Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

Сделав первое признание, Анютка повинилась и в дальнейших своих действиях. Оказалось, что она служила посредницей не только между стрельцами и Девичьим монастырем, но также между стрельцами и кремлевским теремом и передала Туме не только письмо от Софьи Алексеевны, но также и другое письмо, от одной из царевен с верху. «Она ж, Анютка, с подъему говорила: возле-де ее, Анютки, живет нищая Анненкова полку стрелецкая жена Афимка Кондратьева и называется „рейтарскою женою“, а сказывала, что она обедать и ужинать ходит в верх по вся дни к царевнам, а к которым царевнам, того не знает… и сказывала, что ей в верху дают деньгами и платьем. И та-де Афимка привела ее во дворец и, оставя ее, Анютку, у лестницы, была в верху, а у кого, не знает. А как-де она, Афимка, с верху к той лестнице сошла, и в то ж де число с нею, Афимкою, к той лестнице сошла вдова и принесла с собою письмо, а как ее зовут и какого чину, не ведает, а в лицо ее узнает, а ростом-де она ее, Анютки, менши, только костью пошире. И то письмо при ней, Афимке, отдала ей, Анютке, а сказывала про то имянно, что то письмо с верху от царевны, а от которой, про то сказать не упомнит, и велела ей, Анютке, то письмо отдать стрельцу Васке Туме, и она-де, Анютка, приняв то письмо, отдала тому Васке на Арбате, против его Васкина двора. А про государя-де говорили у них в слободе, будто его, государя, в животе не стало»[755].

Была разыскана и приведена в Преображенское Афимка Кондратьева Рейтарская или, как она все время в дальнейшем называется в деле — Артарская. Что она ходила на кормки во дворец, она признала: «Как-де в верху нищим кормка бывает, и в то время и она, Афимка, с нищими хаживала, а кармливали-де ее с нищими у царевен Татьяны Михайловны, Марфы Алексеевны»; но во всем остальном упорно заперлась: «А той-де Анютки на дворец она не приваживала и у рундука (площадка лестницы) не останавливала, и с Верху при ней, Афимке, никакая вдова не схаживала и письма ей, Анютке, никакого не отдавывала и Васке Туме отдавать не приказывала; тем-де ее, Афимку, она, Анютка, поклепала по насердке (сердясь), что живет в соседстве и с нею, Афимкою, часто бранится».

Анютка продолжала, однако, настаивать на своем и уличала Афимку Артарскую: «В верх она, Афимка, часто хаживала и давано ей в верху деньгами и портищами, да ей же де в верху дано и денег пять рублев, и ее, Анютку, она, Афимка, на дворец приводила, и то письмо с верху та вдова снесла и при ней, Афимке, ей, Анютке, отдала и Васке Туме отдать приказывала подлинно». Афимку подвергли пытке, «было ей семь ударов», но и с пытки она продолжала с прежним упорством запираться. Вновь стали пытать Анютку Никитину «из подлинных речей», т. е. чтобы показала подлинно, и она подтвердила свои прежние показания, выразив при этом готовность указать во дворце место, где письмо было отдано, и ту вдову, которая его отдала. Артарская против этих Анюткиных показаний была «поднимана в другой ряд» и пытана, получила на этот раз шесть ударов, но и теперь осталась при прежнем упорстве, прибавив только, что «как их у царевны Марфы Алексеевны кармливали, и у той-де кормки бывала боярыня Анисья Юрьевна Лодыженская, а иных-де боярынь она никого не знает»[756].

На этом расследование 4 октября закончилось. Лефорт праздновал день своих именин. «Франц Яковлевич Лефорт, — пишет Корб в дневнике, — отпраздновал день своих именин великолепнейшим пиршеством, которое почтил своим присутствием царь с очень многими из бояр». Дело не обошлось без вспышки, довольно частой у Петра на подобных собраниях, как мы могли видеть это и раньше. «Думный Емельян Игнатьевич Украинцев, — продолжает Корб, — возбудил против себя за какую-то провинность царское негодование; встревоженный за свое колеблющееся благосостояние, он спустился до самой крайней степени унижения в мольбах о помиловании. Кроме того, все бояре, как бы сговорившись, каждый поочередно ходатайствовали за него. Однако государь упорно от него отворачивался. Наконец, Лефорт, отозвав царя к окну, оправдал думного, — за денежное вознаграждение», — прибавляет Корб, т. е. за посул, который тогда был в обычае и от которого не отказывались даже и очень высокопоставленные лица. На именинах Лефорта был также и Гордон, отметивший в дневнике, что царь с сопровождающими пришел туда только после обеда[757].

Между тем из Архангельска получены были известия о прибытии туда людей, нанятых Петром за границей на русскую службу, и о движении их к Москве. В столице получены были уже вывезенные из-за границы редкие вещи, и еще накануне Лефортовых именин, 3 октября, Гордон осматривал в Преображенском эти редкости, среди которых были крокодил и меч-рыба. Ожидали скорого приезда в Москву из Архангельска приглашенного на русскую службу вице-адмирала Крюйса. Петр решил отправиться к нему навстречу и для этого вечером 4 октября с именин Лефорта выехал к Троице[758].

5 октября, в среду, вероятно, ввиду отсутствия царя, работа в застенке не производилась. 6 октября розыск возобновился. Анютку Никитину водили в Кремль во дворец, где ей были предъявлены казначеи и постельницы царевен с тем, чтобы она указала, которая из них передала ей письмо для Васьки Тумы и в каком месте. Анютка указала сразу же без всяких колебаний место передачи письма: на светлишной лестнице на средней площадке. Но в указании постельницы, передавшей письмо, несколько поколебалась, сначала указала было на двух постельниц царевны Екатерины Алексеевны: на Акулину Никитину и на вдову Агафью Протопопову, но затем решительно указала на постельницу царевны Марфы Алексеевны — Анну Клушину. «И октября в 6 день, — читаем в деле, — вдова Анютка Никитина во дворец вожена и государынь царевен казначеи и постельницы ей казаны, и она роспрашивана, кто из них ей то письмо, которое она отдала Васке Туме, с верху вынес и отдал, и в котором месте, чтоб она то место и кто ей то письмо отдал, указала. И она, Анютка, во дворце указала место на светлишной лестнице на среднем рундуке. А казначей и постельниц смотря, указала на постельниц государыни царевны Екатерины Алексеевны на Акулину Никитину, на вдову Агафью Протопопову и сказала: та-де боярыня, которая к ней письмо с верху снесла и отдала, походит на нее, Агафью. Да в тех же постельницах познала она, Анютка, постельницу ж государыни царевны Марфы Алексеевны Анну Клушину, а сказала, что то письмо с верху к ней снесла и на светлишной лестнице на среднем рундуке отдала она, Анна, подлинно и то письмо она отдала Васке Туме имянно»[759].

Анна Клушина и две другие постельницы были взяты в Преображенское. Хотя последние были явно указаны Анюткой по ошибке и поэтому даже не были подвергнуты первоначальному допросу, однако они сидели в Преображенском в заключении, как и другие женщины, также напрасно оговоренные и привлеченные к делу[760]. Анна Клушина на первоначальном расспросе, а затем и будучи поднята, во всем решительно заперлась: «Вдовы-де Анютки она не знает, и никто ее к ней на светлишную лестницу не приваживал, и она к ней с верху на светлишную лестницу не схаживала и ни от кого никакого письма не снашивала и не отдавывала и стрельца Васки Тумы не знает». Анютка Никитина у пытки уличала Анну Клушину: подлинно она, Анна, снесла ей письмо с верху и отдала на светлишной лестнице. С пытки, с пяти ударов Анна Клушина стала изменять первоначальное показание, отговариваясь запамятованием: может быть, она какое-либо письмо и снесла, не помнит, и просила дать ей опамятоваться: «Той-де Анютке она с верху письмо какое снесла ль или нет, того не помнит, авось либо-де и снесла, чтоб ей в том дать опамятоваться». На этом следствие 6 октября было прервано. К вечеру вернулся от Троицы Петр с вице-адмиралом Крюйсом[761].

7 октября происходила третья пытка постельницы царевны Марфы Алексеевны Анны Жуковой и подполковника Василия Колпакова. Допрос касался того же их разговора о желании стрельцов возвести царевну Софью на царство, по поводу которого их расспрашивали на прежних двух пытках, и по-прежнему оба стояли каждый на своем. Анна Жукова, как и ранее, говорила перед пыткой, что про приход стрельцов к Москве и о том, что они царевну Софью «жедают» на царство, слышала она подлинно от Василия Колпакова, когда приезжала к нему для покупки камок, а Василий Колпаков по-прежнему упорно запирался, говорил, что Анна клеплет его напрасно, прибавив теперь только причину: «за то, что он не взял за себя сестры ее». На пытке, на этот раз крайне жестокой — 25 ударов, — Анна Жукова на один момент изменила было свое показание, сказав, что таких слов, будто стрельцы царевну Софью Алексеевну желают на царство, она не слышала, а слышала от него только, что стрельцы пришли бить челом царевне Софье Алексеевне о жалованье. Но затем тотчас же взяла это свое показание назад и стала опять утверждать по-прежнему, что подлинно слышала от него, Василия, те слова о желании стрельцов, объяснив: «С пытки-де сговаривала было я для того, чаяла себе, что будет легче», и что сговаривать (т. е. снимать обвинение) с Василия ее никто не научал и никто для этого к ней не приходил. Василий Колпаков, несмотря на 11 полученных ударов, твердо стоял на прежнем своем показании: «Девка-де Анна приезжала к нему говорить о покупке камок и спрашивала: зачем-де стрельцы пришли к Москве? И он-де ей сказал: бить челом о жалованье. И она-де его спросила: что-де им будет указ, что они пришли к Москве без указу? И он-де ей сказал: они-де за то, что без указу пришли к Москве, подлежат смерти; а про то, что они желают царевну Софию Алексеевну на царство, не говаривал и ни от кого про то не слыхал»[762]. Так пыткой нельзя было вынудить от него признания. Больше эту пару застенком не беспокоили. По свидетельству Желябужского, Василий Колпаков был после третьей пытки освобожден. Но Анна Жукова долго еще томилась в заключении в Преображенском, где ее имя упоминается еще в списках колодниц в 1701 г.[763]

Затем 7 октября продолжались и другие допросы. Была расспрошена стрельчиха Гундертмаркова полка Домка Карпова, приведенная еще 5-го в Преображенский приказ по указанию стрельца Ивашки Бронникова, что она сопровождала стрельцов, возвращавшихся из Москвы весной 1698 г., и передала Ваське Туме письмо в селе Лучинском. Домка отрицала это указание, да и сам Ивашка Бронников поколебался, стал говорить, что баба, отдавшая письмо в Лучинском, походит на нее, Домку, но что он не берется утверждать этого наверное: «…а подлинно ль то письмо отдала та Домка или иная, того подлинно не упомнит, а чает-де признает ее стрелец же Васка Чир»[764]. Но факт передачи письма в Лучинском, видимо, стал уже меньше интересовать следователей, направивших все свое внимание на передачу письма с верху на светличной лестнице, и к этому вопросу они тотчас же и перешли. Была «поднята» Афимка Ар-тарская, подвергавшаяся уже допросу 4 октября. Передачу письма на светличной лестнице какой-то боярыней стрельчихе Анютке Никитиной она теперь подтверждала; письмо было отдано при ней: «Как-де ее, Афимку, в Великой пост в верху у царевны, а у которой, того сказать не упомнит, кормили, и после кормки, как она, Афимка, шла с верху светлишною лестницею, и в то ж де число за нею шла боярыня вдова, а как ее зовут и чья слывет, не знает, а в лицо ее узнает подлинно; и на той-де светлишной лестнице на низу та вдова стрелецкой жене Анютке Никитине при ней, Афимке, отдала письмо, а какое, того не ведает». Но свое какое-либо участие в этом эпизоде она отрицала: стрелецкой жены Анютки Никитиной она не приводила и была не более как случайной свидетельницей передачи письма. Ей были предъявлены три взятые на верху постельницы: Акулина Никитина, Агафья Протопопова и Анна Клушина, и она, смотря на них, опознала в Анне Клушиной ту, которой письмо было передано. Подвергнутая вновь расспросу Клушина заперлась, с подъему, на этот раз с 15 ударов, опять сказала, как и накануне, что «авось либо она, Анна, с верху письмо и снесла, да того не упомнит», но была затем жжена огнем дважды и со второго огня призналась: «Царевна-де Марфа Алексеевна с верху от себя из хором с нею письмо послала подлинно и велела отдать той бабе Анютке, которая ее сперва узнала». После этого признания Клушиной вновь принялись пытать Афимку Артарскую «из подлинных речей», т. е. с тем, чтобы сказала подлинную правду.