Том 4. Стиховедение

2

Вот наши дополнения к подсчетам К. Тарановского. Мы добавили к ним подсчеты А. Белого (АБ; для Мережковского и Городецкого), позднейшие подсчеты самого К. Тарановского (КТ; для стихов А. Белого) и подсчеты других исследователей, появившиеся уже после работ К. Тарановского: О. Орловой (ОО; для Полонского), Дж. Бейли (JB; для Случевского) и Дж. Смита (JS; для Ходасевича и четырех эмигрантских поэтов). В перечне они помечены их инициалами в начале строк. Для наглядности в таблице 1 отмечены полужирным те случаи, когда ударность II стопы ниже, чем I (как в XVIII веке), а курсивом, когда ударность II и I стоп приблизительно одинакова (как в переходе от XVIII к XIX веку).

Новый материал полностью подтверждает тенденции, выявленные К. Тарановским на старом материале; К. Тарановский показал, что в стихах Сологуба, Бальмонта, Брюсова, Блока, Кузмина, Гумилева, Есенина ударность II стопы от ранних произведений к поздним плавно снижается все больше и больше. То же самое мы видим и здесь — в стихах поэтов, представленных несколькими порциями материала (Балтрушайтиса, Вяч. Иванова, Волошина, С. Соловьева, Клюева, Нарбута, Северянина, Набокова). Все они начинают с очень высокой ударности II стопы, от 90 до 99 % (только у Нарбута ниже) — и все постепенно ее снижают, ослабляя альтернирующий ритм.

Перебоев в этой индивидуальной эволюции мы видим только три, и все объяснимы. Вяч. Иванов понижает ударность II стопы от «Кормчих звезд» до «Нежной тайны» (1912), а потом, после огромного перерыва (когда он почти не писал 4-стопным ямбом), вновь повышает ее в «Римском дневнике» (1944). Можно сказать, что возвращение к стихам возвращает его и к ритмам его начальной поры. С. Соловьев понижает ударность II стопы от «Цветов и ладана» к «Апрелю» (1910), доводя свой ритм до отчетливого рамочного, а потом вновь повышает ее в поэме «Раздор князей» (1914). Это потому, что «Раздор князей» — поэма, стилизованная под романтический стиль пушкинского времени (4-стопный ямб с вольной рифмовкой!), а вместе со стилем приходит и ритм — ритм «переходного периода» от XVIII к XIX веку. Точно так и Набоков на переходе от юношеских к зрелым стихам очень резко понижает ударность II стопы, тоже доводя свой ритм до рамочного, а потом в «Университетской поэме» возвращается к резко альтернирующему ритму. Это тоже потому, что «Университетская поэма» (онегинскими строфами задом наперед!) писалась с оглядкой на пушкинский стих. Только если у Соловьева случился «недолет» и сглаженный ритм его напоминает скорее Жуковского, чем Пушкина, то у Набокова случился «перелет» и изломанный ритм его напоминает скорее Языкова, чем Пушкина.

Таблица 1

Вот образцы звучания этих сменяющих друг друга ритмов — из стихов С. Соловьева. При каждой строке указан номер ее ритмической вариации: I (ударны 1-я, 2-я, 3-я, 4-я стопы), II (ударны —, 2-я, 3-я, 4-я), III (ударны 1-я, — , 3-я, 4-я), IV (ударны 1-я, 2, —, 4-я), VI (ударны —, 2-я, — , 4-я), VII (ударны 1-я, — , —, 4-я).

«Цветы и ладан» (1906), традиционный альтернирующий ритм. Ударность четырех стоп в отрывке — 9, 12, 8, 12 ударений:

Как ветви здесь нависли густо. I
Давай сосуд. Пришли. Пора. I
Вот и пещера. Где Он? Пусто! II
Кто взял Его? О, кто, сестра? I
Кем вход в пещеру отгорожен? IV
Что совершилося в ночи? VI
Пустой покров белеет, сложен. I
В пещере — белые лучи. IV
Где труп? где стража? где ограда? I
Все — только белые цветы. IV
Бегу навстречу! Нет — не надо: I
Ты возлюбила — встретишь ты. II

«Апрель» (1910), рамочный ритм (а в этих строфах — даже «сверхрамочный»). Ударность стоп — 9, 4, 8, 12 ударений:

Случилося второе чудо III
Неблагодарности, и вновь VI
Подкуплен сатаной Иуда — III
Предать и погубить любовь. III
Тебя с Искариотом купно III
Клеймит проклятие племен, IV
Над мученицею преступно VII
Торжествовавший Пьер Кошон! II
Но истина неумолимо VII
Столетий пронизала дым: III
Апостольскою властью Рима III
Ты сопричислена к святым… VI

«Раздор князей» (1914), переходный выровненный ритм. Ударность стоп — 10, 11, 5, 13 ударений:

В чуть зеленеющих дубровах VI
Владимир ехал на коне, IV
Задумчиво, в мечтах суровых. III
Кругом, в рассветной тишине, IV
Под небом, синим и раскрытым, IV
Лишь жавронок будил поля, III
И по холмам, дождем омытым, II
Чернела влажная земля. IV
У врат градских никем не встречен, I
Владимир едет дальше. В храм I
Он тихо входит, незамечен. IV
Струится синий фимиам IV
Неиссякаемым потоком… VI

Гораздо интереснее три-четыре случая обратной эволюции — от рамочного ритма к альтернирующему. Они представляют собой доведение общей тенденции до крайности, до перегиба — и затем выправление этого перегиба. Зачинщиком здесь был вечный экстремист русской поэзии Андрей Белый: его стиху К. Тарановский посвятил отдельную статью «Четырехстопный ямб Андрея Белого» (1966)[148]. Здесь показано, что Белый семантизировал ритм своего ямба: рамочный ритм связывался у него с темами трагическими, альтернирующий — с темами гармоническими. Поэтому в некоторых трагических стихотворениях «Пепла» и «Урны» он ослабляет II стопу настолько, что единственный раз в истории русской поэзии создает, так сказать, «сверхрамочный» ритм — такой, в котором II стопа слабее не только I, но даже III. А потом, обретя душевную твердость в антропософии, он, наоборот, бросается к альтернирующему ритму своих поздних стихов (и поэмы «Первое свидание»), тоже доводя его до резкости, мало у кого в это время встречаемой. Гиперболичность рамочного ритма Белого («Над зарослями из дерев, Проплакавши колоколами, Храм яснится, оцепенев В ночь вырезанными крестами…») произвела сильнейшее впечатление на молодых поэтов, и сам Тарановский приводит этому яркий пример. Ходасевич, в ранних стихах державшийся традиционного альтернирующего ритма, в 1910‐е годы под влиянием «Пепла» и «Урны» решительно переходит к ритму рамочному и только в 1920‐х годах находит в себе силы высвободиться из-под него. Наш новый материал содержит еще два таких примера. Во-первых, это Мандельштам: он начинает писать в 1908–1909 годах, когда «Пепел» и «Урна» были свежей новинкой, и близко имитирует их рамочный ритм, а затем от периода к периоду он все дальше отходит от него, возвращаясь к довольно сильно выраженному альтернирующему ритму. Долгий перерыв в творчестве между 1925 и 1930 годами не сказался на эволюции: ритм ямба до и после перерыва практически одинаков. Во-вторых, это Лившиц: в «Волчьем солнце» у него ритм рамочный, как у Ходасевича и Мандельштама, но уже в «Болотной медузе» (с ее «пушкинской» темой Петербурга) он отходит от него к «переходному ритму», напоминающему молодого Пушкина. Этот ритм практически не меняется и в «Патмосе».

Что касается поэтов, представленных только одной выборкой стихов, то среди них заметнее всего выделяется группа консерваторов, соблюдающих традиционный альтернирующий ритм с ударностью II стопы выше 90 %. Это З. Гиппиус, В. Гофман, Городецкий и Саша Черный. Подсчитанный нами ритм ранней Гиппиус можно сравнить с подсчитанным у Тарановского ритмом поздней Гиппиус (1911–1921): 76,0–94,2–46,6–100 %. Показатели практически одинаковы: Гиппиус осталась верна ритмическим привычкам своей молодости. Не успел отойти от привычек своей молодости и рано умерший В. Гофман. Саша Черный остался чужд исканиям модернистов, поэтому удивляться его ритмическому консерватизму тоже не приходится. Ритм Городецкого мы знаем только по подсчетам А. Белого (стихи каких лет он подсчитывал, неизвестно), поэтому при дифференцированном подсчете здесь может обнаружиться эволюция, но в каком направлении, мы не знаем.

Менее традиционный ритм, сглаженный, напоминающий «переходный ритм» 1815–1820 годов, не был предметом намеренных исканий (кроме, может быть, упомянутой стилизации С. Соловьева «Раздор князей»): он возникает почти исключительно как одна из ступеней эволюции поэта между альтернирующим и рамочным ритмами. Таков он у Вяч. Иванова в «Cor ardens» и «Нежной тайне», у Белого 1907 года, у раннего Нарбута и позднего Лившица. Сознательно культивировал его, может быть, только Б. Садовской с его аффектированным классицизмом (особенно в поэме «Кровь»). Зато он становится обычен у поэтов эмиграции — В. Андреева, ранней Присмановой, Одарченко: у эмигрантов он так же част, как и традиционный альтернирующий ритм.

Наконец, рамочный ритм у поэтов с необследованной эволюцией сосредоточен исключительно в эмигрантской литературе: из 13 порций их текста 6 имеют рамочный ритм. Это — Набоков 1923–1924 годов, Божнев, Смоленский, ранняя Присманова, Корвин-Пиотровский и Чиннов. При этом Божнев понижает ударность своей II стопы до самого предела, заданного А. Белым (62 %), а Смоленский — еще ниже (58,7 %). У Смоленского эта ударность II стопы сравнивается с ударностью самой слабой III стопы — это единственное позднейшее приближение к парадоксальному «сверхрамочному» ритму Белого. Трудно отделаться от впечатления, что здесь поэты эмиграции намеренно сохраняли и развивали ритмические тенденции, расслышанные ими в стихе предреволюционных модернистов: стихийное влияние давних «Пепла» и «Урны» здесь маловероятно. Но ритмика эмигрантской поэзии еще только начинает изучаться[149].