Том 4. Стиховедение

Ритмико-синтаксические клише и формулы в эпилоге «Руслана и Людмилы»

Владислав Ходасевич определил тему своей книги «Поэтическое хозяйство Пушкина»[637] как «самоповторения y художника». Реминисценции и автореминисценции Пушкина в это время впервые привлекли смущенное внимание литераторов и литературоведов: М. Гершензон хотел назвать так и не написанную статью об этом «Плагиаты Пушкина»[638]. Постепенно смущение проходило: после того как В. Виноградов[639] с легкостью стал перечислять переклички между стихами Пушкина и его предшественников, исследователи почувствовали, что такие «плагиаты» — не аномалия, a норма поэтического языка. Но популярной тема не стала: даже в последние десятилетия, когда изучение «интертекстуальности» сделалось модным, исследователи упражнялись преимущественно на стихах Мандельштама и других поэтов XX века, — Пушкина предпочитали не касаться.

Ходасевич предупреждал читателя: «я сознательно старался не подходить к темам пушкинского словаря и словаря пушкинских рифм»[640] — можно добавить: «и пушкинских ритмов». Почти одновременно С. Бобров начал рассматривать стихотворные реминисценции именно как «одинаковые слова на одинаковых ритмических и рифмических местах»[641], и это сразу расширило представление о поэтической кладовой Пушкина. Стало ясно (хотя, может быть, не сразу и не до конца), что:

1) стихотворная строка вмещает лишь ограниченное число сочетаний ритмических слов (т. е. односложных, двухсложных с ударением на 1‐м слоге, двухсложных с ударением на 2‐м слоге и т. д.) — например, в 4-стопном ямбе таких ритмических вариаций 36, a если учитывать мужские и женские окончания строк, то вдвое больше;

2) эти ритмические слова допускают лишь ограниченное число вариантов лексического заполнения — например, шестисложное слово с ударением на 4‐м слоге («Великолепная могила», «Великолепные дубравы», «Великолепные чертоги», «Великолепными рядами» — примеры С. Боброва из Пушкина, Баратынского, Языкова) в поэтическом языке XVIII–XIX веков имеет мало конкурентов слову великолепная (и проч.), и большинство этих слов тоже будут прилагательными или причастиями;

3) эти слова стремятся соединяться так, чтобы их синтаксические связи внутри стихотворной строки были сильнее, чем между строками (анжамбманы — исключение, a не норма), т. е. в стихотворной строке оказывается возможно лишь ограниченное число синтаксических конструкций.

По всем этим причинам повторение ритмических, синтаксических и лексических конструкций в строке становится неизбежным как в стихах одного поэта, так и в стихах разных поэтов, особенно если их объединяет общая поэтическая манера (ритмические, лексические, анжамбманные предпочтения). Сочиняя стихи, поэты оперируют не словами, a словосочетаниями: опубликованные черновики поэтов, сочинявших не в голове, a на бумаге (в том числе Пушкина и Блока), показывают, что сплошь и рядом они сперва намечают общие очертания строки-синтагмы (обычно первым и последним, рифмующим словом) и лишь потом уточняется ее лексическое наполнение.

Для описания этих повторяющихся конструкций нами была предложена следующая терминология[642]: ритмическое клише — одинаковая последовательность ритмических слов (словораздельная вариация ритма), например ∪—∪ | —∪ | ∪∪—: «Владелец нищих мужиков», «Татьяне прочит жениха», «Тревожат сердце иногда»; синтаксическое клише — одинаковая последовательность членов словосочетания или предложения, например: «Владелец нищих мужиков», «Приют задумчивых дриад», «Карикатура южных зим»; ритмико-синтаксическое клише — совмещение того и другого, например: «Владелец нищих мужиков», «Поклонник мирных Аонид», «Привычки милой старины»; ритмико-синтаксическая формула — ритмико-синтаксическое клише с точным повторением одного или нескольких слов: «Владелец нищих мужиков», *«Владелец нищих деревень», *«Владелец скудных деревень». Но, конечно, между клише и не-клише, формулами и не-формулами неизбежны постепенные переходы, затрудняющие классификацию.

Реальную картину этих трудностей мы и попытаемся представить в предлагаемой заметке. Мы возьмем один реальный текст Пушкина — эпилог к «Руслану и Людмиле» (1820) — и приведем к каждой его строке все ритмико-синтаксические аналоги из всего 4-стопного ямба Пушкина.

Для обозначения ритма мы пользуемся установившейся нумерацией словораздельных вариаций в 4-стопном ямбе. Различаются 7 ритмических форм (из них одна неупотребительная) с пропусками ударений на разных стопах: 4-словная (I) «Одет, раздет и вновь одет»; 3-словные (II) «Благословен и день забот», (III) «У нас немудрено блеснуть», (IV) «Дворцы, сады, монастыри»; 2-словные (VI) «Удивлена, поражена», (VII) «В уныние погружена». В каждой различаются 4 или 8 словораздельных вариаций — сочетаний м (мужских), ж (женских), д (дактилических) и г (гипердактилических) словоразделов:

Строчными буквами обозначаются словоразделы в 1-сложных междуударных интервалах, прописными — в 3- и 5-сложных. Примеры — ниже; при номере вариации ставится буква, обозначающая м (мужское) или ж (женское) окончание строки: ІV.6 м, ІV.6ж, ІV.7 м, ІV.7ж и т. д. Под «словами» имеются в виду «метрические слова», т. е. с проклитиками и энклитиками, подчиненными метрическому ударению. В роли проклитик здесь изредка оказываются и полноударные слова («Под ней снег утренний хрустит»), это создает при разборе особые сложности; в нашем тексте лишь один такой, сравнительно простой случай.

Для обозначения частеречевого заполнения строки мы пользуемся следующими обозначениями: П — прилагательное (П — местоимение-прилагательное, П — причастие, П и П — краткие формы прилагательных и причастий), С — существительное (С — местоимение-существительное), Г — глагол, Н — наречие, X — вспомогательное слово. Причастия и местоимения-прилагательные при рассмотрении синтаксических конструкций причисляются к прилагательным. Для обозначения синтаксических связей в строке слова согласованные обозначаются буквами одной высоты, в словосочетаниях с управлением управляющее слово обозначается прописной буквой, a управляемое — строчной (а управляемое при управляемом — строчной с точкой); смежные слова, имеющие синтаксическую связь, обозначаются буквами без пробела между ними, не имеющие синтаксической связи — буквами с пробелом; однородные члены предложения соединяются дефисом; если слово не имеет синтаксической связи ни с одним из остальных слов в строке, оно отделяется запятой или косой чертой.

Для обозначения лексического состава строки мы отмечаем звездочкой (или двумя, или тремя) каждую строку, в которой одно (или два, или три) слово повторяется хоть раз в другой строке той же ритмико-синтаксической конструкции. Эти совпадения могут перекрещиваться: строка «Неволю невских берегов» имеет одно слово общее с «Неволю душных городов» и два — с «Несчастье невских берегов», и поэтому отмечается тремя звездочками.

В ссылках на примеры мы будем пользоваться следующими знаками: для лирических стихотворений — год написания; для поэм: БР — «Братья-разбойники», БФ — «Бахчисарайский фонтан», ГН — «Граф Нулин», Е — «Езерский», ЕО — «Евгений Онегин», КП — «Кавказский пленник», MB — «Медный всадник», П — «Полтава», РЛ — «Руслан и Людмила», Т — «Тазит», Ц — «Цыганы». При ЕО, КП, MB, П и РЛ цифрой обозначается номер главы, песни или части. Лирика бралась только послелицейская, кроме эпических отрывков, мадригально-эпиграмматических мелочей и незаконченных набросков; «Евгений Онегин» — кроме «Путешествия» и писем Онегина и Татьяны. Общий объем использованного материала — 16 010 строк 4-стопного ямба.

При каждой ритмико-синтаксической конструкции указывается общее число ее приведенных строк и его отношение к общему числу строк данной словораздельной вариации (ІV.6ж, ІV.6 м и проч.).

Мы видим, что степень лексико-синтаксической близости в каждом пучке аналогов различна. Строка «Преданья темной старины» (ср. «Заветы темной старины» в прологе к «Возмездию» Блока) совпадает со строкой «Да нравы нашей старины» дважды в роде и трижды в числе и падеже, со строкой «Во вкусе умной старины» дважды в роде, числе и падеже, со строкой «Поклонник мирных Аонид» только единожды в роде и дважды в падеже, со строкой «Неволю душных городов» только дважды в падеже. Совпадение рифмующих окончаний придает иллюзию большей близости: строка «Богиня тихих песнопений» кажется ближе к строке «И в хоре светлых привидений», чем к строке «И грохот русских барабанов», не столько потому, что барабанов отличается от песнопений родом, сколько потому, что отличается окончанием. При необходимости можно было бы измерять расстояния между каждыми двумя строчками в пучке аналогов, подобно тому как измеряется грамматическое расстояние между словами в рифмах. Мы здесь этого не делали, a позволили себе разделить аналоги каждой строчки на «более близкие» и «более далекие» (увеличить вторые отступы в списках) лишь по интуитивному ощущению: на какие объективные совпадения и несовпадения опирается это исследовательское ощущение, может проверить всякий желающий.

Строк с одним словесным совпадением внутри своего пучка в нашем материале — 142 из 467 (30,5 %); строк с двумя словесными совпадениями — 57 (12 %); строк с тремя словесными совпадениями — 4 (1 %). Всего, таким образом, почти половина строк с ритмико-синтаксическими клише (43,5 %) стремится стать ритмико-синтаксическими формулами. 35 строк (7,5 %) имеют двухсловные неперекрещивающиеся совпадения с одной или двумя другими («Корнеля гений величавый» — «Эсхила гений величавый», «Пристрастья важных Аонид» — «Наперсник важных Аонид» и т. п.): их, видимо, безоговорочно можно считать формульными. Считать ли формульными такие ряды, как «Пора сердечных вдохновений» — «Пора унылых сожалений» — «В тоске безумных сожалений» — «В тоске сердечных угрызений» — «В тоске любовных помышлений», и как сформулировать их признаки, — об этом еще предстоит договориться. У фольклористов, как известно, тоже до сих пор нет общепринятого мнения, что считать и что не считать формулой.

Во всяком случае, из приведенных примеров кажется ясным один важный вывод. Интертекстуальные переклички не всегда имеют смысловую нагрузку, не всегда обогащают смысл одного места в тексте сознательным или бессознательным напоминанием о другом месте в тексте. Они могут возникать случайно и независимо друг от друга на основе естественных данных языка и стиха. Можно говорить о словаре строчных словосочетаний, общем для целой поэтической культуры (например, пушкинского времени), точно так же, как о словаре отдельных слов. Мы надеемся в дальнейшем показать общность «поэтического хозяйства» повторений и самоповторений для Пушкина, Баратынского, Языкова, Полежаева, Лермонтова. (Когда Баратынский в «Цыганке» дословно повторяет строку «Онегина» «Примите исповедь мою», это можно считать сознательной аллюзией. А когда Пушкин в «Полтаве» повторяет строку еще не напечатанного «Бала» «<лицо…> Покрыла бледность гробовая»?) Выделить из этого общего достояния реминисценции индивидуальные и семантически значимые — задача очень сложная. Специалисты по интертекстам поэзии XX века сознавали это и обычно умели их различать, но интуитивно, полагаясь на чувство и опыт. Этой статьей нам хотелось бы приблизить момент, когда это искусство станет наукой.