четвертованы; всего их казнено 192 человека»[1010].

5 февраля Петр присутствовал на свадьбе некоего иноземного полковника по имени Миаса[1011]. 6-го и 7-го производился новый розыск стрельцам сборного полка Петра Головнина, частью подвергнутых первой пытке, как припомним, 23 января. Значительное большинство, 40 человек, теперь у пытки повинились и показали: когда они со службы бежали, у них был совет, придя под Москву, собраться всем в Тушине, а из Тушина идти на Бутырки и сказать бутырским солдатам, что они, стрельцы, пришли к Москве от голода, бояре-де у них хлебное жалованье отняли, и затем спросить солдат, велят ли они им жить на Москве и будут ли они, солдаты, за них стоять? Придя в Москву, был умысел идти ко двору князя И. Б. Троекурова, спросить, кто и за что отнял у них хлебное жалованье, и бить челом, чтобы хлебное жалованье им было выдано, если откажет, то просить для возвращения в полк отсрочки на два дня, а тем временем бояр за то, что у них хлебное жалованье отняли, вывесть и побить.

Такой умысел был у всех 80 человек. Если кого из них арестуют и возьмут в приказ, остальным идти в город на выручку. Из Тушина они, однако, к бутырским солдатам не ходили, потому что за это дело взялся один из них, Ивашка Пузан, бежавший потом из-под Киева и теперь находящийся в бегах, который сказал им, что у него на Бутырках есть родственники, что он через них поведет переговоры, а о результатах сообщит. Никакой вести он им, однако, не сообщил[1012]. Кроме бутырских солдат, ни на кого иных у них надежды не было. Брат бежавшего Ивашки Митька Пузан рассказал, что Ивашка на Бутырки ездил, и у солдат был, у кого именно, не знает, и, придя к Москве, стрельцам принес ответ: «солдаты-де им отказали, как-де вы знаете, так и делайте, нам-де за вас стоять нельзя, государев-де указ об вас жестокий». Меньшинство допрашиваемых головнинцев, 11 человек, сначала во всем заперлись, но затем также повинились[1013].