Гул мира: философия слушания

III. Бетховен

Для особенно глубокой по мысли и особенно волнующей музыки характерен спокойный поиск прозрачности, которая делает различимым состояние высказанности. Музыка приближается к этой прозрачности, когда резко приближает нас – как слушателей – к себе или, наоборот, резко от себя отдаляет. Моими излюбленными примерами здесь являются некоторые пассажи из поздних квартетов Бетховена, короткие эпизоды, полные почти необъяснимых различий. Два таких пассажа есть в Квартете № 13 си-бемоль мажор, op. 130: пример отдаления – это крошечный, невесомый момент концентрации и отстраненности в середине необузданной первой части, на месте «разработки»; а пример приближения – это «крик» боли (обозначенный как beklemmt: угнетающе, удушающе, тягостно) перед самым окончанием противоестественно спокойной инструментальной песни (обозначенной как cavatina: короткая, простая песня) в предпоследней части. Впрочем, каждый волен выбрать свои примеры в любом произведении или в конкретном исполнении. Как искусство слышимого, музыка подводит нас к ощущению и восприятию аудиального ближе, чем любая другая культурная форма или институция. Эта близость объясняет привилегированное место музыки в моем тексте.

Но аудиальное – это не только привилегия, но и бремя. Музыка часто сбрасывает или отрицает его, например преподнося – с подачи тех, кто ей это позволяет, – в качестве легковесной замены аудиального отсутствие семантической глубины. Музыка как простой звук – это фальцет аудиального. Отсюда – образный язык, к которому я прибегаю в предшествующем абзаце, да и во всей этой книге, и в других своих сочинениях тоже. Пока мы не вернем музыку в сферу вслушивания и не поймем, что она, как всякое высказывание, несет в себе смысл, с которым сохраняет как близость, так и дистанцию, она будет не столько беречь для нас аудиальное, сколько беречь нас от него.