Том 4. Стиховедение

Здесь основная, полноценная часть рифмы вина — сна, слышна — полна и т. д., а украшающая, тавтологическая — приди. Это равновесие не должно нарушаться. Если И. Тхоржевский переводит первое четверостишие Омара Хайама (с английского перевода Фицджеральда):

Ты опьянел — и радуйся, Хайам.
Ты полюбил — и радуйся, Хайам.
Придет Ничто, прикончит эти бредни:
Еще ты жив — и радуйся, Хайам! —

то это не настоящая редифная рифма: в ней нет нетавтологической части.

Вне стилизаций восточных форм редифы мелькают в русской поэзии очень редко[379]. Например, в строфе Андрея Белого в сборнике «Урна» (где он вообще много экспериментирует с добавочными созвучиями):

В душе не воскресила ты
Воспоминанья бурь уснувших…
Но ежели забыла ты
Знаменованья дней минувших…

На фоне остальных, обычным образом зарифмованных строф эта выделяется у Белого довольно заметно. А когда совершенно такие же мимоходные редифы появляются в детских стихах Чуковского: «Гимназисты за ним, Трубочисты за ним, И толкают его, Обижают его…» — то они проходят незаметно и естественно. После того, что сказано о тавтологической рифме в детской поэзии вообще, это и не удивительно.

Такое явление, как редиф — а особенно не простой редиф (в одно слово, как приди!), а развернутый (в несколько слов, как и радуйся, Хайам!), — подсказывает нам любопытную аналогию: собственно тавтологическая рифма является в области рифмы тем же, чем в области строфики является рефрен. Это как бы рефрен в предельном сокращении, рефрен в намеке.