Том 4. Стиховедение

«Рондо» а. к. толстого. поэтика юмора

I Ах, зачем у нас граф Пален А[442]
Так к присяжным параллелен! В
Будь он боле вертикален, А
Суд их боле был бы делен! В
II Добрый суд царем повелен, В
А присяжных суд печален, А
Всё затем, что параллелен В
Через меру к ним граф Пален! А
III Душегубец стал нахален, А
Суд стал вроде богаделен, В
Оттого что так граф Пален А
Ко присяжным параллелен. В
IV Всяк боится быть застрелен, В
Иль зарезан, иль подпален, А
Оттого что параллелен В
Ко присяжным так граф Пален. А
V Мы дрожим средь наших спален, А
Мы дрожим среди молелен, В
Оттого что так граф Пален А
Ко присяжным параллелен! В
VI Herr, erbarm’ Dich unsrer Seelen! В
Habe Mitleid mit uns alien[443], А
Да не будет параллелен В
Ко присяжным так граф Пален! А (1867–1868? Опубликовано в 1926)

Стихотворение требует некоторых предварительных пояснений троякого рода: исторических, историко-литературных и теоретико-литературных.

Исторические пояснения выписываем из комментария И. Г. Ямпольского[444]. «Написано не раньше 1867 года, когда граф К. И. Пален был назначен министром юстиции. Во время его управления министерством (1867–1878) судебное ведомство резко повернуло на путь реакции. Однако по вопросу о суде присяжных Толстой критикует Палена справа, упрекая его в слишком мягком к нему отношении. Отрицательная оценка суда присяжных не случайна у Толстого — ср. резкий выпад против него в „Потоке-богатыре“». Гласный суд по европейскому образцу с прениями сторон перед коллегией выборных присяжных, которые выносили решение о виновности или невиновности подсудимого, только что был введен в России судебной реформой («Основные положения» — 1862 год, «Судебные уставы» — 1864 год, первые заседания — 1866 год). Первые приговоры новых судов поразили общество непривычной и не всегда оправданной мягкостью и вызвали широкое обсуждение в печати; сомнения и беспокойство были у многих, даже не только в консервативных кругах (вспомним заметку Ф. М. Достоевского «Среда» в «Дневнике писателя» 1873 год). Но Пален так быстро оправдал все надежды реакции, что подозревать его в попустительстве суду присяжных можно было разве что в самом начале его деятельности — когда он несколько месяцев даже не управлял министерством, а лишь «приготовлялся» к этому, по своей совершенной непривычности. Отсюда вероятная датировка.

Теоретико-литературные пояснения относятся к слову «Рондо» в заглавии. Оно употреблено не строго терминологично. В узком смысле слова рондо — это стихотворение из 3 строф в 5, 3 и 5 стихов, причем после второй и третьей строф следует короткий нерифмующийся рефрен, представляющий собой повторение начальных слов стихотворения; рифм две, порядок их — aabba, aabx, aabbax (х — рефрен). Вот пример (из А. Буниной, с чуть иными строфоразделами), приводимый в «Словаре древней и новой поэзии», составленном Н. Остолоповым[445]:

Капризы не беда, твердит философ Сава; A
Кто над Миленою иметь все будет прáва, A
Тот может видеть их сквозь пальцы, сквозь лорнет, b
Тому они, ей, ей, не слишком в дальний вред. b
О красоте ее гремит по свету слава. A
А денег! счету нет… ужель при них до нрава? A
Они лицу, душе и разуму приправа, A
Запью шампанским я и в ужин и в обед b
Капризы. x
Червонцы нам в бедах пристанище, забава. — A
И вот уже он раб супружеска устава; A
И вот живет уже с Миленою пять лет; b
И вот шампанского, красот, червонцев нет… b
Но что ж осталося? — спокойствия отрава — A
Капризы. x

В России эта строгая форма рондо не получила распространения, и тот же словарь Остолопова констатирует: «Русские стихотворцы пользуются большею против французов свободою в сем сочинении, наблюдая только круглость оного, то есть повторение начальных слов», и дает примеры из И. Дмитриева («Я счастлив был…»), С. Нечаева, Н. Николева, которые можно было бы умножить. Таким образом, форма стихотворения подчеркнуто архаична: она напоминает о XVIII веке, и притом о русском XVIII веке.

Историко-литературные пояснения относятся к метафорам, на которых построен рефрен; «параллелен» — благожелателен, угодлив, и «вертикален» — неблагожелателен, враждебен. Их источник указан Б. Я. Бухштабом и упомянут в цитированном комментарии И. Г. Ямпольского. Это восьмистишие А. Ф. Вельтмана (роман «Странник». Ч. 2. § 147):

В вас много чувства и огня,
Вы очень нежны, очень милы;
Но в отношении меня
В вас отрицательные силы.
Вы свет, а я похож на тьму,
Вы веселы, а я печален,
Вы параллельны ко всему,
А я, напротив, вертикален.

Эти стихи были известны А. К. Толстому, цитировались им в письмах, и второе четверостишие даже попало по ошибке в дореволюционное издание его собрания сочинений (1907).

Таким образом, это опять отсылка к архаике: к легкой поэзии альбомного рода с ее шутливыми метафорами и к устаревающей синонимичности терминологических пар «параллельный — перпендикулярный» и «горизонтальный — вертикальный». В академическом словаре 1842–1843 годов они еще близки к синонимичности, но в дальнейшем, как мы знаем, их значения разошлись, и расхождение это, по-видимому, началось еще во время А. К. Толстого. Стало быть, и здесь это не просто архаика, но нарочито беспорядочная архаика, в которой смешано то, что обычно не смешивается. Это впечатление подкрепляется также средствами языка и стиля: с одной стороны, здесь нанизываются архаизмы (впрочем, неброские) «Ах..!», «боле», «душегубец», «ко присяжным», «всяк», «подпален», «да не будет…», а с другой — с ними комически контрастирует разговорный оборот «суд стал вроде богаделен».

Далее. Мало того, что стихотворение построено только на двух рифмах, как это полагается в рондо. Важно то, что эти две рифмы звучат похоже друг на друга: — ален и — елен, согласные одни и те же, различие только в ударных гласных. В современной терминологии созвучие типа — ален, — елен называется «диссонанс». Изредка используемое на правах рифмы, оно ощущается как нечто манерное и изысканное: таковы солнце — сердце у символистов, нашустрил — осёстрил — астрил — перереестрил — выстрел в «Пятицвете» Северянина, «Итак итог» в заглавии у Шершеневича. Как необычное воспринимается созвучие слово — слева — слава в начале «Рабочим Курска…» Маяковского. Но в середине XIX века такие созвучия ощущались только комически, как «лжерифма»; едва ли не первое их обыгрывание в русской поэзии мы находим совсем рядом с «Рондо» Толстого — в «Военных афоризмах» Козьмы Пруткова («При виде исправной амуниции / Сколь презренны все конституции!», «Тому удивляется вся Европа, / Какая у полковника обширная шляпа», — с неизменными полковничьими примечаниями «рифма никуда не годится», «приказать аудитору исправить»). В классической поэзии почти нет таких подобозвучных рифмических цепей, как красотой — душою — чужой — виною (Пушкин) или летучий — туч — нежгучий — луч (Фет)[446] именно потому, что они размывают границу между чередующимися созвучиями. В рифмовке abab чем меньше похоже а на b, тем больше похоже а на а и b на b, и от этого тем крепче организующие рифмические связи, в «Рондо» А. К. Толстого — наоборот: А становится похоже на В, все со всем созвучно, отделить организующие, предсказуемые созвучия от неорганизующих, случайных становится все труднее, впечатление беспорядочного смешения усугубляется. Этому дополнительно содействует еще один прием: в стихотворении чередуются строфы с рифмовкой АВАВ и с рифмовкой ВАВА, это мешает читателю ориентироваться, и когда он после четверостишия на — ален — елен — ален — елен ожидает второго такого же, а вместо этого находит — елен — ален — елен — ален, то это каждый раз лишь сбивает его с толку и создает впечатление, что эти — ален и — елен совершенно взаимозаменимы и нанизывание их неминуемо вызывает ощущение: «как все перемешано!»

Далее. Мало того, что рифмы в стихотворении похожие, — важно то, что рифмы эти малоупотребительные. На — ален и — елен в русском языке рифмуются только:

1) существительные женского рода на — льня в родительном падеже множественного числа (раздевальня, опочивальня, наковальня, сукновальня, готовальня, швальня, умывальня, исповедальня, купальня, читальня, маслодельня, винодельня);

2) существительные на — алина, — елина в том же падеже (завалина, развалина, прогалина, миндалина, окалина, подпалина, проталина, можжевелина, расселина, расщелина);

3) прилагательные мужского рода на — льный в краткой форме (буквальный, овальный, повальный, похвальный, легальный, мадригальный, многострадальный, пирамидальный, скандальный, идеальный, реальный, тривиальный, гениальный, принципиальный, материальный, специальный, официальный, радикальный, уникальный, зеркальный, музыкальный, нормальный, банальный, оригинальный, машинальный, диагональный, рациональный, эмоциональный, пропорциональный, доскональный, опальный, либеральный, моральный, театральный, натуральный, сальный, парадоксальный, ортодоксальный, универсальный, колоссальный, фатальный, детальный, фундаментальный, орнаментальный, сакраментальный, сентиментальный, моментальный, монументальный, горизонтальный, хрустальный, индивидуальный, актуальный, охальный, патриархальный, начальный, печальный, беспредельный, нераздельный, смертельный, цельный, бесцельный);

4) страдательные причастия мужского рода от глаголов на — алить, — елить в краткой форме (хмелеть, свалить, ужалить, оскалить, умалить, крахмалить, причалить, обезземелить, стелить, нацелить).

Эти списки (составленные по «Грамматическому словарю русского языка» А. А. Зализняка), разумеется, неполные, но близкие к полноте. По ним видно: во-первых, что круг слов здесь достаточно широк, но слова эти не характерны для поэтической лексики XIX века и звучат или прозаизмами, или архаизмами; во-вторых, что формы, в которых эти слова рифмуются, малочастотны и синтаксически скованы. Непосредственное ощущение читателя говорит, что «долго так рифмовать нельзя», и он воспринимает эти рифмы как фокус. Восприятие это поддерживается тем, что первые рифмующиеся слова в стихотворении — иностранная фамилия «Пален» и прозаизм с иноязычным корнем «параллелен», поэтому формальная задача стихотворения осмысляется как «подобрать русские рифмы на иностранные слова». И уже после первой строфы нарастает ощущение: «да когда же это кончится?»

«Как все перемешано!» и «когда же это кончится?» — вот два ощущения, порождаемые в читателе самой формой стихотворения: подбором слов и рифм. Эти ощущения объединяются и закрепляются главной приметой рондо — рефреном. Он однообразно повторяется вновь и вновь, создавая впечатление бесконечного утомительного топтания на месте. Части рефрена все время перетасовываются («Оттого что так граф Пален ко присяжным параллелен» — «Оттого что параллелен ко присяжным так граф Пален»), создавая впечатление однородности и взаимозаменимости. Однородность подчеркивается и фоническими средствами: слова «граф Пален», «параллелен», «присяжным» аллитерируют на п, р, н, а слово «параллелен» вообще кажется раздвижкой слова «Пален».