Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

V. Начало стрелецкого розыска 17 сентября

Тотчас же по прибытии из-за границы Петр отдал распоряжение о свозе в Москву для повторного розыска стрельцов, разосланных из-под Воскресенского монастыря по уездным городам и монастырям. Уже от 30 августа встречается записка о приеме в Преображенский приказ из Воскресенского монастыря, где они были оставлены после розыска Шеина, четырех главнейших виновников стрелецкого бунта: Васьки Зорина, Якушки Алексеева, Васьки Игнатьева и Анички Сидорова; следовательно, распоряжение о взятии их из Воскресенского монастыря должно было быть сделано никак не позже 29 августа, т. е. на четвертый день по возвращении царя в Москву[692]. 1 сентября из Патриаршего разрядного приказа были присланы в Преображенский приказ по снятии сана, «обнажа священства», трое полковых попов, служивших в мятежных полках и причастных к бунту, и один церковный дьячок[693]. Первые две недели сентября прошли в дальнейших действиях по свозу стрельцов и в приготовлениях к розыску. Заведование свозом было поручено воеводе Большого полка, разбившему стрельцов под Воскресенским монастырем и подавившему восстание, боярину А. С. Шеину, и сосредоточено в Иноземском приказе, которым он управлял. В селе Преображенском, на так называемом Генеральном дворе, по-нашему на дворе, занятом главным штабом двух потешных полков, а также и на солдатских дворах под руководством начальника Преображенского приказа князя Ф. Ю. Ромодановского приготовлялись застенки со всеми страшными следственными орудиями того времени. Под 15/25 сентября в дневнике Корба находим заметку о появлении в Москве первой партии привезенных из места заточения стрельцов[694]. Это была группа из 341 стрельца, привезенных из Воскресенского монастыря, из Ростова, из Переславля-Рязанского, из Ярославля и из Калязина монастыря. К 17 сентября все приготовления были сделаны, и в этот день, день тезоименитства царевны Софьи, и, может быть, с умыслом именно в этот день, начался розыск.

Розыск начался с виновных, принадлежавших к тому сословию, которому везде отводилось официально первое место: с духовенства. Были допрошены три упомянутых выше полковых попа или, как они теперь, по «обнажении священства», стали называться, «распопы»: Ефимко Семенов, Бориско Леонтьев, Ивашко Степанов Кобяков и дьячок Сенька Осипов. Четвертый полковой священник Гундертмаркова полка остался верен, не пристал к мятежникам и ушел со своим полковником.

Розыском 17 сентября руководил начальник Преображенского приказа, в котором розыск и производился, — князь Ф. Ю. Ромодановский. Но со всею достоверностью имеем основание полагать, хотя прямых указаний на это и не имеется, что сам Петр присутствовал при розыске и также принимал участие в допросах. Трудно предположить, чтобы он мог удержаться от ближайшего и самого активного участия в этом возобновленном по его же инициативе и, как это ясно будет из всего дальнейшего, всецело захватившем его деле.

Показания духовных лиц, с которых начался розыск, не дали ничего существенного для выяснения дела. Но все они, по их словам, были осведомлены о намерении стрельцов, и те, кто об этих намерениях знал, не могли о них донести, боясь мести стрельцов. Попытки отговаривать и останавливать стрельцов не имели успеха и вызывали с их стороны грубые ответы и даже побои. Распоп Ефимко Семенов, бывший полковой священник Колзакова полка, показал, что о походе стрельцов к Москве знал, но что цель этого похода была ему неизвестна. Он уговаривал стрельцов не идти к Москве, говорил о том же пятисотному Ивану Клюкину, но тот ему ответил: «Тебе-де, поп, до того какое дело, знай ты себя!» Про намерение перебить бояр слыхал от стрельцов всех четырех полков, говорили об этом на сходках в кругах; причиной такого намерения было недовольство службой; стрельцы на Луках Великих говорили: «Какая-де наша служба, страждем мы от бояр»; с троими из бояр, которых стрельцы считали главными виновниками этой продолжающейся беспрерывно три года скитальческой службы, они и хотели расправиться. Услышав такие слова, он, Ефимко, однако, не донес о них боярину главнокомандующему князю М. Г. Ромодановскому, боясь стрельцов, уйти же от них не смел, потому что его не отпускали и везде были учреждены караулы. Придя под Воскресенский монастырь, он пел молебен «Пречистой Богородице и чудотворцу Сергию», но молился «о здоровье, а не о победе». Во время боя под Воскресенским монастырем никого из стрельцов своего полка не исповедовал.

Распоп Бориско Леонтьев, бывший полковой священник Чубарова полка, показал, что разговоры в полках о том, чтобы идти к Москве, начались с того времени, когда на Луки Великие вернулись стрельцы, бегавшие в Москву весной 1698 г. На его, попа, увещания стрельцы отвечали: «Не твое-де, поп, дело!» — и, когда он стал унимать от похода к Москве своего сына духовного стрельца Назарку Ерша, тот ударил его за это дубиной так, что он, поп, пролежал с неделю болен. При собрании полков под Воскресенским монастырем он пел молебен «Пресвятой Богородице», «а о чем, того не ведает». Во время стрельбы из лагеря А. С. Шеина по стрельцам стрельцы у него исповедовались. О самом ходе сражения: укрепляли ли стрельцы свои обозы, развернуты ли были ими знамена, били ли они в барабаны, была ли стрельба из стрелецкого лагеря по Большому полку, он не знает: «был в то время у своей телеги».

Третий распоп, Ивашко Степанов Кобяков, бывший священник Иванова полка Черного, был по указу патриарха отправлен в Иванов полк Черного на смену заболевшему попу Емельяну Давыдову и встретил свой полк идущим к Москве у Ржевы Володимировой и от Ржевы Володимировой пошел к Москве со стрельцами вместе, так как они ему сказали, что они распущены по домам. Когда стрельцы подошли к Воскресенскому монастырю, то велели своим полковым попам петь молебны; но он, поп Иван, молебна не пел, потому что остался ночевать вне лагеря, «за обозом подле лесу», хлопоча с уставшей лошадью и поломавшейся телегой. Поутру он пошел было в подмонастырную слободу к проживавшему там знакомому подьячему, чтобы добыть корма для лошади, но в слободу не был пропущен солдатами. В это время началась стрельба между Большим полком и стрелецкими полками, и он, поп Иван, боясь, как бы его не убили, побежал к своей телеге и, захватив дароносицу и епитрахиль, направился в Большой полк к полковому шатру боярина А. С. Шеина, но тут был схвачен солдатами и приведен к боярину. Что стрельцы шли для бунта, он не знал, потому что шел с ними недолго, и не знал также, о чем пели молебны «его братия» попы.

Дьячок Сенька Осипов показывал, что попал в дело случайно. Он оказался племянником заболевшего полкового попа Иванова полка Черного, только что упомянутого выше Емельяна Давыдова. Получив письмо о болезни дяди, передав в Патриарший разряд его челобитную об увольнении от службы и выхлопотав ему такое увольнение, он отправился за больным дядею вместе с назначенным ему на смену попом Иваном Степановым Кобяковым на Великие Луки. Встретив полк Черного у Ржевы Володимировой и получив от стрельцов известие, что дядя его находится в Великолуцком уезде в одной из деревень у крестьянина, он, опасаясь один продолжать путь на Великие Луки, повернул к Москве и поехал вместе со стрельцами, не зная, для чего они туда идут. Когда же пришли под Воскресенский монастырь, уйти от стрельцов уже было нельзя: они никого не выпускали из лагеря. У молебна он, Сенька, не был; пел ли молебен поп Иван, не знает и, чтобы кто-либо иной пел молебен в том полку, не слыхал, потому что в то время учинилась сумятица. Помнит, что поп Иван Степанов говорил ему поутру, что ходил под монастырь, да не пустили его солдаты[695].

После допроса духовенства перешли к допросу главнейших виновников мятежа, начав его с допроса если не главаря, то, несомненно, одного из идейных руководителей бунта, десятника Колзакова полка Василия Андриянова Зорина. Это был старый стрелец, хорошо помнивший события 1682 г., на которые он неоднократно ссылался в своих показаниях, человек, видимо, тяжело переживавший события, в которых ему приходилось участвовать, и задумывавшийся над тем, что происходило на его глазах, ревнитель благочестия и сохранения старых нравов и порядков и потому враг новшеств. 18 июня 1698 г. под Воскресенским монастырем перед самой битвой боярин A. C. Шеин, делая попытку уговорить стрельцов отстать от бунта, послал к ним генерал-поручика князя Ивана Михайловича Кольцова-Масальского. Когда Кольцов-Масальский подъехал к стрелецкому обозу, из обоза вышел к нему Василий Зорин, подал ему какие-то бумаги и просил прочесть их перед всеми солдатами Большого полка. Бумаги эти были: челобитная, составленная самим Васькой Зориным, и письмо, выходившее из широких стрелецких кругов. Остановимся на некоторое время на первом из этих документов; в нем сказался весь Васька Зорин.

Масальского. Когда Кольцов-Масальский подъехал к стрелецкому обозу, из обоза вышел к нему Василий Зорин, подал ему какие-то бумаги и просил прочесть их перед всеми солдатами Большого полка. Бумаги эти были: челобитная, составленная самим Васькой Зориным, и письмо, выходившее из широких стрелецких кругов. Остановимся на некоторое время на первом из этих документов; в нем сказался весь Васька Зорин.

В челобитной говорилось о стрелецких заслугах и высказывались жалобы на испытанные четырьмя полками отягощения. Произведение это показывает, что автор его не лишен был некоторого литературного таланта, по крайней мере, он обнаруживал наклонность прибегать к книжным оборотам. «Бьют челом многоскоpбнe и великими слезами, — читаем в начале челобитной, — холопи твои, московские стрелецкие полки». После перечня названий четырех полков следует не совсем вразумительное, но необыкновенно широковещательное место, написанное, по словам автора, «богословием»: «Изволением великого Бога в Троице славимого Отца и Сына и Святого Духа, царя царствующих и Господа господствующих всем языком определившего и избравшего в наследие, есмя избранное народ христианский (?)». За таким многословным вступлением идет исчисление стрелецких заслуг, начинаемое с указания на службу великим государям их стрелецких отцов, дедов и прародителей: они, стрельцы, служили «во всякой обыкновенной христианской вере и обещались до кончины жизни… благочестие хранити, яко же содержит святая апостольская церковь». По связи, очевидно, с «охранением христианского благочестия» Зорин припоминал, что в 1682 г. стрельцы удержали «всеконечное стремление бесчинства», и это удержание, как он объяснял на допросе перед боярином Шеиным, заключалось, между прочим, в том, что стрельцы отговаривали от раскола свою братию стрельцов, уклонившихся в раскол, а иных прочих раскольников ловили и приводили к розыскам. Зорин припоминал также и указ 1682 г. о реабилитации стрельцов, которым, в связи с постановкой на Красной площади монумента о деяниях стрельцов и с наименованием их «Надворной пехотой», запрещалось звать их изменниками и бунтовщиками. Указав на заслуги в прошлом, челобитная переходит, далее, к последним событиям, к Азовским походам 1695 и 1699 гг. и содержит ряд пунктов с жалобами на пристрастное отношение к стрельцам Лефорта и на целый ряд его действий, направленных на их пагубу. Поставив себе задачей учинить «великое препятие благочестию», Лефорт решил губить стрельцов и для этого, во-первых, несвоевременно подвел их к городской азовской стене и ставил в самых опасных местах, отчего было побито их множество; затем, делая подкоп, неосторожно подвел его под их шанцы, и при взрыве этого подкопа погибло их более трехсот человек; вызвав охотников идти на приступ — причем сулил этим охотникам денежные награды и повышения в чинах, — расположил стрельцов-охотников так, что множество их погибло, притом самых лучших людей. Уже в первом походе они, стрельцы, подавали мысль взять город «привалом», т. е. постепенно насыпая и подводя к стенам вал, но он, Лефорт, этот план «отставил», а между тем таким именно способом Азов и был взят во втором походе. «Не хотя наследия нашего христианского видеть», как пишет далее Зорин, Лефорт удержал их, стрельцов, под Азовом в первом походе позже всех других родов войск — до 3 октября, а затем, двинувшись из Черкасска 14 октября, повел их степью нарочно, чтобы до конца их всех сгубить; во время этого перехода они голодали, принуждены были есть мертвечину и «премножество их в той степи пропало». Все эти неудачи первого похода больно задевали Зорина как участника и очевидца, и все они, по его ненависти к немцам, были отнесены на счет злоумышленных козней «еретика Францка Лефорта».