Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

Допрошенные по этим застенкам стрельцы сознавались. Одни показывали глухо: «Про солдат говорили их братья в словах тайно, чтоб и на них сказать в чем ни есть, что-де они пропадают от солдат и чтоб им не одним пропасть». На вопрос, от кого пошла такая речь, некоторые не могли ответить точно, говорили, например, так: «От кого первая речь о том зачалась, того он не усмотрел». Но другие, и притом значительное большинство, указывали на Ивашку Колокольцова, который вслух говорил:

«станем-де оговаривать и солдат» или: «как-де их станут в Преображенском пытать, и им бы-де говорить Преображенскому полку на солдат, что ни есть, чтоб им, солдатам, тут же пропасть с ними вместе». В застенке князя В. Д. Долгорукого стрелец Ивашка Хрисанфов, указав также на Колокольцова как на зачинщика, сказал: «Про солдат-де говорили они, чтоб с пытки на них сказать, что и они, солдаты, с бояры хотели государя царевича удушить… и промеж себя они условились в том слове стоять и на солдат говорить». Некоторые добавляли, что к Колокольцову приходил какой-то неизвестный человек, его свойственник, и говорил ему в окошко сквозь решетку: «Для чего-де вам одним пропадать, пускай-де с вами и солдаты пропадут». Один из стрельцов, Илюшка Завязошников, в розыске у князя И. Б. Троекурова сообщил, что к Колокольцову приходил «зять его, посадский человек, за которого жена его, Ивашкова, сговорила дочь свою замуж». Возможно, что вследствие этого показания, когда оно стало известно и в застенке князя Ф. Ю. Ромодановского, Колокольцов также сказал про зятя, имени которого он, впрочем, не знал, так как сговор дочери состоялся в его отсутствие.

Были захвачены жена Колокольцова Марфутка и дочь его Дунька, а по указанию жены и зять — суздалец посадский человек Сенька Федоров, проживавший в стрелецком полку Венедикта Батурина[796]. Допрос зятя происходил уже 18 октября. На этом розыск об оговоре солдат 15 октября, как и вообще второй большой розыск І4–15 октября, приостановился. Воскресенье, 16-го, по обыкновению, застенки не работали[797].

В воскресенье 16 октября цесарским послом был дан пир. К празднеству очень готовились в посольстве, и в предыдущие два дня рассылались приглашения гостям. Среди присутствовавших были виднейшие представители русских правительственных верхов: Л. К. Нарышкин, князь Б. А. Голицын, Ф. А. Головин, Ф. М. Апраксин и, кроме того, много именитых москвитян; знатные иностранцы: генералы Лефорт и Гордон, только что приехавший вице-адмирал Крюйс, полковники Чамберс, Гордон-сын, фон Блюмберг, подполковник Менезиус, Адам Вейде, придворные врачи Карбонари и Цоппот; далее, дипломатический корпус: датский посол Гейнс, генерал Карлович, шведский поверенный Книппер, датский поверенный Бутенант. Польский посол пан Бокий не был приглашен; об этом отдал специальное распоряжение Петр, не желавший его видеть, отчасти, вероятно, потому, что он был неприятен царю после столкновения, которое между ним и послом произошло 4 сентября, а отчасти вследствие натянутых отношений, в каких находились между собой официальный представитель Речи Посполитой Бокий и неофициальный представитель польского короля генерал Карлович, сумевший приобрести большое расположение Петра. Не приглашен был также по специальному распоряжению Петра артиллерийский полковник Граге, с которым, очевидно, у царя произошла какая-то размолвка. Среди гостей упоминаются царский любимец «Алексашка» Меншиков и «походный поп» — poppa campestris, — вероятно, сопровождавший Петра в заграничном путешествии, присмотревшийся к чужим странам и привыкший к новому обществу Петра священник Иоанн Поборский. Было немало и дам-иностранок, причем на первом месте Корб упоминает вдову Монс и ее дочь, фаворитку царя; далее, названы вдова генеральша Менезиус с дочерью, генеральша Гордон и полковница Гордон (последняя с дочерью), полковницы Блюмберг и Чамберс, жена Вейде, жены дипломатических представителей: фон Книппер, фон Бутенант и другие знатные дамы-иностранки. Царь приехал на пир в тележке в десять часов утра, и это не должно нас удивлять, если мы припомним его привычку вставать в четыре. «Этот пир, — пишет Корб, — отличался изысканными произведениями кухни и драгоценностями погреба, изобилующего разными винами, ибо тут было токайское, красное будское (budense), испанский ceкт, рейнское, французское красное, не то, которое обыкновенно называется мускат, разнообразный мед, различные сорта пива, а также в довершение всего неизбежная у москвитян водка». По сообщению Корба, на пиру случился эпизод, вызвавший замешательство и тревогу: «У царя похолодел живот и начались схватки в желудке; внезапная дрожь, пробежавшая по всем его членам, внушила опасение, не кроется ли тут какого злого умысла. Генерал Лефорт, особенно встревоженный нездоровьем государя, велит врачу Карбонари-де-Бизенегг пощупать пульс.

Тот объяснил, что этот мимолетный озноб является следствием дурноты, и потребовал в качестве лекарства от болезни токайского вина, самый высокий сорт которого имелся на столе. Это удачное врачевание было приятно государю, и он не отложил надолго пользование столь целебным средством». Болезненный приступ не лишил, однако, Петра веселого настроения, выразившегося в шутливом разговоре с доктором Карбонари. «Он спросил у врача, почему тот решил продать жену. Врач, слегка засмеявшись, смело ответил: „Потому что ты откладываешь уплату годового жалованья“. Дело в том, что несколько дней тому назад Карбонари излагал свои стеснительные обстоятельства князю Ромодановскому и просил жалованья. На совет князя занять денег врач тотчас возразил, что кроме жены у него не остается никакого другого залога; но если князь решится дать ему денег взаймы, то он готов ее заложить или продать. В общем с лица его царского величества не сходило самое веселое выражение, что являлось признаком его внутреннего удовольствия»[798].