Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

XVII. Показания на розыске 14–15 октября: об удушении царевича, о смерти Петра за границей и о письме царевны

Итак, целью розыска 14–15 октября было выяснение трех запросов: о письме, возмутившем стрельцов, о слухе про смерть государя и о слухе про намерение бояр удушить царевича. Каковы же были результаты розысков, какие показания были даны и какие сведения удалось добыть? В главном застенке князя Ф. Ю. Ромодановского сосредоточен был на этот раз допрос пятидесятников Чубарова полка, людей, в значительной мере руководивших движением и потому более, чем простые рядовые, осведомленных. Их показания должны были быть особенно ценными. Существование слухов о смерти и об удушении царевича вполне подтверждалось: но источники их указывались различные и притом настолько расплывчатые, что свести их к какому-либо одному и установить, таким образом, их происхождение по показаниям пятидесятников нет возможности. По вопросу о письме никаких новых данных сообщено не было. Прислушаемся, однако, к самым показаниям. Пятидесятник Илюшка Ермолин перед пыткой говорил: в полках у них, стрельцов, а также на Луках Великих и в Торопце у посадских людей носилась речь, будто государя за морем не стало и будто государя царевича бояре хотел удушить и для береженья свезли царевича в Троицкий Сергиев монастырь, но кто именно хотели удушить царевича, ему осталось неизвестным. В сведениях о письме Ермолин первоначально совсем заперся — ничего не знает и письма не слыхал. По улике пятисотного Артюшки Маслова и пытке, но все же не без некоторого предварительного запирательства, он сказал, что письмо читал Артюшка Маслов, что оно — из Девичьего монастыря и писано в том письме, что им, пришед в Москву, стать под Девичьим монастырем; письмо принес Васька Тума, а где взял, того он не знает, и для чего было им стоять под Девичьим монастырем, также не знает. Весть про смерть государя и про удушение царевича принесли вернувшиеся из Москвы беглые стрельцы. Следующий пятидесятник, Ивашко Вологдин, показывал в том же роде, как и Ермолин, также начав с запирательства и затем постепенно раскрывая свои сведения и намерения. Про удушение царевича он слышал от Артюшки Маслова; но находившийся здесь же, в застенке, Маслов сослался на Якушку Алексеева, дававшего об этом показание 12 октября и тогда отрицавшего такой слух. Вновь привлеченный к допросу Якушка Алексеев сознался и раскрыл один из источников слуха, рассказав эпизод, известный уже следователям из показания Васьки Игнатьева 12 октября, именно передав в живой диалогической форме разговор свой в Москве с площадными подьячими весной 1698 г.: «И в то-де время он, Якушка, был на Ивановской площади и виделся на той площади с площадным подьячим с Федькою Степановым и говорил ему, Федьке, он, Якушка: Государь-де наш залетел на чужую сторону! И к тем-де его словам он, Федка, говорил: хотят-де, брат, и государя царевича удушить! И он-де, Якушка, молвил: збытное ли де то дело и кто-де его, государя царевича, хочет удушьте? И он-де, Федка, молвил: хотел-де было его, царевича, удушить боярин Тихон Никитич Стрешнев». По дальнейшим уликам Артюшки Маслова оказалось, что пятидесятник Ивашко Вологдин не только был осведомлен о целях движения стрельцов на Москву, но и сам говорил «про убийство бояр похвальные слова», похвалялся принять участие в избиении бояр: «Дай-де Бог дойти до Москвы, у меня-де сулеба (сабля) остра!» Пятидесятник Ивашко Воскобойников сразу до пытки признавался, что «у них у всех говорено было, придя к Москве, стать под Девичьим монастырем, царевну в управительство звать, бояр, иноземцев и солдат побить». Он был весьма активным участником мятежа, выбирал «выборных людей» на место смещенных стрельцами полковников и сам был в таких выборных. Обнаружилось и владевшее им чувство социальной вражды, ярко выраженное в произнесенных им полных ненависти к боярам словах, в которых он фантазировал, изобретая для бояр мучительные истязания в случае успеха мятежа. Как рассказывал о нем, уличая его, Артюшка Маслов, «будучи на Луках он, Ивашко, в харчевне ел пироги и говорил: видать ли бы (т. е. только бы) дойтить к Москве! мы бы де пришод иному боярину прорезав руку, продев волосяной аркан, поволочили!»; и пятидесятник принужден был сознаться, что действительно такие слова говорил. Пятидесятник Савостка Плясунов, с первого же допроса оказавшийся очень откровенным и словоохотливым, без пытки дал довольно обстоятельное показание, подтверждавшее, впрочем, то, что уже известно было ранее по заключавшимся в статьях вопросам, но не выяснявшее тех корней, до которых стремилось докопаться следствие: «Письмо из Девичья монастыря от царевны Софьи Алексеевны было, а принес его к ним в полки Васка Тума, а в том-де письме написано, велено им итти к Москве и стать под Девичьим монастырем и царевну в правительство звать». Но каким образом и через кого Тума достал письмо из монастыря, — а этот именно вопрос и интересовал следствие, — Плясунов не указывал: «…а Васка-де Тума из Девичья монастыря как достал, того не ведает». Письмо читал Артюшка Маслов, за 20 верст не доходя до Воскресенского монастыря. «А пришед было к Москве, — говорил далее Плясунов, — и им бояр, и иноземцев, и солдат побить и чернь возмутить для того: про государя-де сказали, будто его за морем не стало». Таким образом, его показание указывало на злостные цели распространения неверного слуха о смерти государя. «И царевича будто бояре удушили, у них в полках молва была, а от кого пронеслась, того не ведает».

Тем же характером отличались показания по другим застенкам; подтверждая самое существование фактов или слухов, показания эти не приводили к открытию первоначальных источников слухов. Стрельцы, сознававшиеся или, точнее сказать, отвечавшие положительно на предложенные им вопросы, — потому что здесь дело было не в обвинении и не в выяснении виновности каждого, и для следователей интересно было не сознание в виновности и не установление степени виновности или размеров участия каждого из допрашиваемых, а выяснение факта и осведомление о нем, — отвечавшие положительно стрельцы, говоря о том, что государя за морем не стало и что бояре хотели царевича удушить, употребляли общие выражения, например: «речь у них в полках была», или «молва была», «неслось», «во всех полках у них говорили». Иногда указывалось, что такая молва шла не только в полках, но и среди посадских людей городов, где расположены были стрельцы, — в Великих Луках и Торопце: про великого государя, будто его, государя, за морем не стало, «была в полках молва на Луках Великих, а говорили градские жители и их братья-стрельцы», как показывал стрелец Ганка Горошевский на розыске у боярина Т. Н. Стрешнева. На вопрос, откуда такая молва в полках появилась, стрельцы отвечали, что принесли эту речь или молву беглые стрельцы, бегавшие в Москву весной 1698 г., или, как сказал на розыске у князя М. Г. Ромодановского стрелец Федька Костромин, «стрельцы-скороходы»: «…что-де государь за морем одва ли жив, а государь царевич от бояр також не задушен ли — слышали они от своей братьи стрельцов-скороходов». Были случаи, когда один стрелец указывал, что слышал от другого, называя его по имени, но это указание затем при допросе того, на кого была сделана ссылка, опять как бы растворялось и тонуло в ссылке на общую речь и молву, не приближая допрашивающих к исходному источнику слуха. Притом носившаяся молва при передаче из уста в уста приобретала разнообразные и иногда фантастические формы, первоначальная фабула осложнялась, появлялись неожиданные подробности, и, таким образом, возникали различные варианты слухов. Стрелец Тараска Бровин слышал, «что государя царевича хотели удушить бояре, и его-де царевича неведомо который боярин схоронил» (розыск у князя М. Г. Ромодановского). Стрелец Петрушка Сальников на розыске у князя В. Д. Долгорукого говорил: «Слышал-де он от своей братьи стрельцов, что великого государя за морем не стало, а государь царевич живет в Троицком монастыре, а иное-де живет в Девичье монастыре, а про то-де не слыхал, что его, государя царевича, хотят бояре удушить». Ответственность за жизнь государя складывалась на окружавших его иноземцев, и у стрельцов мелькает мысль о требовании с них отчета в его судьбе. Ивашко Кузьмин на розыске у боярина С. И. Салтыкова показывал, что слышал от Васьки Тумы, «что государя за морем не стало, а государя царевича взяли в Троицкий монастырь, чтобы им приттить к Москве и вырубить Немецкую слободу, а спрашивать на иноземцах, где они великого государя дели». Бывший в том же розыске стрелец Ганка Еремеев распространял эту ответственность также и на бояр: «Пришед-де было им к Москве великого государя спрашивать на боярах да на иноземцах, где они великого государя дели». В свою очередь молва о смерти государя вызывала вопрос о престолонаследии и порождала мысль об избрании преемника царю, причем видно, что в стрелецких кругах устойчиво держится понятие об избирательной монархии. В розыске у H. M. Зотова стрелец Уварко Ветошник говорил, что стрельцы имели в виду на царство посадить царевича, сделав при нем царевну Софью правительницей. Якимко Троицкий на розыске у окольничего князя Ю. Ф. Щербатого без пытки с подъему говорил: «про великого государя, что его, государя, за морем не стало, от своей братьи он, Якимко, слышал и говорили, что-де на царство выберут государя царевича и донские казаки ныне на Москве». Известие о приходе донских казаков в Москву и о той значительной роли, которую они должны были играть в текущих событиях, находило себе доверие у стрельцов, передаваясь в наивной форме. Стрелец Алешка Молошвицын в розыске у окольничего И. И. Головина говорил: «Их же полку стрелец Андрюшка Данилов, пришед с Москвы на Луки Великие с Васкою Тумою, сказывал ему, Алешке, что-де приходили донские казаки к Москве и спрашивали про великого государя, где он, государь, для того, что-де они его, великого государя, искали на море и не нашли».

Итак, всеми этими показаниями стрельцов устанавливалось с несомненностью существование и распространение в стрелецкой среде слухов о смерти государя за границей и об опасности, которой будто бы подвергался царевич от бояр. Ясно было, что слухи шли из Москвы; но никаких дальнейших реальных и осязательных фактов, никаких сколько-нибудь основательных указаний на умысел тех или других лиц не открывалось. Называли, правда, бояр князя И. Б. Троекурова и Т. Н. Стрешнева, но это указание до очевидности было нелепым и вздорным, не могло вызвать ни малейшего подозрения у Петра, в особенности же указание относительно старика Т. Н. Стрешнева, в преданности которого царь был слишком уверен, чтобы хотя на минуту в ней сомневаться. Так что указание далее на определенных бояр ни к каким фактическим последствиям, конечно, не повело. Ясно было, как об этом и говорил пятидесятник Савостка Плясунов, что ложные слухи были пущены из Москвы со злостной целью произвести волнение в полках и дать им лишний повод для движения к Москве: неизвестность о судьбе престола и тревога за него могли послужить оправданием для похода из Великих Лук и Торопца в столицу. Словом, оказывалось, что ложные слухи были только одним из средств привлечь стрельцов в Москву.