Том 4. Стиховедение

Романская силлабика и германская тоника: встречи и взаимодействия

В предлагаемой статье речь пойдет о становлении силлабо-тонического стихосложения в европейской литературе из взаимодействия романского силлабического и германского тонического стихосложений. Эта тема не совершенно новая, однако связно она почти не излагалась. Между тем материал ее интересен и давно побуждает расставить некоторые точки над i; может быть, это послужит поводом для более широких обобщений. Интерес рассматриваемой темы двоякий: во-первых, русская поэзия сама пользовалась и пользуется в основном именно силлабо-тоническим стихосложением, а во-вторых, в истории индоевропейских стихосложений западноевропейская силлабо-тоника нового времени, как кажется, аналогов не имеет и поэтому, может быть, больше, чем другие виды стихосложения, возникла под влиянием не языковых, а общекультурных факторов.

Становление силлабо-тоники совершается в Европе в двух новоязычных стихосложениях, немецком и английском, и захватывает около 500 лет, с середины XII века до середины XVII века. Фоном его было распространение романского культурного влияния в германоязычных землях. Этапов этого влияния в области стиха было три: первый контакт, в раннем средневековье, — с латинским стихом; второй контакт, в высоком средневековье, — с французским коротким стихом; третий контакт, в Предвозрождение и Возрождение, — с французским (отчасти итальянским) долгим стихом. Коротким стихом в романской поэзии был французский силлабический 8-сложник, возникший из переакцентуированного латинского 8-сложника, потомка «амвросиевского» ямбического диметра. Долгим стихом в романской поэзии был сперва, до XVI века, размер, называвшийся во Франции 10-сложником, а в Италии 11-сложником и возникший из укоротившегося латинского 12-сложника, потомка античного ямбического триметра; а потом, с XVI века, французский александрийский стих, 12-сложник (6+6), сложившийся из двух 6-сложных полустиший, каждое из которых получилось, в свою очередь, из укоротившегося того же латинского 8-сложника.

На принимающей же стороне, германской, господствовало стихосложение не силлабическое, а чисто тоническое: сперва 4-ударный (2+2), аллитерированный стих; а потом, после первого романо-германского контакта, т. е. соприкосновения с латинским стихом (в Германии после Отфрида Вейсенбургского, конец IX века; в Англии — после норманнского завоевания, XI век), аллитерированный стих сменяется рифмованным, но остается чисто тоническим, напоминающим по звучанию дольник. Вот какая тоника получалась у Отфрида Вейсенбургского:

Nu es fílu manno inthíhit in sína zungun scríbit,
ioh, ílit, er gigáhe, thaz sínaz io gihóhe:
Uuánana sculun Fráncon éinon thaz biuuánkon,
ni sie in frénkisgon bigínnen sie gotes lób singen?..
Многие пишут нынче всяк в своем наречье,
о том стараясь, чтоб имя их возвышалось;
франкскому ли народу не взять ту же свободу,
чтоб Господню славу петь и франкскому слову?
Досель в нем так не пелось по правилам не умелось,
но и в нем есть ровность и красивая стройность… и т. д.

Перелом в истории немецкого стиха — второй романо-германский контакт, т. е. с французским коротким стихом — наступает во второй половине XII века. Это время бурной экспансии новомодной французской куртуазной культуры, в частности рыцарской лирики трубадуров и труверов. Переходя на немецкую почву, она порождает поэзию миннезингеров. И вот тут как бы совершается чудо. В немецкой лирической поэзии разом, как Минерва из головы Юпитера, появляются силлабо-тонические ямбы, хореи и даже дактили такой четкости, какой больше не встречалось никогда вплоть до XVII века. Таковы ямбы и хореи Вальтера фон дер Фогельвейде (перевод О. Румера с небольшими изменениями):

Under den linden an der heide,
dâ unser zweier bette was,
dâ mugt ir vinden schône beide
gebrochen bluomen unde gras.
Vor dem walde in einem tal — tandaradei, —
schône sanc diu nahtegal…
Под липой свежей у дубравы,
где мы лежали с ним вдвоем,
Цветы все те же там и травы
лежат, примятые, ничком.
На опушке соловей — тандарадей! —
Заливался все нежней… и т. д.;

или дактили Генриха фон Морунгена (перевод В. Микушевича с небольшими изменениями):

Leitliche blicke unde grôzliche riuwe
Hânt mir daz herze und den lîp nâch verlorn…
Ежели только посмотрит сурово —
Рвется душа, и меня нет как нет;
О старом горе тоскую я снова,
Страшно услышать немилость в ответ.
Так как мой напев для одной любви пропет, —
Грех искажать мое верное слово:
Песней моею рожден я на свет… и т. д.

Такая силлабо-тоническая чистота, впрочем, достигалась только в песенной лирике; в непесенном рыцарском романе хотя и воцарился силлабо-тонический 4-стопный ямб, но он был гораздо более расшатан и сбивался на ритм тактовика. Вот пример из «Тристана и Изольды» Готфрида Страсбургского (перевод О. Румера с некоторыми изменениями):

Nu daz diu maget unde der man,
Isôt unde Tristan,
Den tranc getrunken beide, sâ
was ouch den werlde unmouze dâ
Minn’, aller herzen lâgærîn,
und sleich z’ir beider herzen în.
Ê si’s ie wurden gewar,
dô stiez s’ir sigevanen dar
und zôch si beide in ir gewalt:
si wurde ein und einvalt…
И вот когда (—) муж и дева,
(—) (—) Тристан и королева,
Напиток выпили, пришла
И та, кто муки без числа
Вселяет в мир, пришла любовь,
(—) Пламеня (—)щая кровь:
(—) Был ее неслышен шаг,
Но миг — и свой победный стяг
Она в сердцах их водрузила:
То, что двойным (—) прежде было,
Единым сделалось тотчас…

Объяснение этой стиховой революции напрашивается такое. Модная французская лирика приходила в Германию вместе со своими напевами (напевы первого силлабо-тонического миннезингера Фридриха фон Хаузена часто были прямыми контрафактурами французских). А музыка трубадуров и труверов была (по господствовавшему до недавних лет мнению Бека и Обри) музыкой модальной: музыкальных ударений в ней не было, но было правильное чередование устойчивых долгих и варьируемых кратких нот, сознательно имитировавшее античные квантитативные стопы — ямб, хорей, дактиль и т. д. В романской поэзии на эти мотивы пелись силлабические тексты, никакого соотнесения словесных ударений с музыкальными долготами не было. В германской же поэзии, привыкшей в эпоху тоники опираться слухом именно на ударения, эти ударения стали тяготеть к долгим нотам и так образовали в словесном тексте правильный ямбический, дактилический и прочий ритм. Оговорку «по господствовавшему до недавних лет мнению» здесь приходится делать вот почему: в самое последнее время теория Бека — Обри стала подвергаться серьезному сомнению, и музыковеды напоминают, что в XII веке модальная музыка действительно господствовала в полифонии, где без нее было не обойтись, но в сольном пении менее засвидетельствована. Может быть, обрисованную картину скоро придется пересмотреть.

Строгая силлабо-тоника описанного типа удержалась в Германии недолго. Кажется, будто одновременная организация стиха сразу по двум принципам — и силлабическому, и тоническому — показалась немецкому слуху чрезмерной, и силлабо-тонический стих, едва создавшись, стал разлагаться сразу в двух направлениях. В крестьянской поэзии XIV−XVI веков, в народной песне, он эволюционировал в сторону исконной тоники и дал тот балладный дольник, который потом был подхвачен романтиками и хорошо знаком русскому слуху (пример — из баллады «Королевские дети»):

Se nam in ere blanke arme
den künigson, о we!
Se sprank met em in de wellen:
«O vader un moder, ade!»
Она взяла в белые руки
Королевского сына, увы!
Она с ним бросилась в волны:
«Отец и мать, прости»…

В городской поэзии XIV−XVI веков, у мейстерзингеров, 4-стопный ямб эволюционировал в сторону заемной французской силлабики: он не допускает пропусков и наращений слогов в стихе, зато очень широко допускает сдвиги ударений, Tonbeugungen; таков, например, лютеровский гимн:

Vater unser im himmelreich,
der Du uns alle heissest gleich
Brüder sein und Dich rufen an
und willt das beten von uns hân.
Отче, иже на небеси,
Перед тобой мы все равны:
Братьями быть ты нам велел,
Мольбы слать в горний твой предел… и т. д.

Это еще не чистая силлабика: сдвиги ударения здесь допускаются лишь внутристопные, а не междустопные, лишь на начальных, а не серединных слогах слов (ограничение важное и до сих пор, кажется, с научной точностью не сформулированное). Однако что такой стих уже не силлабо-тонический, а промежуточный между силлабо-тоникой и силлабикой, слышится совершенно ясно.

В таком раздвоенном виде немецкое стихосложение существовало до рубежа XVI−XVII веков, когда наступил третий контакт германского стиха с романским — освоение нового французского размера, александрийского стиха. Но тут немецкая практика могла уже опереться на опыт, во-первых, стиховой практики английской и нидерландской силлабо-тонической поэзии, а во-вторых, стиховой теории гуманистов, пытавшихся воссоздать в новых языках античную квантитативную метрику. Поэтому и о том, и о другом нужно предварительно сказать несколько слов.

Развитие английского стихосложения проходит те же ступени, что и развитие немецкого, но в более сжатые сроки: не с IX по XVII век, а с XII по XV век. Поэтому отдельные стадии этого процесса как бы наползают друг на друга. Совершенно одновременно, на исходе XII века здесь возникают такие непохожие формы, как «Брут» Лайамона, памятник первого, германо-латинского контакта, напоминающий стих Отфрида Вейсенбургского и даже хранящий следы аллитерационного строя (пример — из рассказа о том, как плотник предлагал королю Артуру сделать Круглый стол):

And setten hit whar thu wülle after thine i-wille,
and ne dert thu navere adrede to there worlde longen,
that aevere aeine modi cniht at thine borde makie fiht…
Посади их в застолье по своей воле,
И тогда не бойся, страху не дайся,
Что за столом рыцарь начнет с рыцарем биться,
Ибо ни высших не будет мест, ни худших.
Дай мне лесу по счету, и я начну работу… и т. д. —

и рядом с этим, в те же годы — «Сова и соловей», памятник второго, германо-французского контакта в коротком 8-сложном стихе с идеальной силлабо-тонической гладкостью (хотя этот стих и не пелся):

Ich was in one sumere dale;
in one swithe dighele hale
i-herde Ich holde grete tale
an Ule and one Nightingale …
Однажды я в долину вышел
И в неприметном месте слышал,
Какой там спор среди ветвей
Вели сова и соловей.
Сурово пренье их и строго,
В обоих крику было много,
И в каждом был жестокий пыл,
И каждый каждого бранил…

Эта идеальная силлабо-тоническая гладкость была потеряна английским стихом еще быстрее, чем немецким. Но дальнейшее развитие пошло здесь не в двух направлениях, а только в одном: чистая силлабика не привилась, зато чистая тоника с ее местной германской традицией сказалась гораздо сильнее, чем в немецком стихе. В английском романе XIII века «Флорис и Бланшефлер» ритм 4-стопного ямба расшатан в сторону тоники куда сильнее, чем в приводившемся примере из (жившего в то же время) Готфрида Страсбургского. Вот образец: юного Флориса посылают в школу:

— Faire sone, — he saide — thou shalt lerne:
Lo, that thou do full yerne!
Floris answerd with weeping
as he stood before the king,
all weeping saide he:
— Ne shall not Blancheflour lerne with me?..
«Милый сын, учись! — сказал король, —
Будь прилежен, изволь!»
Флорис весь в слезах стоял
И родителю отвечал,
Полный слез вскинув взор:
«Пусть со мной учится Бланшефлер:
Без Бланшефлер не станет сил,
Чтобы я учиться наукам ходил…»

Таким образом, второй контакт английского стиха с романским закончился однозначной победой тоники; как мы знаем, в XIV веке дело дошло даже до попыток реставрации аллитерационного тонического стиха в «Гавейне» и «Петре Пахаре». Окончательное становление силлабо-тоники в английском стихе произошло лишь при третьем контакте — с французским долгим стихом. На исходе XIV века происходит негласная чосеровская реформа английского стиха: вместе с Гоуэром Чосер восстанавливает правильный 4-стопный ямб в коротком английском стихе и один, без Гоуэра, вводит в английскую поэзию новый, долгий стих по образцу французского 10-сложника и итальянского 11-сложника, причем строит его как правильный 5-стопный ямб (пример — начало «Кентерберийских рассказов» в переводе И. Кашкина):

Whan that Aprille with his shoures sote
the droghte of Marche hath perced to the rote
and bathed every veyne in swich licour,
of which vertu engendred is the flour…
Когда апрель обильными дождями
Разрыхлил землю, взрытую ростками,
И, мартовскую жажду утоля,
От корня до зеленого стебля
Набухли жилки той весенней силой,
Что в каждой роще почки распустила… и т. д.