Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

25 января в том же застенке князя Ф. Ю. Ромодановского были пытаны Иванова полку Черного пятисотный Матюшка Бурнашев и семеро пятидесятников Федорова полку Колзакова. Несмотря на значительное число ударов кнутом — 25 и 30, а для некоторых и на жжение огнем, большинство их упорно запиралось и отвечало неведением на вопросы, заключавшиеся в статьях. Пятисотный Матюшка Бурнашев о приносе письма и о его чтении отозвался неведением, потому что был болен и к Москве ехал больным же. С полковником своим он не ушел из страха, потому что в полках учреждены были караулы. Трое пятидесятников: Пронька Кузьмин, Федька Степанов, Митька Елисеев — объяснили, что шли к Москве «простотою своею», не имея никакого умысла, про письмо и про составную челобитную не слыхали. Пятидесятники Ивашка Волосатый и Тимошка Давыдов сказали, что с Лук Великих шли с своею братьею вместе, а для чего шли — не ведают, последний — потому, что был приставлен у полковой казны. Пятидесятник Афонька Прасолов сказал, что к Москве шел «за страхом», подбивал стрельцов идти к Москве стрелец Бориска Проскуряков, говоря: пришед-де к Москве, я-де ухожу бояр Тихона Никитича Стрешнева, князь Ивана Борисовича Троекурова. Он, Афонька, когда стрельцы стали обираться в Москву, унимал свою братью и говорил: к Москве-де им итить не за чем, быть там всем кажненным. Он ходил унимать стрельцов в чужой Чубаров полк, и эти его попытки действительно были подтверждены здесь же в застенке его полковником Федором Колзаковым, а также приставом Чубарова полка Ефимом Краевым. Чтения письма на Двине Артюшкой Масловым он не слыхал, но про челобитную, составленную Васькой Зориным, слышал. Из полка уйти ему было невозможно, потому что стрельцы стали их «присматривать, чтоб никто из них из обозу не ушел; а буде кто побежит, и тех колоть копьи. И он, боясь такого страху, и не ушел». Тут же, вероятно, около застенка, Афонька Прасолов, смотря на 24 человек малолетних стрельцов, которым было учинено наказанье еще у Воскресенского монастыря, оговорил одного из них, Микитку Голыгина, сказав, что этот малолетний стрелец на пути, когда они проходили около вотчины стольника Ивана Родионовича Стрешнева, неизвестно за что побранившись с крестьянами той вотчины, говорил им: «Дай-де мне притить к Москве, то-де я и с боярина вашего голову сорву!» и за эти слова он будто бы по жалобе крестьян был бит по приговору всего полка дубинками. Голыгин этот оговор отвергал, брани у него с крестьянами никакой не было, слов таких он не говорил, крестьяне на него извета не подавали и дубинками он бит не был — затеял на него Афонька те слова напрасно. Полную повинную принес на этом розыске один только пятидесятник Сережка Силуянов, признавший, что они, стрельцы, к Москве шли для бунта, хотели стать на Девичьем поле, звать царевну Софью по-прежнему в правительство и т. д.[993]

Так же как на сентябрьском и октябрьском розысках, некоторые стрельцы подвергались повторным пыткам. Эти повторные пытки производились 27 января. Из 18 стрельцов, допрошенных в застенке князя Ф. Ю. Ромодановского по первому разу 23 и 25 января, 8 человек были пытаны второй раз 27-го, в том числе головнинцы Ивашка Чурин, Васька Косарев, пятидесятники Колзакова полка Митька Елисеев, Пронька Кузьмин, Федька Степанов, Ивашко Волосатый, Тимошка Давыдов, Афонька Прасолов. К прежним своим показаниям Ивашка Чурин с 8 ударов сделал теперь следующие существенные добавления: стрелецкого сына Ромашку Елфимова он, будучи задержан в Стрелецком приказе, посылал за стрельцами, чтоб шли в город не только для того, чтобы его выручить, но и для того, чтобы «спрашивать», т. е. потребовать отчета у князя И. Б. Троекурова в том, кто у них убавил хлебное жалованье; в полку у них носилось, что убавил у них хлебное жалованье боярин Т. Н. Стрешнев по своей воле. Мысль у них, стрельцов, была такая, чтоб вывесть бояр всех и побить за то, что отменили шедшее им хлебное жалованье. Васька Тума у Арбатских ворот ему говорил: «Идем-де мы к боярину ко князю Ивану Борисовичу бить челом о том, кто у них хлебное жалованье отнял, и чтоб то хлебное жалованье дать им по прежнему и, буде он в том откажет, и им ему говорить, чтоб дал им сроку на два дня. А буде того хлеба им давать не станут, и мы-де в понедельник или, кончая во вторник, их, бояр, выведем всех и побьем». Имели мысль и на Луки полки свои посылать, чтоб они к ним приехали «для того убийства на помощь, а та-де дума была у них у всех». Васька Косарев и Левка Денисов подтвердили, что разговоры о боярине Т. Н. Стрешневе, что он отнял хлебное жалованье, шли у всех стрельцов, прибегавших в Москву весной 1698 г. Из пятидесятников одни остались при своих прежних речах, данных на первой пытке, другие делали некоторые добавления в сторону сознания. Так, Митька Елисеев с 25 ударов «говорил прежние свои речи». Пронька Кузьмин до пытки сознался, что шел с своей братьей для бунта и готов был в Москве сделать то же, что и другие стрельцы. Федька Степанов показал, что, когда к мятежным полкам приехал генерал Гордон их уговаривать, он, Федька, перешел к нему. Пятидесятник Ивашко Волосатый говорил прежние речи. Были вызваны его уличать известные главари Артюшка Маслов и Васька Зорин, показывавшие, что он шел в Москву для бунта и вел полк, будучи в полку наказным приставом, дорогой делал стрельцам смотры и раздавал им порох и свинец. Несмотря на 25 ударов, Волосатый был тверд, во всем запирался и оставался при прежнем показании, говоря: «Вольно-де им его клепать и говорить что хотят». Пятидесятник Тимошка Давыдов говорил, что, когда из Торопца стрельцы стали собираться к Москве, он стал свою братью унимать так же, как и пятидесятник Афонька Прасолов, но стрельцы начали на них кричать: «Полковник-де не велит итти к Москве, а вы-де не унимаете и плачете и хотите к Москве итить», и хотели его, Афоньку, заколоть копьями. Афонька Прасолов с 25 ударов признался, что про письмо, что Васька Тума принес от царевны, слышал, к Москве шел для бунта, намереваясь делать то же, что и остальные стрельцы, стрельцов по дороге к Москве бивал не затем, чтобы они друг от друга не отставали (т. е. не подгонял их к Москве), а для того, чтобы они, идучи дорогой, обид никаких не чинили[994].

В этот же день должен был подвергнуться пытке племянник Васьки Тумы стрелец сборного полка Головнина Андрюшка Сергеев Фуфай, но он сделал покушение на самоубийство, как гласит имеющаяся в записи этого розыска отметка: «Васки Тумы племянник Андрюшка Сергеев Фуфай не пытан для того, что, сидя в санях (когда его привезли в Преображенское), сам себя порезал в брюхо». Как объявил находившийся при нем у саней на карауле служка Симонова монастыря Федька Петров, Андрюшка взял нож у монастырского крестьянина Нефедьки, который, дав ему нож, скрылся[995].

23 января, кроме главного застенка князя Ф. Ю. Ромодановского, следствие производилось, судя по записям, еще в шести застенках[996]. Всего пытано было в этих шести застенках 37 стрельцов, по 6 человек в каждом, только в застенке князя В. Д. Долгорукого — 7; из них 28 человек сборного полка Петра Головнина.

Головнинцы рассказывали о своем побеге, предпринятом из-за хлебной скудости, но совершенно отрицали всякие бунтовщические намерения и знакомство с Васькой Тумой. «Из Лук Великих посланы они были в Брянск, — показывал в розыске у окольничего И. И. Головина стрелец Мишка Якимов, — и, недошед Брянска в Ржевском уезде, отстав от того полку, пришли к Москве от бедности своей бить челом великому государю о жалованье и явились в Стрелецком приказе на третьей неделе Великого поста и были в доме своем дни с два и с иными стрельцами человек с шестьдесят посланы с Москвы по-прежнему в Брянск и были под Таванью. А как-де он, Мишка, в Великий пост был на Москве, и в то-де число Афанасьева полку Чубарова стрельца Васки Тумы и товарищев его иных полкою стрельцов, которые были на Луках и к бунту писем у них не видал и его, Васки Тумы, он, Мишка, не знал»[997]. Это случайно нами взятое показание Мишки Якимова типично и для всех головнинцев в их допросах 23 января.

25 января по 9 застенкам были пытаны 74 стрельца, в том числе преимущественно, если можно так выразиться, унтер-офицерский состав, именно: 4 пятидесятника Иванова полка Черного и 68 десятников четырех бунтовавших под Воскресенским монастырем полков, розданные по 8 человек на застенок. Сравнивая эти цифры с цифрами розданных по каждому застенку в осенних розысках, можно видеть, что количество стрельцов в каждом застенке было меньше; из этого, впрочем, не следует, чтобы работа производилась интенсивнее. По крайней мере, записи этого розыска гораздо суммарнее записей предыдущих. Бросается в глаза еще более упорное запирательство этих стрельцов сравнительно с тем, чтo было на розысках осенью, несмотря на значительное число ударов и жжение огнем. Редкий из стрельцов дает положительный ответ по какой-либо из статей, по которым производился допрос: не слыхал, не ведает, не упомнит — обычные ответы. Показание стрельца Федьки Гасилы на розыске у И. И. Головина с откровенным признанием стоит как-то особняком и выделяется из прочих. «Их же-де полку (Федорова Колзакова), — говорил Гасило, — стрельцы Алешка Гусев да Игнашка Бубненок говорили ему, Федьке, да товарищу его Артюшке Осипову: пойдем-де к Москве, долго-де нам терпеть, корму-де дает нам боярин князь Михайло Григорьевич Ромодановский малое число, а не по указу, и станем-де бить челом боярину Тихону Никитичю Стрешневу о жалованье. А пришедде к Москве, возьмем Дмитрия Мельнова да Ипата Улфова[998] с товарищи, они все полки разорили и чтоб их убить до смерти и станем-де говорить черни, чтоб за них (стрельцов) стали. И будет-де боярин Тихон Никитич жалованья им не даст, и его убить им до смерти. Да им же выбрать было Ваську Туму да того ж полку стрельца Ивашку Яковлева, чтоб они подали царевне Софье Алексеевне челобитную, чтоб она шла к Москве, а им стать было обозом, а бояр побить. А Артюшка-де Маслова письмо чел, не доезжая Воскресенского монастыря за 20 верст, а что в том письме написано, того он не упомнит»[999].

Всем этим 72 стрельцам унтер-офицерского чина: 4 пятидесятникам и 68 десятникам, пытанным 25 января, была 27 января повторная пытка по тем же девяти застенкам по 8 человек в каждом. В записи о розыске в застенке Т. Н. Стрешнева почему-то даже суммированы цифры ударов, полученных допрошенными там стрельцами за оба эти дня: 52, 53, 60, 64, 70, 80 ударов — и все такое же запирательство, как и на первом допросе, так что и запись иногда ограничивается лишь перечнем стрельцов и указанием, что «говорили те же речи, что с первой пытки говорили». Только на розыске у окольничего С. И. Языкова десятник Колзакова полка Петрушка Минаев, упорно запиравшийся на первой пытке с 31 удара, на второй — с 45 ударов и с огня показал: «…письмо-де из Девичья монастыря к ним в полк принес Васька Тума, а чел-де то письмо в полках Артюшка Маслов, a в том письме написано: пришед-де было им под Москву и стоять под Девичьим монастырем и караульных солдат порубить и итти к Москве и пришед, бояр всех рубить же и Немецкую слободу выжечь и немец рубить. А кто то письмо ему, Ваське, отдал и в том письме, что было иное написано, того-де он, Петрушка, не ведает, а ведает-де про то все подлинно товарищ его Филька Абрамов, потому что он, Филька, в полку у них был знатен и богатый человек». Филька Абрамов, однако, с 50 ударов и с огня по этой улике Минаева ни в чем не винился, а говорил то же, что и на первой пытке[1000].