Том 4. Стиховедение

3

Далее, слова образуют поэтический текст не поодиночке, а в синтаксических словосочетаниях — тоже более традиционных или более оригинальных. Поэт строит стих не из слов, а из словосочетаний, срастающихся в ритмико-синтаксические конструкции, более клишированные или более свободные. Здесь изучение языка смыкается с изучением стиха. Эта перспективная область почти не исследована: можно указать лишь на неизданную диссертацию Ж. Дозорец и ее редкие статьи в крайне малотиражных изданиях[609], в последней работе — интересные выходы из области синтаксиса в область образности.

Возьмем простейший случай: строка 4-стопного ямба состоит из двух слов. Такие случаи, когда эти два слова разорваны, не образуют словосочетания, — единичны («И, задыхаясь, на скамью…» или «За воротами. Через день…»): в «Онегине» они встречаются только 21 раз на 319 строк, т. е. 6 %. Во всех остальных случаях эти два слова складываются в словосочетание. Эти словосочетания могут быть (от самых синтаксически тесных к самым слабым): определительные («уединенный кабинет»), дополнительные («полуживого забавлять» и «опершися на гранит»), обстоятельственные («и говорила нараспев»), при однородных членах («отворотился и зевнул»), предикативные («и устарела старина»), при сравнительных, причастных и прочих оборотах («чистосердечней, чем иной»). И пропорции этих словосочетаний в стихе и в прозе — различны.

А именно: если мы сравним пропорции этих словосочетаний в прозе (мы просчитывали «Пиковую даму») и в 4-стопном ямбе (мы просчитывали строки «Онегина» с мужскими окончаниями), то прежде всего бросаются в глаза два различия. Во-первых, в стихе намного меньше сочетаний предикативных: в прозе двусловия типа «Германн остановился» составляют 20 % двухсловных синтагм, в стихе двусловия типа «и устарела старина» — только 5 % двухсловных строк. Это потому, что в стихе подлежащее и сказуемое предпочитают располагаться по разным строкам и при этом каждое обрастает своею свитой двухсловных строк. Во-вторых, в стихе гораздо больше сочетаний с однородными членами: в прозе синтагмы типа «зала и гостиная» составляют всего 1 %, в стихе строки типа «и Ричардсона и Руссо», «однообразна и пестра» составляют целых 12 %. Это — от разницы стиля: детализирующего, перечневого в стихах[610] и сухого, сжатого в прозе.

Далее, посмотрим, как на этот синтаксис словосочетаний влияет ритм. Двухсловные строки 4-стопного ямба обычно имеют ударения на II и IV стопах, а между ними — словораздел, мужской, женский или дактилический: «удивлена», «поражена», «уединенный кабинет», «уединенные поля» (редко: гипердактилический, «где окровавленная тень»). При этом строки с разными словоразделами предпочитают разные синтаксические конструкции: так, доля словосочетаний определение — определяемое в прозе Пушкина составляет треть, в стихе — в среднем тоже треть, а не в среднем, при дактилическом словоразделе, — вдвое больше, две трети. В строках с мужским словоразделом максимума достигают словосочетания с однородными членами: не 10 %, как в прозе, не 12 %, как в среднем по «Онегину», а целых 28 %: «удивлена», «поражена», «уменьшены», «продолжены», «и погулять и отдохнуть», «полужуравль и полукот». Это, видимо, потому, что мужской словораздел делит мужскую строку на две ритмически тождественные половины, а ритмическая тождественность побуждает эти полустишия и к синтаксической тождественности.

В строках с женским словоразделом резко повышены обстоятельственные связи: не 14 %, как в прозе, или 15 %, как в среднем по «Онегину», а целых 26 %: «и промотался наконец», «и обновила наконец», «самодержавно управлять», «мы своевольно освятим», «и отправлялся налегке». Объяснить это мы сейчас не беремся.

В строках же с дактилическим словоразделом еще более резко повышаются определительные связи: в прозе их 32 %, в среднем по «Онегину» 35 %, а здесь 64 %: «уединенные поля», «вольнолюбивые мечты», «нравоучительный роман», «в Академический словарь», «очаровательных актрис», «олигархических бесед», «иль Баратынского пером». Это объясняется легко. Перед дактилическим словоразделом должно стоять слово с длинным (двухсложным) безударным окончанием, такие слова в русском языке — преимущественно прилагательные (и причастия) и глаголы возвратной формы[611]. Первые навязывают строке определительную конструкцию («уединенные поля»), вторые — предикативную («остановилася она»); но мы видели, что предикативных конструкций стих избегает, разводя подлежащие и сказуемые по разным строкам, стало быть, строки с дактилическим словоразделом вынуждены сосредоточиться на определительных конструкциях, потому доля их и взлетает до двух третей.

Точно так же, вдвое, взлетает доля определительных конструкций и при воздействии третьего фактора, влияющего на язык, — рифмы. Самая употребительная мужская рифма в русской поэзии — это рифма на — ой, потому что в ней пересекаются словоформы нескольких частей речи. У Пушкина в 4-стопном ямбе 760 строк на — ой, из них 74 строки — двухсловные, а из них 50 строк (целых 67 %!) — с определительной связью: «неизъяснимой синевой», «неумолимой красотой», «с неизъяснимою красой», «по петербургской мостовой», «по потрясенной мостовой», «благочестивою душой», «нетерпеливою душой», «пред изумленною толпой», «перед насмешливой толпой» и т. д. — почти формульные словосочетания. Это не потому, что здесь повышенный процент дактилических словоразделов: здесь, как и всюду у Пушкина, женских и дактилических словоразделов почти поровну, но по сравнению с общей массой двухсловных строк (по «Онегину») в строках на — ой доля определительных конструкций при женских словоразделах возрастает с 21 % до 58 %, а при дактилических словоразделах с 64 % до 83 %. Настоящая причина такой концентрации определительных конструкций в — ой-строках — в том, что в конце таких строк оказываются, как мы видели, только существительные, прилагательные и небольшой круг местоимений: «герой», «волной», «брат родной», «земли родной», «земле родной», «землей родной», «постой», «домой», «мой», «мной». Глаголы на последнем месте появляются только в единичных императивных формах типа «стой», «постой», «пой», «укрой», а на предпоследнем — только в нечастых конструкциях с дополнением в творительном падеже типа «он любовался красотой», «и согласились меж собой». Таким образом, за отсевом приглагольных связей, в — ой-строках остаются возможны только связи между существительными и прилагательными; это и дает 67 % определительных связей, а остальные 33 % составляют строки типа «он любовался красотой», «пред бунчуком и булавой», «чистосердечней, чем иной» и случайные другие. Так спрос на легкую ой-рифму тоже сказывается на языке и синтаксисе стиха.

Мы можем даже сделать историческое сопоставление. Мы отобрали все строки 4-стопного ямба с рифмами на — ой для 25 русских поэтов XVIII–XX веков и подсчитали, какой процент от двухсловных строк составляют строки с определительными конструкциями у других поэтов. Оказывается, что пушкинские 67 % — это максимум. У поэтов XVIII века доля определительных конструкций в них (округленно) — только 30 %; потом подъем, у Жуковского — 40 %, у Пушкина, как сказано, 67 %, у Баратынского и Лермонтова — 60 %; а затем наступает спад: у поэтов XIX века (от Языкова и Полежаева до Фета) — 40 %, у поэтов XX века (от Брюсова до Евтушенко) — 45 %. Из этого ряда выбивается только один поэт — вечный нарушитель статистического спокойствия Андрей Белый: у него доля определительных конструкций среди двухсловных строк — 63 %, почти как у Пушкина, а если взять только поэму «Первое свидание» — то 75 %, больше, чем у Пушкина! Это, несомненно, результат его экспериментаторства, стилизаторства: в «Первом свидании», как известно, и самый ритм поэмы копирует и гиперболизирует пушкинский ритм; в ранних же стихах (из «Пепла» и «Урны»), что еще интереснее, ритм Белого сознательно копирует иной, допушкинский, архаический ритм, синтаксис же подсознательно копирует синтаксис Пушкина (и важного для «Урны» Баратынского).

Любопытно, что эта кривая нарастания и спада употребительности определительных двусловий в 4-стопном ямбе схожа с другой кривой — общей употребительности рифм на — ой в 4-стопном ямбе[612]. Там мы видим, что удобство — ой-окончаний для рифмовки было открыто не сразу: поэты XVIII века пользовались им еще нечасто, поэты пушкинской эпохи — вдвое чаще (только максимум здесь не у Пушкина, а у Баратынского, Лермонтова и Языкова), а затем начинается постепенный спад почти до уровня XVIII века — как будто чрезмерная легкость этих — ой-рифм начинает претить поэтам, и они все больше их избегают. И из этого спада опять-таки выбивается А. Белый, высоким показателем — ой-рифм взлетая до максимума пушкинской эпохи. Видимо, открытие (и забвение) удобнейшего рифмического созвучия и удобнейшей для него синтаксической конструкции шли рука об руку.

Все сказанное интересно тем, что «язык Пушкина» и «стих Пушкина» в этом материале исследуются не порознь, как до сих пор (отдельно — лексика, фразеология, грамматика, семантика; отдельно — метрика, ритмика, рифма, строфика), а в теснейшем их взаимодействии и взаимовлиянии: мы видим, как синтаксис стиха Пушкина оказывается небезразличен к ритму и рифме стиха Пушкина. Этим и перспективно, как нам кажется, намечаемое направление — «лингвистика стиха» Пушкина; в заглавии нашей статьи нам хотелось бы больше всего подчеркнуть соединительный союз и: «Пушкин и проблемы поэтической формы: язык и стих».