Этайн, дочь Хранительницы

Орли вдруг покраснела, прыснула в кулак, потом смущенно выскочила за дверь. Да и Танька, по правде сказать, едва сдержала улыбку: очень уж не вязалась длиннющая цепочка имен с обликом коротышки Эрка! Робин же лишь хитро глянул на старинного приятеля, усмехнулся, да и сгреб монеты обратно в мешочек. А потом поднялся из-за стола и не спеша направился к стойке.

И вышла полная нелепица: хоть и отругала Гвен Робина, а всю еду он-то потом и оплатил — не только съеденное утром за столом, но и провизию, взятую в дорогу. Танька теперь и вовсе готова была провалиться сквозь землю: то на ее дурную прихоть тратили деньги Гвен с господином Эрком, то теперь вот Робин! И хоть бы кто-нибудь сказал Робину спасибо — ну куда это годилось!

Когда собирались в дорогу, Танька улучила момент, подошла к нему. Поспешно проговорила:

— Господин Робин, мне так неловко... Как мне отблагодарить вас за всё?

Тот вдруг отвел глаза. Буркнул нехотя:

— Потом поговорим, леди.

* * *

И опять была дорога — где-то уцелевшая с римских времен, где-то явно восстановленная на скорую руку, где-то совсем запущенная, но все равно не запустевшая. Навстречу фургону то и дело попадался местный люд: то семья фермеров в запряженной волами телеге, то молодой горожанин верхом на ухоженном гнедом коне, то задумчиво бредший куда-то седой монах или священник с выбритым по ирландскому обычаю лбом. Часто на пути встречались группы военных, но те по большей части, наоборот, двигались на запад.

С утра вожжами завладела Гвен. Несмотря на накрапывавший дождик, она была весела, жизнерадостна и то и дело напевала думнонские песни со странными, не всегда понятными словами. Танька, привычно уже пристроившаяся на облучке с нею рядом, поневоле заразилась ее настроением и воодушевленно рассматривала тянувшуюся вдоль дороги болотистую равнину и видневшуюся в отдалении цепь холмов.

Между тем местность явно понижалась. Вязовые и тисовые рощи встречались на пути всё реже и реже. Вскоре леса окончательно сменились ольховыми и ивовыми зарослями, а высокие деревья остались лишь на редких приземистых холмах. К концу третьего дня пути почти пропали и кустарники, уступив место вереску и болотным мхам. Время от времени скучное однообразие зеленовато-бурой равнины нарушали извилистые ручейки и речушки, то целыми милями тянувшиеся вдоль дороги, то сразу же подныривавшие под нее и торопливо убегавшие прочь. К полудню солнце все-таки пробилось сквозь тучи, разогрело осенний воздух, и целая туча гнуса заклубилась над лошадьми. Те пытались отбиваться от докучливых насекомых хлесткими взмахами хвостов, прядали ушами, раздраженно фыркали. Гвен стало совсем не до песен: вооружившись длинной ольховой веткой, она непрестанно воевала с комарами и мошками, отгоняя их и от лошадей, и от себя. Гнус, однако, и не думал отступать — наоборот, он всё больше и больше зверел. Пару раз комары, должно быть, самые оголодавшие, вопреки обыкновению куснули даже сиду. Один из кровопийц благополучно улетел, а другой вдруг шлепнулся со щеки на подол, растопырил крылья и, жалобно зазвенев, закрутился на спине. Гвен посмотрела на умиравшего комара с неподдельным удивлением, а Танька долго и безуспешно искала произошедшему разумное объяснение. О ядовитости сидовской крови она не слыхивала никогда.

[image_17214|center]

Этот пустяк, как ни странно, Таньку изрядно огорчил. Нет, комара она вовсе не жалела, дело было совсем в другом. Наверняка ведь случилось всего лишь совпадение, но вот как убедить теперь в этом Гвен? А не убедишь — того и гляди появится в Британии новое нелепое поверье!

Нужные слова у Таньки так и не нашлись, так что пришлось промолчать. Гвен тоже промолчала, не спросила ничего, а уж что она при этом подумала, навсегда осталось загадкой. Комары же и мошки вскоре исчезли: припустивший с новой силой дождь справился с ними куда лучше, чем ольховая ветка.

Миновав еще с десяток дорожных столбов — здесь, в Думнонии, ими отмечали не гленские километры, а старые добрые римские мили — фургон неторопливо перевалил через пологий плоский холм. Впереди открылся вид на речную долину. Сама река оказалась не особенно широкой — ей было далеко даже до Туи, не говоря уже о Хабрен — и все-таки она выглядела полноводной, настоящей.

— Уск! — выдохнула вновь оживившаяся Гвен. — Милый славный Уск! Сколько же лет я тебя не видела!

А на ближнем берегу Уска их ждал самый настоящий большой город: темно-серые крепостные стены, острый шпиль собора, разноцветные крыши предместья.

Позади вдруг послышалось шевеление. Обернувшись, Танька увидела протиравшего глаза Эрка. Должно быть, тот проснулся, услышав радостный возглас Гвен, и, конечно же, поспешил выглянуть, полюбоваться на родные места...

— Почтенный господин Эрк, — приветливо улыбнувшись, заговорила Танька, — это ведь Кер-Уск, ваш родной город, да?

Господин Эрк вдруг поморщился. И ответил он вовсе не радостно — скорее, наоборот, хмуро:

— Ну да, он самый.

Это было странно. Получалось, господин Эрк вовсе не обрадовался родным местам! Но почему? Да и Гвен теперь тоже помрачнела.

До самого городского предместья ехали молча. Гвен сосредоточенно смотрела на дорогу. Иногда, должно быть, забывшись, она улыбалась — и тут же грустно вздыхала.

Остальные по-прежнему прятались внутри фургона. Орли рассматривала окрестности из-за полога, чуть отведя его в сторону и прильнув к щели. Робин и Санни остались где-то в глубине. Сквозь скрип колес и мерное постукивание копыт тихо пробивался приглушенный голос Робина: тот пересказывал чуть на другой лад хорошо знакомую Таньке историю своего знакомства с леди Хранительницей. Увы, ничего нового в Робиновом рассказе не было: от маминой версии он отличался лишь в мелочах.

Так и въехали в городское предместье — странное место, где причудливо перемешались римские, бриттские и саксонские постройки. Людей на улицах было на удивление мало, в основном попадались военные в походной одежде да монахи в черных рясах. Несмотря на обилие военных, город имел совершенно мирный и даже какой-то сонный вид.

Когда проезжали мимо одного из маленьких домиков — серого, каменного, со скругленными по бриттскому обычаю стенами — Эрк ненадолго вроде бы оживился, но вскоре вернулся к прежнему отрешенно-хмурому виду. А подъезжая к крепостной стене, и вовсе нахохлился. Показал рукой куда-то в сторону:

— Вот на этом рынке меня когда-то продали.

В первый миг Танька решила даже, что ослышалась. Переспросила удивленно:

— Продали? Но ведь...

Господин Эрк лишь молча кивнул, не проронил ни слова.

— Это было давно, леди, — вмешалась Гвен. — Очень давно. Задолго до прихода леди Хранительницы. Родители... — она запнулась. — Ну, у нас ведь, как в Камбрии, детей на родных и приемных не делят... Так вот, родители у Эрка, когда он был совсем маленьким, утонули в Уске. Ну, лодка перевернулась...

Танька вдруг вздрогнула. Голос Гвен куда-то отступил, стал приглушенным, невнятным. Маленький мальчик, у которого родители утонули в реке! Мальчик, так и не выросший, так и оставшийся ростом с ребенка — это было так знакомо! Но сироте из истории о волшебном кольце помогла родня, принял к себе добрый дядюшка. Почему же здесь всё пошло иначе?

— А как же клан? — словно услышав Танькины мысли, вмешалась вдруг выглянувшая из-за полога Орли. — Неужели бросил, не помог?

— Клан? — Гвен раздосадованно махнула рукой. — А что мог клан, если здесь всем заправляли саксы? Да пока не явился Проснувшийся, здесь исконные думнонцы и голову поднять не смели! Вот и продали моего Эрка — как диковинку, как живую игрушку!

Застыв, слушала Танька рассказ Гвен. Наверное, следовало сказать что-то утешительное. Может быть, напомнить, что те времена давным-давно миновали, что рабства в Британии больше нет? Только вот точно ли нет его даже в союзных королевствах? Что там рассказывал принц Кердик о творившемся в Мерсии при королеве Альхфлед? А ведь еще есть живущие по старым законам Уэссекс и Кент, Нортумбрия и Дал Риада!

А потом Таньку вдруг осенило: да ведь ничего этого не было, это же всего лишь ложная память! И вообще, Сущности запросто могли вложить в воспоминания господину Эрку кусочек той самой истории: уж они-то знали ее наверняка! Но легче от этой догадки все равно не стало.

* * *

Если бы Таньку спросили, каким ей показался Кер-Уск, она бы не задумываясь ответила: хмурым! И правда, было очень похоже, что весь город пропитался настроением окружавших его болот. Хмурились висевшие над крышами осенние тучи, хмурились темно-серые в грязных разводах лишайников крепостные стены, хмуро смотрело на путников крошечными подслеповатыми окошками приземистое здание заезжего дома. И его хозяин, которому полагалось быть радушным и приветливым, тоже почему-то хмурился.

Опять, в который уже раз, путешественников ждали маленькие комнатушки на втором этаже, пустая пиршественная зала внизу и долгие разговоры за столом. На этот раз ужинали впятером: господин Эрк остался наверху, отговорившись усталостью и желанием отдохнуть от любопытных глаз.

Гвен поначалу тоже была невесела: настроение города, похоже, передалось и ей. Однако Орли и Санни потихоньку втянули ее в разговор, и она оттаяла, приободрилась, принялась вспоминать всяческие занятные истории из лицедейской жизни. Увы, почти всё пролетало у Таньки мимо ушей: проведя день без сна, она сидела, привалившись к спинке стула, и отчаянно клевала носом. Бесполезно стыла перед нею дымящаяся, вкусно пахнущая мясом похлебка: взять в руку ложку было не заставить себя никакими силами.

А вот Робин за столом не засиделся; быстро опустошив свою миску, он отправился к стойке вроде как за пивом, да там и застрял, разговорившись с хозяином заезжего дома. О чем был их разговор, Танька так и не разобрала: почти всё заглушали громкие голоса Гвен и подруг. А вскоре верх над ней окончательно взяла дремота.

Вряд ли Танька спала долго: во всяком случае, когда она пробудилась, ее похлебка даже не до конца остыла, над миской всё еще поднимался легкий парок. Зато вокруг многое изменилось. Ни Робина, ни хозяина заезжего дома не оказалось ни у стойки, ни вообще в зале. Орли, Санни и Гвен, сбившись в кучку, тихо перешептывались, словно боялись, что их кто-нибудь подслушает. Это показалось странным: вроде бы в зале больше никого не было.

На всякий случай Танька все-таки повертела головой во все стороны. На кухне оказалось совсем тихо, а вот сверху, в комнатах постояльцев, переругивались два мужских голоса — низкий и высокий, оба совершенно незнакомые. Голосов Робина и господина Эрка она не услышала нигде.

А потом Танька принялась за похлебку. Как бы то ни было, но когда вся провизия наперечет, а тебе непременно нужно чуть ли не каждый день есть мясо, оставлять ужин не съеденным — непозволительная роскошь, почти святотатство! Похлебка и в самом деле оказалась еще теплой и вроде бы даже вполне съедобной — разве что слегка недосоленой. Но заставлять себя глотать ее пришлось через силу: кусок не лез в горло.

Осилила она всего лишь три ложки. Потом к горлу подступила противная тошнота, и поневоле пришлось остановиться. И почти сразу же — должно быть, услышав стук ложки о столешницу, — к ней повернулась Орли.