Гул мира: философия слушания

II. Недовольство

Эти соображения поднимают важный вопрос, который, как мне кажется, никогда не задавался достаточно серьезно. Почему мы так неблагодарны языку? Почему мы так часто хотим выйти за его пределы? Может быть, наше недовольство языком (выраженное в идеях, проистекающих друг из друга: первая – слова нас подводят, вторая – мы хотим выйти за пределы слов) возникает из неприятной истины, которую мы невольно отрицаем? Ибо утверждение, что язык недостаточно силен, маскирует признание, что, напротив, язык слишком силен и – даже когда он используется плохо – насыщен реальными и потенциальными смыслами и действиями.

Попробуйте мысленный эксперимент: действительно ли вы хотите обходиться без языка? Быть неспособным к нему? На что это будет похоже? Язык – это то, что дает нам мир, идентичность, воображение, связь. Если мы хотим что-то очеловечить, что мы делаем? Мы заставляем его говорить. Нет личности без языка; алингвистическое – это нечеловеческое.

(Правда в том, что мы делим мир с нечеловеческой природой, и новейшие представления просят нас ограничить наши привилегии и осудить чувство превосходства над теми, чье существование также кратковременно. Но если уж на то пошло, язык – наш лучший способ последовать этому. Мы сближаемся с теми, кем не являемся, именно потому, что становимся более разговорчивыми, а не молчаливыми. Молчание, которое мы можем принять, как и голоса, которые мы можем дать, – благоприятная почва друг для друга.)

Правило, относящееся к музыкальным произведениям и спектаклям, в более широком смысле подходит и к акустическим событиям и высказываниям: язык и нелингвистический звук, включая эмоциональные и телесные звуки, могут иногда вступать в оппозицию, однако они не противопоставлены в принципе. Люди живут в пространстве языка, даже когда язык молчит или подавляется. Язык и нелингвистическая аудитория не имеют единой или доминирующей связи, а представляют собой бесконечно изобретаемую матрицу отношений. Мы должны сказать, что никто не может игнорировать другого без ущерба для себя; никто никогда не выходит за пределы слышимости другого.

Точно так же как язык не может высказать всего (да и кто бы думал иначе?), материальное и телесное измерение звуков, издаваемых нами, не может служить суррогатом для трансцендентальных мечтаний, которые мы не можем представлять иначе как через них. Язык действительно в своей восприимчивости к другим выразительным звукам, вплоть до аудиального, является нашей самой большой надеждой на выполнение задачи жизни в полностью светском, полностью материальном мире, что, собственно, мы все и должны делать, независимо от наших систем верований. В сущности, мы говорим, чтобы осмысленно участвовать в бытии: когда говорим и когда не говорим, когда обращаем внимание на высказывание и когда обращаем внимание на бессловесную выразительность. Как я уже говорил в другом месте, работу языка можно остановить, но нельзя «выйти за его пределы». Единственная доступная трансцендентность – это радикальная имманентность.