Оттенки времени

Глава 19. Пепел прошедших дней (часть 2)

— Не надо было меня связывать и допрашивать! Тогда ничего бы не случилось! — Голос Курта прозвучал совсем близко, почти в ухо. — Тереза, все. Все закончилось.

Все и правда закончилось. Ощущение расплавленного свинца в голове исчезло, перед глазами прояснилось, и даже шум в ушах почти прошел. Чарли, Мак и доктор Шварц стояли и с подозрением наблюдали, как Курт помогает мне сесть, а потом аккуратно поднимает на ноги и ведет до дивана. Уилер прижимал Дитмара к стене двери, видимо, не давая подойти ближе. Рика в комнате не было.

— Дитмар, зачем вы пришли? — Пришлось прокашляться и набраться сил, чтобы голос прорезался. — Вы должны быть с Риком.

— Кричали, Ваше Величество! Фредерик с моим помощником. — Он встревоженно хмурился. — Что прикажете делать? Я не понимаю, что творится.

Чарли посмотрел на меня, наверное, ожидая моего решения. Что же делать?

— Так, нам с Терезой нужно потолковать с Бирихом, — решился он. — Остается только доктор Шварц. Остальные — на выход.

Дитмар дождался моего кивка и только тогда вышел. Мак и Уилер пристально посмотрели на Чарли и направились к выходу. Я аккуратно села на диван и медленно повертела головой. Вроде все нормально, не считая ощущения скованности в мышцах. Голова гудела, но это уже казалось ерундой. В отличие от слов Курта.

— Доктор Шварц, вам тоже стоит уйти, — решила я. — Мне уже гораздо лучше, а нам все еще нужен антидот.

Наверное, они еще переглядывались, но я боялась поднимать голову и смотреть на Курта. Он застыл рядом с диваном и, казалось, изо всех сил пытался стать маленьким и незаметным.

За доктором Шварцем тихо закрылась дверь. Повисла тяжелая тишина.

Чарли прошел к дивану и уселся рядом. Специально он Курта не прогонял, даже ничего ему не сказал, но Курт чуть отступил назад, явно ощутив неприязнь Чарли. Даже без эмпатии я тоже ее чувствовала — она будто присутствовала в комнате еще одним собеседником.

— Что ты сказал про мою мать? — Я наконец решилась посмотреть на Курта. Он встретил мой взгляд, но спустя секунду сжал зубы и уставился в пол. Чарли разбил ему губу, и струйка крови вымазала идеально белый воротник. — Ты поэтому не хотел, чтобы я общалась с генералом? Он это раскопал? И собирался мне рассказать.

— Да, но… Все гораздо сложнее, — пробормотал Курт.

Таким испуганным и нерешительным я его никогда не видела. Даже когда он узнал о смерти Тео, то был убит горем, но все еще оставался привычным собранным и сосредоточенным на делах, сейчас же в нем будто что-то сломалось, будто он выгорел изнутри за последние пару минут, и новый Курт казался лишь тенью самого себя.

— Так почему бы тебе не поделиться, — произнес Чарли, — пока доктор Шварц делает антидот. После мы еще раз обсудим кто, куда и в каком составе едет.

Курт улыбнулся. Мне не понравилась его улыбка — усталая и больше похожая на гримасу боли, которая много лет мучает тело. Она окончательно превратила его в незнакомца, собирающегося рассказать о том, как убил мою мать. Я посмотрела на Чарли. Он взял мою руку и сжал, тоже улыбнувшись. У него вышла хорошая улыбка, поддерживающая. Я попыталась не улыбаться. Не знала, что у меня получится, и не хотела пугать Чарли.

Голова больше не болела, мысли прояснились. Мне стало по-настоящему страшно: я поняла, что мотивы Курта для меня — темный лес. Он практически признался в убийстве Адаберты Ланге. Может быть, его главным мотивом все это время было что-то вроде искупления? Меня замутило от отвращения, а еще, наверное, из-за влияния дара Курта. Я попыталась выкинуть из головы все мысли.

Курт взял ближайший стул, поставил его к дивану спинкой вперед и сел от нас в паре метров, положив руки на спинку. Руки дрожали.

— Терезе больше не будет плохо? — напрягся Чарли.

Курт покачал головой:

— Если она видит, что я все делаю добровольно, то нет. Если ей не придется сомневаться в моих словах, то все будет хорошо. Так что можешь сомневаться за двоих, Таннер, но про себя. Я не знаю точно, как это работает, поэтому давайте без экспериментов.

Чарли еле сдерживался, исподлобья наблюдая за Куртом, будто проигрывал в уме все то нехорошее, что мечтает с ним проделать, и сильнее сжимал мою ладонь. Сейчас помогла бы эмпатия, если не успокоила, то дала бы возможность стать другим человеком: казалось, что, если я стану собой, меня опять скрутит.

— Хайди умерла из-за тебя? — прошептала я Курту.

Он медленно кивнул:

— Думаю, да. Похоже на… последствия. Но я не хотел. Мне очень жаль.

Человек мертв, а он называет это последствиями? И ведь даже не докажешь, что это убийство! Голова начала наливаться свинцом, и я быстренько отмахнулась от последней мысли. Нет уж, помереть от инсульта и оставить Рика, Чарли и отца я не собираюсь.

Курт сжал губы и уставился куда-то в угол, нахмурил брови. Показалось, что он боится сказать правду, боится, что станет хуже. Что же там такого страшного? И оправдает ли это его?

— Твоя мать знала обо мне все и это… — начал он. — Несмотря на все предосторожности, она погибла. Я не хочу, чтобы что-то подобное случилось с тобой, ведь ты — все, что от нее осталось. Но теперь молчать больше не получится. — Он бросил быстрый взгляд на Чарли и спросил у меня: — Помнишь ночь перед моим отъездом?

Я собиралась кивнуть, но остановилась. Вот ее-то я как раз и не помню.

Курт кивнул, будто именно этого и ожидал.

— В ту ночь ты решила проверить кое-что и пришла к выводу, что веиты имеют отношение к пропаже детей в Мюнхене. Мы долго это обсуждали. Но потом мне позвонили из Сан-Франциско. Я вписан в документы Теодора как контактное лицо в случае беды… — Он потер лоб, словно у него тоже сильно заболела голова. — Я не хотел, чтобы ты разбиралась в этом деле про детей без меня, и сделал то, что клялся никогда больше не делать. Прости…

— Стер мне память?

— Ну, что-то вроде того, и… В ту ночь ты спросила про свою мать. Сказала, что изучила историю семьи дер Ланге, начиная с XV века и Густава I Шведского, но не понимаешь, когда в их роду оказались носители. И откуда. Я сказал, что не знаю, но это ложь. Все ложь.

Курт усмехнулся и долго молчал. Так долго, что Чарли начал терять терпение, поглаживая мою ладонь все более нервными движениями.

— Нас было трое: я, моя сестра Соня и твоя мать, — тихо заговорил Курт, глядя на свои колени. — Так уж вышло, что мы выросли вместе в интернате в пригороде Стокгольма. В роду дер Ланге никогда не было носителей, за всю их четырехвековую историю, ни единого. Потому что твою мать звали Лив Хаукссон и до двадцати лет она не носила платьев дороже нескольких крон.

От неожиданности я будто провалилась в яму. Сердце на мгновение замерло, а потом забилось часто-часто.

Лив Хаукссон. Вот почему мне никак не удавалось разгадать мать. С самого начала она выдавала себя за другую. Вот что раскопал генерал! Он рассказывал про ведьму Агнету Хаукссон из записей инквизиции. Не просто же так он упомянул фамилию? Моя мать ее потомок?

— Нам с Соней было по четырнадцать, когда у сестры проявились способности, она оказалась пироманом. Вначале она совсем не контролировала дар, поджигала все подряд. Мой дар проявился позже. Мы втроем привыкли держаться вместе и вместе сбежали из интерната. Но за моей сестрой пришли веиты. Тогда мы, конечно, еще ничего не знали о веитах. Думали, какие-то психи собираются убить Соню из-за тощего кошелька. В тот раз мы смогли убежать… Потом несколько лет бродяжничали. Мы с Соней научились жить в новой реальности, но Лив не хотела больше прозябать в бедности и прятаться вместе с нами. Ее идеей было стать другим человеком, купить титул или что-то в этом роде. Она всегда выглядела как аристократка — утонченная, нежная красавица.

Я откинулась на спинку, слушая Курта. Он излагал факты, намеренно или нет избегая эмоций, рассказывал будто не о своей жизни, а о книжных персонажах.

— Лив хотела жить так, чтобы на что-то влиять. Она считала, что только деньги дадут ей власть. Мы нашли семью аристократов из Стокгольма. Их дочь Адаберта болела много лет. Неизлечимый рак крови. Я подделал документы и пришел к ним под видом врача. Адаберта страдала. Ее родители не хотели или не могли избавить ее от мучений, это пришлось сделать мне. Я убил ее, и ее место заняла Лив. Самым сложным оказалось заменить все фото.

Он помолчал, набираясь сил. Чарли возмущенно выдохнул. Я будто лишилась возможности испытывать эмоции и могла реагировать только через реакции Чарли. Интересно, что его возмущает сильнее — факт, что Курт убил больную девушку, или то, что он так спокойно об этом говорит?

— Из-за болезни дочери дер Ланге жили уединенно в старом поместье под Стокгольмом, но после чудесного излечения вернулись в столицу вместе с молодой красивой дочерью, пышущей здоровьем. Лив стала Адабертой Ланге со всеми преимуществами новой фамилии. Она отлично вписалась, а ее родители завалили меня подарками в благодарность. Алмут и Ксандра дер Ланге воспряли духом, опять улыбались. Они вернулись к светской жизни, снова стали приглашать гостей, посещать мероприятия и вывозить в свет красавицу-дочь. Поверьте, все были счастливы.

— И родители не заметили подмены? Как такое возможно?

Вопрос задал Чарли. Я впала в какое-то оцепенение и потеряла способность оценивать информацию. Хотела лишь слушать дальше и узнать все.

— Да, Таннер, я носитель, — горько усмехнулся Курт. — Я влияю на… Не знаю, как точнее сказать. Не на память, а скорее на восприятие. Забираю эмоции вместе с памятью. Я не сразу это понял. К Лив часто цеплялись парни, слишком уж броская она была. И один козел в интернате ее достал… После того как я с ним «поговорил», он отстал. Казалось, он просто серьезно отнесся к моим угрозам и сделал вид, что никогда больше даже не взглянет на нее. Лишь спустя много месяцев я осознал, что это было мое влияние. Он забыл ее, на самом деле потерял к ней интерес. Потому что я забрал у него чувство симпатии к ней, а вместе с ним и его желание к ней приставать. После побега из интерната мы несколько раз попадались на кражах и сквотинге[52], но я забирал у полицейских, социальных служб и хозяев дома интерес к нам, и мы уходили. Я забрал у родителей Адаберты мучительные воспоминания об агонии их ребенка, стер все сомнения о том, что Лив — не Адаберта. Настоящая Адаберта несколько лет не выходила в свет, о ней уже позабыли, а со всеми близкими к семье, настойчивыми или внимательными сразу после возвращения в Стокгольм я «поговорил» особо. Я играл роль ее врача, сотворившего чудо, передо мной открылись все двери.

— И что же случилось потом? — прошептала я, когда Курт замолк.

— Оказалось, что дер Ланге не так уж и богаты, — усмехнулся он. — Они жили в кредит, месяцами питаясь хлебом и молоком, только чтобы устроить светский прием на сто персон. Два раза перезаложили дом, а деньги тратили на лечение дочери и дорогие наряды. Одеваться скромно считалось недостойным. Лив была разочарована. А мой дар, как выяснилось, имел негативные последствия для тех, на ком я его применял.

— Еще слабо сказано, — неприязненно пробурчал Чарли. — И что же это?