Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

Расспрашиваемая «накрепко», она призналась, что Великим постом, а на какой неделе, не упомнит, когда позвали их во дворец кормить, но кормка не состоялась, постельница Анна Клушина велела ей привести стрельчиху, причем со второго подъема Афимка сказала, что велела привести вообще какую-нибудь стрельчиху, но Анютки Троицкой именно не называла, а привела она Анютку сама по соседству. Артарская сообщила и новую подробность, объяснявшую, почему назначенная на тот день кормка нищих во дворце не состоялась. Анна Клушина «сказывала ей, Афимке: у нас-де в верху позамялось: бояре хотели удушить государя царевича, хорошо б де и стрельцы подошли к Москве, и говорила ей, Афимке, чтоб она из Чубарова полку привела в верх какую-нибудь стрельчиху, и по тем-де ее, постельницыным, словам она, Афимка, соседку свою ивашкову жену Троицкого Анютку на светлишную лестницу и привела. И та-де постельница, дав той Анютке бумагу, а писаную ль или неписаную, того не ведает, и велела повидаться после»[765].

Это показание Афимки Артарской целиком подтвердила, прибавляя некоторые подробности, постельница Анна Клушина, решившая во всем признаться и выдать свою госпожу. В дальнейшем расспросе она говорила: «Та-де Афимка с иными нищими у царевны Марфы Алексеевны едала. И в прошлом-де 206-м (1698) году в Великой пост, а на которой неделе, про то сказать не упомнит, она, царевна, велела ей, Анне, тое Афимку сыскать и привесть на светлишную лестницу, а для чего сыскать, про то не сказала. И по тому-де ее приказу она, Анна, ее, Афимку, на светлишной лестнице увидев, ей, царевне, сказала. И она-де, царевна, послала ее, Анну, от себя из хором и велела ей, Афимке, говорить: у нас-де в верху позамялось, хотели было бояре государя царевича удушить, хорошо б де и стрельцы подошли. Да она ж бы де, Афимка, повидалась с тобою впредь и привела с собою на ту ж светлишную лестницу Чубарова полка стрельчиху, кого ни есть. И те-де ее, царевнины, слова она, Анна, той Афимке говорила и впредь с собою видеться и того полку стрельчиху на светлишную лестницу привести велела. И после-де того дни с три или с четыре, а подлинно сказать не упомнит, та Афимка на светлишную лестницу приходила, а с собою ту Анютку привела. И она, Анна, с ними видевся, ей, царевне, сказала. И она де, царевна, дав ей, Анне, письмо, велела отдать той стрельчихе Анютке, а она б де, Анютка, то письмо отдала именно стрельцу Васке Туме. И по тому-де ее, царевнину, приказу она, Анна, то письмо ей, Анютке, отдала при ней, Афимке, на той же светлишной лестнице и велела то письмо ей, Анютке, отдать тому Васке Туме имянно»[766].

Разоблачения пошли дальше и выяснили, что письмо царевны Марфы Алексеевны было ответным, написанным в ответ на челобитную беглых стрельцов, за несколько дней перед этим поданную ими на верх в терема тем же путем, по светличной лестнице, через ту же Афимку Артарскую и Анну Клушину. Афимка в дальнейшем расспросе говорила: «В том же 206-м (1698) году в Великий пост до отдачи того письма, которое та Анна Клушина той Анютке от ней, царевны, отдала, а за сколько дней, про то сказать не упомнит, беглые стрельцы три человека: Тума да Бориско (Проскуряков) да Барышев, а как его зовут, не упомнит, отдали ей, Афимке, на дороге письмо невелико, свернуто столбцом, а сказали: то-де письмо — челобитная их о их стрелецких нуждах, чтоб она, Афимка, то письмо отнесла в верх и отдала царевнам, которой ни есть, зная про то, что она, Афимка, к царевнам в верх ходит. И она же, Афимка, взяв у них то письмо, отдала той постельнице Анне Клушиной на светлишной же лестнице и велела поднесть царевне Марфе Алексеевне». Анна Клушина, в свою очередь, подтвердила и это показание Артарской, сказав, что действительно дней за пять или за шесть до передачи письма от царевны, подлинно не помнит, она «на светлишной же лестнице у той Афимки… такое свернутое письмо приняла и поднесла ей же, царевне, Марфе Алексеевне. А она-де, царевна, приняв у ней то письмо, положила к себе в карман, а что в том письме было писано, того не ведает». При этом Клушина прибавила о словах, сказанных ей царевной Марфой Алексеевной после передачи письма к Туме. Царевна озабочена была сохранением всего этого дела в тайне и говорила Клушиной: «То письмо я тебе отдала, поверя тебе. А будет-де пронесется, и тебя-де распытают, а мне-де опричь монастыря ничего не будет»[767].

Таким образом, из показаний Афимки Артарской и Анны Клушиной 7 октября открылись новые факты. Оказалось, во-первых, что у прибежавших в Москву Великим постом 1698 г. стрельцов были сношения с кремлевскими теремами, с верхом. Стрельцы переслали царевне Марфе Алексеевне челобитную о своих нуждах, в ответ на которую от царевны было им передано письмо через ту же стрельчиху Анютку Никитину, которая передала им письмо и из Девичьего монастыря. Во-вторых, обнаружился замысел терема подбить стрельцов к приходу в Москву, для чего им сообщалось о покушении бояр на царевича. Неизвестно, что заключало в себе письмо от царевны Марфы, но на словах через Анну Клушину и Артарскую царевна велела передать: «хорошо бы и стрельцы подошли».

Терем был сильно скомпрометирован; ясно было видно его стремление побудить стрельцов к приходу в Москву. На другой день, 8 октября, Петр вновь допрашивал лично царевну Марфу в том же селе Покровском, где происходил ей и первый допрос. Царевна от начала до конца во всем упорно заперлась. «Октября в 8 день, — гласит официальная запись допроса, излагая его необычайно мерным слогом в глаголах многократного вида, — великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич всея Великие и Малые и Белые России самодержец в селе Покровском сестру свою царевну Марфу Алексеевну против распросных и пыточных речей постельницы вдовы Анны Клушины спрашивал. И царевна Марфа Алексеевна перед ним, великим государем, сказала: у той же постельницы Анны она, царевна, стрелецкой челобитной никакой не принимывала и в карман себе не кладывала, и Чубарова полку стрельчихи сыскивать ей, Анне, не приказывала, и письма с нею от себя никакого не посылывала, и стрельчихе отдавать не веливала, и про то с нею, чтоб она, стрельчиха, то письмо отдала именно стрельцу Васке Туме, не приказывала и таких слов ей, Анне: то-де письмо отдала она, царевна, ей поверя, будет-де про то письмо пронесется и тебя-де роспытают, а мне опричь монастыря ничего не будет — не говаривала. Тем ее та Анна поклепала». Царевне дана была с привезенной в Покровское Анной Клушиной очная ставка.

«И против тех ее, царевниных, слов великий государь перед нею, царевною, тое постельницу Анну ставил. И она, Анна, перед нею, царевною, говорила: „Стрелецкую-де челобитную она ей, царевне, поднесла, и она, царевна, у ней приняв, положила ее себе в карман и стрельчиху Чубарова полку сыскать приказывала и письмо с нею выслала и стрельцу Васке Туме отдать именно приказывала. И ей, Анне, такие слова: если-де про то письмо пронесется и тебя-де роспытают, а мне-де больши монастыря ничего не будет — говорила подлинно и ее, царевну, она тем поклепала“. Корб это участие царевны Марфы связывает в своем описании стрелецкого мятежа и розыска с теми слухами, которые, очевидно, тогда ходили по Москве об открывшейся будто бы в то же время любовной связи царевны с некиим дьяконом Иваном Гавриловым. „Царевну Марфу, — пишет он, — запутало в эти же мятежные замыслы скорее желание удовлетворить своей похоти, чем стремление к перемене власти: именно, она хотела с большей свободой наслаждаться преступной связью с дьяконом Иваном Гавриловичем, которого для этой цели уже несколько лет содержала на свой счет“. В другом месте того же описания он говорит о намерениях стрельцов обвенчать этого дьякона с царевной и сделать его главным начальником Стрелецкого приказа: „Дьякона Ивана Гавриловича уже несколько лет содержала царевна Марфа, ища в связи с ним удовлетворения своей похоти. Мятежники хотели обвенчать его с Марфой и сделать протектором или верховным канцлером стрельцов; но вследствие злополучного исхода преступного начинания он обрел себе вместо брака гроб и похороны“. Всё это — россказни, не имеющие никакого подтверждения. Ни в одном показании стрельцов о подобном намерении не упоминается; если бы хоть какое-либо подозрение о таком намерении было, самому дьякону не избежать бы пыток и казни, а между тем не видно, чтобы он подвергался пыткам, хотя и сидел в Преображенском приказе»[768].

После допроса сестры царь обедал у Лефорта[769].

9 октября было воскресенье, и по обыкновению был сделан перерыв в работе застенков. Был, по словам Корба, роскошный пир у полковника Чамберса, командовавшего Семеновским полком. Среди многочисленных гостей присутствовал и царь. Гордон также находился в числе гостей и занес в дневник заметку, по которой можно судить, что пир начался вскоре после утреннего богослужения и что царь пробыл на пиру долгое время: «9-го, — пишет он, — присутствовал я при богослужении, а затем был на празднестве у полковника Чамберса, на котором долго пробыл его величество»[770].

О дне 10 октября никаких записей не имеем; можем предполагать, что в это число шли приготовления к тем действиям, которые происходили 11-го. В этот день опять «перед бояры», т. е. перед следственной комиссией в полном составе, происходил розыск по поводу показания, сделанного Артарской в дополнение к ее же прежнему показанию, сделанному 7 октября, о намерении бояр удушить царевича. Это новое показание, осложнявшее прежнее, заключалось в следующем: ей, Афимке, говорила некая Офросинья Федорова, именовавшаяся Федоровной, служившая «боярской боярыней», т. е. чем-то вроде гофмейстерины, во дворе княгини П. И. Ромодановской, «будто царевича подменили и царевичево платье на иного надели. И царица будто узнала, что не царевич, и сыскали царевича в иной комнате, а бояре будто по щекам били царицу и удушить хотели царевича». По этому оговору Артарской «боярская боярыня» Офроска Федорова была схвачена и 11 октября «перед бояры» расспрашивана. В расспросе она во всем том, что Ар-тарская на нее показывала, решительно заперлась, тогда ей дана была с Артарской очная ставка, на которой Артарская к своему первоначальному рассказу прибавила новые подробности: разговор у нее с Офроской происходил не за один раз, а в два приема: «В тот-де Великой пост пришла она, Афимка, на дворец для кормки и была на светличной лестнице, и она-де, Офроска, в то число прилучилась на той же лестнице; и она, Афимка, молвила ей, Офроске: сего-де дни ей, Офимке, поесть негде. И она, Офроска, говорила: какая-де ныне кормка! У нас-де в верху ныне позамялось, бояре хотели было государя царевича удушить. А государь-де неведомо жив, неведомо мертв; и по стрельцов-де указ послан». Этим обмен мнений на светличной лестнице кончился. Разговор возобновился через несколько дней и в другом месте. «А после-де того, — продолжала свое показание Артарская, — а сколько дней спустя, про то не упомнит, она ж, Афимка, шла мимо двора боярыни вдовы княгини Парасковьи Ивановны, и она-де, Офроска, из приворотной избы в окно кликнула ее, Офимку, к себе и говорила: в то ж де число, как было бояре хотели государя царевича удушить, его, царевича, подменили и царевичево платье на иного надели.