Том 4. Стиховедение

Из трехсловных конструкций, производных от этого типа, простейшая — с прилагательным перед серединным существительным: у Пушкина — тоже 2 раза (5 %): «Пред мощной властью красоты»; «В бесплодном вихре суеты», в сравнительном материале — чуть чаще, 6 %: «Мой светлый ангел красоты» (Языков); «Прелестный сторож красоты» (Жуковский); «Постыдный данник суеты» (Вяземский); «Холодный ветер суеты» (Языков); «Под страшной ризой темноты» (Полежаев); «Каким-то чувством доброты» (Козлов) и т. п.

Следующая производная конструкция — с глаголом перед серединным существительным: у Пушкина — 4 раза (10 %): «Постигла тайну красоты»; «Доставил чудо красоты»; «Искал вниманья красоты»; «Придешь ли, дева красоты». В сравнительном материале — меньше, 6 %: «Любуясь тайной красоты» (Блок); «Предвижу царство пустоты» (Языков); «Таилось в бездне пустоты» (Полежаев); «Осветит бездну пустоты» (Лермонтов); «Открылась бездна нищеты» (Баратынский) и т. п., в том числе с глаголами-предикатами: «Вились сужденья клеветы» (Лермонтов); «Блеснет улыбка красоты» (Фет).

У Пушкина есть 1 случай еще одной производной конструкции этой группы (2 %) — с существительным перед серединным существительным: «Толпе, рабыне суеты». В сравнительном материале аналогичен только Языков: «А я, презритель суеты». Всего, таким образом, трехсловных конструкций, кончающихся на существительное + существительное, у Пушкина — 22 %, в сравнительном материале — тоже 22 %, включая некоторые разрозненные сочетания, выше не упомянутые: «Вы просто чудо красоты» (Языков, дважды) и др.

Третья группа синтаксических конструкций — с трехсложным словом на — ты и глаголом перед ним. Они редки: у Пушкина — только один пример, «Как он, отстав от суеты» (2 %).

В сравнительном материале — больше (4 %), причем в 10 случаях из 11 — на рифму высоты (опять мы видим, что высоты лучше сочетается с глаголами, чем красоты): «Куда несешься с высоты» (Державин); «Господь укажет с высоты» (Полонский); «Такой достигнуть высоты» (Майков); «И тихо вея с высоты» (Жуковский); ср. потом у А. К. Толстого «Не ветер, вея с высоты».

Наконец, четвертая группа синтаксических конструкций — с однородными членами в конце, последний из которых — трехсложное слово на — ты. У Пушкина 5 таких случаев (12 %): простейший двухсловный «Лишь юности и красоты», обычный трехсловный «Привет харит и красоты»; «Царица муз и красоты»; «Высоких дум и простоты» и даже четырехсловный «В честь Вакха, Муз и красоты».

В сравнительном материале — меньше (7 %): «Без нежности и красоты» (Языков); «Дух глубины и высоты» (Блок); «И суеты, и тяготы» (Майков); «И плутовства, и простоты» (Полежаев); «Царица сна и темноты» (Языков); «Искать чудес и красоты» (Полежаев); «В друзей добра и красоты» (Тютчев); «Любви, добра и красоты» (Баратынский и за ним Лермонтов). Структура клише, как видим, та же самая.

Итак, на материале одного только рифмического гнезда на — ты мы могли видеть три типа клишированности строк. В строках на односложное местоимение ты — крайнее разнообразие конструкций, господствующее клише не выделяется. В строках на двухсложное мечты — выделение трех конструкций, складывающихся в господствующее клише типа (V, Pr) + А + N, «Вольнолюбивые мечты», «(…) ревнивые мечты» — 57 % у Пушкина. В строках на трехсложное красоты и т. п. — выделение одной конструкции, образующей господствующее клише, N + (A + N), «Как гений чистой красоты» — 37 % у Пушкина. Все остальные синтаксические конструкции — резко реже и образуют лишь, так сказать, рифмо-синтаксический фон.

В обширном сравнительном материале на мечты и красоты (и т. п.) средний показатель клишированности всюду ниже. Он складывается из достаточно несхожих индивидуальных показателей разных поэтов, и история усиления и ослабления клишированности синтаксиса в русском 4-стопном ямбе на — ты еще подлежит исследованию.

Мы видели также, что рифменно-синтаксическое клише часто подкрепляется повторением отдельных слов — в первую очередь, конечно, рифмующихся слов. Мы предлагали в свое время различать «ритмо-синтаксические клише», повторяющие ритмическую конструкцию стиха (расположение частей речи и синтаксических связей между ними), и «ритмо-синтаксические формулы» (добавляющие к этому точное повторение одного или нескольких слов). Рифмо-синтаксические клише тяготеют к формульности, понятным образом, гораздо больше, чем ритмико-синтаксические клише. Но измерить степень клишированности и формульности текста точными цифрами мы пока не решаемся — ведь и фольклористы, введшие в употребление понятие о формульности текста, до сих пор не могут сговориться о правилах измерения этой формульности.

Все приводившиеся примеры рифмо-синтаксических клише были из строк с мужскими окончаниями. В строках с женскими окончаниями их меньше — просто потому, что двухсложные окончания слов реже совпадают в разных частях речи и реже образуют большие рифмические гнезда. Если 5 самых частых мужских рифмических гнезд у Пушкина обнимают 20,5 % строк, то 5 самых частых женских рифмических гнезд — только 11 %.

Можно считать, что мужские строки являются опорными для рифмического ожидания в русском стихе, а женские ощущаются как более свободные промежутки между ними. Как мы теперь видим, это относится не только к рифмическому, а и к синтаксическому ожиданию — к ожиданию встретить предсказуемый синтаксический оборот. Исследовать рифмо-синтаксические клише женских строк предстоит лишь во вторую очередь.

Клише, повторяющиеся структуры, как и все повторяющееся, не первооткрытое, привычно считаются в поэзии последних веков недостатком, ущербностью, недостатком творческого духа в поэте. Это очень упрощенный подход. Не только доромантическая поэзия два с половиной тысячелетия была поэзией традиционалистической, комбинирующей набор элементов, рассчитанных на узнавание, а не на неожиданность, — сменившая ее романтическая эпоха тоже в считаные десятилетия выработала свой репертуар повторяющихся приемов, рассчитанных на узнавание.

Мы коснулись лишь малой области этих приемов — синтаксической, и видим: Пушкин не избегал этих повторяющихся (и не у него одного) структур, этих клише; наоборот, он пользовался ими шире, чем его предшественники, современники и продолжатели.

Стало быть, если мы хотим лучше понять поэтику Пушкина, мы должны оставить романтический миф, будто гений оригинален с головы до ног, и исследовать его клише — вероятно, не только рифмо- и ритмо-синтаксические — с таким же вниманием, с каким мы исследуем клише и формулы в поэтике фольклора: в чем искусство его расчета на узнавание? Можно надеяться, что на этом пути нас ждут интересные открытия.