Том 4. Стиховедение

8

Неточные рифмы, отмеченные в нашем материале, в общем немногочисленны: обычно это узкий круг повторяющихся случаев типа я — меня, любви — мои, люблю — мою, глаза — краса, реже зубов — бровь и проч. На этом фоне выделяются лишь два заметных скопления неточных рифм: в мужских рифмах у Ломоносова и в женских рифмах у Некрасова.

Неточные рифмы Ломоносова — это эпизод становления классической системы русской рифмы. Это мужские открытые рифмы без опорного согласного: весны — тьмы, зари — огни, весна — себя и т. д. У раннего Ломоносова (до 1743 года) такие рифмы решительно преобладают над открытыми с опорным согласным типа трава — голова, ставшими впоследствии единственно дозволенными. Дело в том, что мужские рифмы в это время были для русской поэзии новинкой (силлабика знала только женские); нормы их приходилось вырабатывать по немецким или французским образцам; а образцы эти были различны: немецкая традиция не требовала созвучия опорных в открытой рифме (du — zu — полноценная рифма), французская требовала (venu — nu — полноценная рифма, venu — rendu — лишь «терпимая»). Ломоносов, разработавший свои «правила российского стихотворчества» в Германии, естественно, взял за образец немецкую систему; но вернувшись в Россию, он после некоторого колебания перешел на французскую (едва ли не под влиянием Тредиаковского и молодого Сумарокова; Сумароков, как показано недавно Д. Уорсом, усиленно культивировал «богатые» рифмы с опорными согласными и впоследствии). Обилие неточных мужских рифм Ломоносова в таблице 1 — след его ранних опытов по немецкому образцу.

Неточные рифмы Некрасова — это, напротив, уже эпизод расшатывания классической системы русской рифмы. Почти все они однотипны: неоглушаемый звонкий согласный рифмуется в них с глухим — квасом — экстазом, Петрополь — соболь, оплошность — осторожность, тулупе — клубе, звезды — невесты и т. д.; особняком стоит лишь остов — остров («Песни о свободном слове»). Наличие таких рифм у Некрасова отмечалось не раз, но многочисленность их не бросалась в глаза: только подсчет показал, что они заслуживают большего внимания. Расшатывание норм точной рифмовки в 1850‐х годах велось одновременно в нескольких направлениях: одним были приблизительные рифмы А. К. Толстого (больше всего привлекавшие внимание исследователей), другим — возрождение народного (или державинского?) типа неточности у Никитина, третьим — наши некрасовские рифмы. Чем показано это направление, понять легко: если п и б могут рифмоваться в финальной позиции (тулуп — клуб), то почему бы им не рифмоваться и в интервокальной (тулупе — клубе)? Какие у Некрасова были предшественники и последователи в этих опытах со звонко-глухими рифмами — это еще предстоит исследовать.