Этайн, дочь Хранительницы

— Ночная стража! Отоприте! — Тидно произнес это как можно увереннее. Перевел взгляд на леди Вивиан — та одобряюще кивнула.

В двери приоткрылось маленькое окошечко. Изнутри мелькнул отблеск пламени, потом потемнело. Послышались шарканье ног и тихое бормотание. Наконец лязгнул засов.

Дверь приоткрылась совсем чуть-чуть, но этого хватило. Один из рыцарей с силой дернул ее — и под жалобный звон лопнувшей железной цепочки распахнул настежь. Тут же за спиной у Тидно вспыхнул странный желтый свет, обрисовал низенькую тучную фигуру, облаченную в темную рясу. Монах испуганно отшатнулся. Поздно: два воина метнулись к нему, прижали к стене. Тут же десяток рыцарей ворвался в здание, не дав опомниться находившимся там людям.

И гленской сталью зазвучал на всю казарму голос леди Вивиан:

— Именем Сената и народа Британии я, Вивиан верх Ллиувеллин, легат гарнизона города Кер-Леона, объявляю вас арестованными!

* * *

Сказать, что лежать в госпитале Эмлин не понравилось — не сказать ничего. Белые стены, резкие запахи лекарств, полные непонятных слов разговоры врачей — всё это чудовищно раздражало. Да и смысла там находиться она для себя не видела. Обезболивающим бальзамам не доверяла: лучше уж боль, чем обманное, вызванное зельем облегчение. А зажить ушибы и так заживут!

Еще сильнее угнетала неизвестность. С новостями в госпитале и так-то дело обстояло неважно, а Эмлин еще и поселили в отдельную палату. И о том, что происходило за пределами больничных стен, ей оставалось только гадать. Между тем из памяти никак не уходил обрывок бумаги из «Золотого Козерога».

Отдав леди Хранительнице ту записку, Эмлин могла бы с чистой совестью о ней забыть. По меркам своей прежней службы, она и так превысила свои обязанности. Более того, совершила тяжкое преступление! «Делай, что должен — свершится, чему суждено», — так давным-давно сказал кто-то из великих римлян, то ли Сенека, то ли Марк Аврелий, и то же вбивали в головы будущим скрибонам в школе сэра Эмилия. Эмлин оказалась хорошей ученицей. Поначалу она оберегала от опасностей леди Хранительницу, позже — ее дочь, а остальное ее не касалось. Самое большое, что было позволительно, — это доложить о замеченном непорядке комиту.

Однако несколько дней назад всё переменилось. Этайн, ее подопечная, решительно отказалась от личной охраны — и Эмлин, не числившая за собой никаких особых подвигов, вдруг оказалась в дружине Хранительницы, рядом с прославленными героями. Это было почетно — но неожиданно и непривычно. Жить как раньше — просто хорошо делать свое дело — уже не получалось. От рыцарей Круглого Стола ждали куда большего.

Когда Эмлин сообщила Этайн, что по просьбе родителей будет сопровождать ее в Мерсию, она сказала полуправду. На самом деле ехать вызвалась она сама — впрочем, упрашивать леди Хранительницу и сэра Тристана не пришлось. Оставить свою давнюю подопечную наедине с большим миром верная скрибонесса сочла бы предательством — а предотвратить поездку, как бы того ни хотелось, она не могла. А еще — Эмлин стыдилась себе в этом признаваться — это была попытка хотя бы ненадолго вернуться к прежним обязанностям и к прежней жизни.

Впрочем, из этой попытки все равно ничего не вышло. Дальняя дорога, череда сменявших друг друга новых и новых лиц — всё это разительно отличалось от привычной обстановки Кер-Сиди. Приходилось всё время быть начеку: опасные неожиданности могли подстерегать Этайн где угодно.

А потом Эмлин пришлось делать очень тяжелый выбор. На одной чаше весов оказалась безопасность доверявшей ей девочки. На другой — судьба всей Британии. Эмлин понимала: как бы она ни поступила, потом все равно нашлось бы за что себя укорять.

Так в итоге и вышло — хотя, казалось бы, доверить заботу об Этайн старому знакомому было замечательным решением. Как ни убеждала себя Эмлин, что Плегга — опытный и надежный агент, на сердце у нее все равно было неспокойно. А еще, сама себе удивляясь, она тревожилась за Орли, нежданно-негаданно ставшую для Этайн по-настоящему близкой и верной подругой. Зато о дочери батского шерифа Кудды Эмлин и думать не хотела, а если когда и вспоминала, то лишь с досадой: будь эта Саннива послушнее — глядишь, никому бы никуда ехать и не пришлось! Что без той поездки вряд ли бы так своевременно нашлась записка с тайнописью, в голову ей почему-то не приходило.

В общем, ничего удивительного не было в том, что уже на следующее утро Эмлин оставила госпиталь и явилась к леди Хранительнице — проситься назад в Кер-Леон. Выглядеть она старалась бодрой и отдохнувшей, шагала подчеркнуто твердо, героически преодолевая боль и одеревенелость во всем теле. Конечно, обмануть Хранительницу все равно не получилось: та сразу же углядела синяки под глазами и негнущиеся руки и ноги. Однако же обратно в госпиталь ее не отослала, лишь велела ехать в Гвент не верхом, а в колеснице, да еще и отправила туда с ней вместе троих скрибонов из дневной стражи, свежих и бодрых.

Колеснице Эмлин обрадовалась: будет в чем везти домой девочек! К тому же она оказалась боевой «росомахой» на стальных рессорах — шла легко, не тряско. Это было кстати: после недавней бешеной скачки Эмлин мучилась от боли, сидя даже на мягкой больничной койке. Так и отправилась она со своим маленьким отрядом в Гвент: сама — на колеснице, остальные — верхом. Дорога была хорошо знакомая: через Кер-Мирддин, через Лланхари, через деревеньку Брин-Деруэн с мостом через Таф. Ехали то рысью, то быстрым шагом. И все это время Эмлин упорно казалось, что они движутся слишком медленно и непременно опоздают к чему-то очень важному. Изредка отряд останавливался на привал — и тогда Эмлин устраивалась отдельно от остальных рыцарей, ложилась на траву и угрюмо смотрела на уходившую на восток дорогу. Умом понимала: лошадям нужно дать отдохнуть — но после потери верной Ночки сердцу не было дела до двух незнакомых упряжных.

До стен Кер-Леона добрались глубокой ночью. Неподалеку, возле амфитеатра, обнаружился устроившийся на отдых конный отряд. Приблизившись, Эмлин с удивлением узнала гвардейскую алу Глентуи: в лунном свете блестел бронзой и серебром ее штандарт — дракон, несущий крест. Мелькнула пугающая мысль: неужели гленцам пришлось отбивать город у мятежников? А если это так, то что же сейчас с девочками?

Сначала показалось, что опасения не напрасны: городские ворота, вопреки обычаю, были открыты, и возле них вместо обычного охранника-вигила стоял гленский гвардеец, закутанный в красно-зеленый плед. Вскоре, однако, нашелся и пожилой вигил в желто-черном клетчатом гвентском плаще: тот просто стоял неподалеку в тени арки, не бросался в глаза.

Вигил-то и заговорил с Эмлин первым: потребовал представиться. И то, что он произносил камбрийские слова с чуть шепелявым местным выговором, показалось добрым знаком: старая гвентская стража продолжала исполнять свои обязанности!

Преодолевая боль в ногах, Эмлин решительно соскочила на брусчатку. Протянула вигилу бумагу. Тот немного повертел ее в руках и передал гвардейцу. Гвардеец, осветив листок синим огоньком спиртовой зажигалки, долго рассматривал подпись и отпечаток пальца леди Хранительницы, потом вытянулся, прижал кулак к виску.

— Рис ап Ллойд, клан Вилис-Кэдман. Помощь требуется, леди рыцарь?

Мотнула головой. Спохватилась, коротко поблагодарила. Отдала вожжи Кею, самому молодому из ее спутников-скрибонов. Дальше пошла пешком. Двое других скрибонов, Идрис и Тревор, тоже спешившись, последовали за ней.

Сначала Эмлин медленно, на всё еще плохо повинующихся одеревеневших ногах миновала ворота. Отсалютовала запоздало вскинувшему кулак в приветствии старику-вигилу. А дальше, всё ускоряясь, направилась к «Золотому Козерогу» — по главной улице, мимо темных силуэтов новых домов и старинных римских казарм.

То там, то здесь она замечала светящиеся окошки: несмотря на глухую ночь, многие горожане не спали. Окна каупоны тоже светились. Этому Эмлин обрадовалась: авось не спит и Плегга!

Однако стучать в дверь пришлось долго. Изнутри слышались приглушенные голоса, и среди них Эмлин поначалу отчетливо различала знакомые хрипотцу и мерсийский акцент Плегги, однако открывать никто не торопился. А потом Плега вдруг замолчал.

Немного подождав, Эмлин ударила в дверь снова — изо всех сил, так, что затрещала дубовая доска. Крикнула:

— Отворить! Именем Сената и народа Британии!

Это помогло. Послышались шаги — мягкие, шаркающие, совсем не похожие на уверенную походку Плегги. Потом раздался недовольный женский голос:

— Подождите, сейчас открою!

Из двери выглянула дородная женщина в белой ночной рубашке. Исподлобья глянула на Эмлин. Не дожидаясь вопросов, сонно пробурчала:

— Нет мужа. Вчера к родне уехал. Далеко — на север, в Веогорну...

И замолкла на полуслове.

Скрибонов учили многому. В том числе и разбираться в выражениях лиц. По тому, как жена Плегги прятала глаза и облизывала губы, Эмлин сразу поняла: лжет. Вновь стало очень тревожно. Приказала женщине:

— Пропусти́те!

Предъявленная бумага подействовала: женщина посторонилась, жестом пригласила внутрь. И, уткнув взгляд в пол, прислонилась к стене.

В пиршественной зале тускло светила одинокая масляная лампа. Посетителей ожидаемо не оказалось. Зато у входа обнаружились двое мужчин — плечистый темноволосый здоровяк с висячими усами и щуплый белоголовый юноша, почти подросток.

Здоровяк сделал полшага навстречу Эмлин, однако глянул на поникшую жену Плегги, на стоящих позади Эмлин двух рыцарей — и молча отступил назад. Зато, чуть поклонившись, торопливо заговорил юноша:

— Я Снелла, сын хозяина. Вы леди Эмлин? Идемте, я провожу вас к отцу.

И направился в сторону кухни.

* * *

В кухне оказалось еще темнее, чем в зале. Единственная горевшая здесь лампа была совсем тусклой и нещадно чадила.

Плеггу Эмлин увидела сразу. Тот неподвижно сидел за столом боком к двери, положив голову на столешницу. В свете лампы маслянисто блестел его лоб — пожалуй, даже ярче, чем стоявший на столе пузатый медный кувшин. Рядом с кувшином в темной луже валялась опрокинутая набок глиняная кружка. Пахло вином, жареным луком и копотью.

Снелла остановился возле двери, задумчиво постоял. Нерешительно сделал шаг через порог, вновь застыл на месте. Наконец, смущенно отведя взгляд от открывшейся перед ним картины, проговорил на отрывистом наречии северных англов:

— Отец, к тебе пришли!

Плегга пошевелился, медленно поднял голову. Исподлобья глянул на Эмлин, пробормотал по-камбрийски:

— А, это ты? Хорошо, раз так... — и, переведя хмурый взгляд на Снеллу, продолжил по-англски: — Выйди-ка, сынок, и прикрой дверь. У нас тут с леди свой разговор.

Дождавшись, пока Снелла ушел, Плегга поднялся на ноги. Выдвинул из-под стола табурет, поманил Эмлин рукой.

— Ну здравствуй, Галчонок! Будешь?

И, не дожидаясь ответа, потянулся к кувшину.

От неожиданности Эмлин растерялась, замешкалась. Вдруг нахлынули старые, еще детские воспоминания. В школе сэра Эмилия у учеников были разные клички: Лис, Котелок, Трехглазый, Певец... Сама она, черноволосая, худенькая, вечно нахохленная, звалась в те времена Галчонком. А вот у Плегги прозвища не было: слишком взрослым он был уже тогда, чтобы им обзавестись.