Этайн, дочь Хранительницы

— Ой, вы уже здесь, леди! А мы-то вас сыскались!

Танька вздрогнула, обернулась. Гвен стояла перед входом и напряженно всматривалась внутрь фургона. Правая щека ее, подсвеченная алым отблеском костра, казалась бронзовой, как у статуи.

— Госпожа Гвен... — растерянно пробормотала Танька в ответ. Странное чувство неловкости вдруг овладело ею, будто ее только что застали за каким-то дурным, постыдным занятием.

А Гвен, должно быть только сейчас понявшая происходившее в фургоне, вдруг ахнула, всплеснула руками:

— Да что ж вы делаете-то — меня Робин теперь и вовсе со свету сживет!

— Робин? — еще более растерянно переспросила вконец запутавшаяся Танька. — За что?

В ответ Гвен лишь вздохнула. И, отводя глаза, заговорила совсем о другом:

— Там внизу Санни ждет. Нам бы с ней арфу поднять...

Гвен говорила робко, подавленно. Нет, в происходившем все-таки было что-то неправильное! Понятно, что из господина Эрка помощник плохой, но почему худенькая хрупкая Санни и явно не очень сильная Гвен должны мучиться с тяжелым инструментом?

— А Робин? Отчего он не поможет? — вырвалось вдруг у Таньки.

— А с какой стати-то? — пожала плечами Гвен. — Не его же арфа!

Ну вот что это такое — «не его арфа»! Да неужели же Робину так трудно предложить помощь Гвен? «Невместно» ему, что ли?

И тут вдруг головоломка сложилась! Правда, легче от этого вовсе не стало — наоборот, накатила жгучая до слез обида. Судорожно вздохнув, Танька жалобно посмотрела на Гвен и вдруг выпалила звенящим как струна голосом:

— Госпожа Гвен! Вот вы сказали, будто бы мне невместно помогать вам... Это же вас Робин надоумил, да? А вы послушались?

Гвен вздохнула, опустила голову. Шепнула тихонько:

— Я не хотела обидеть вас, леди. И Робин тоже не хотел, поверьте, — и смущенно замерла, устремив взгляд в пол.

И снова, как уже бывало не раз, выручила Орли — крикнула из глубины фургона:

— Гвенин, ты, часом, огонь не запалишь? Тут же темнотища — хоть глаз выколи!

— Да-да, конечно же... — Гвен рассеянно кивнула, сделала несколько неверных шагов, добралась до борта — и вдруг засуетилась, принялась на ощупь разыскивать что-то в приделанном к нему ящике. — Вот же оно!

«Оно» оказалось огнивом. Из кожаного мешочка Гвен извлекла сначала причудливое, изогнутое наподобие бараньих рогов железное кресало, потом отблескивающий желтым, явно из «золота дураков», кремень и наконец кусочек желтовато-бурого, похожего на сухую коровью лепешку трута. Вскоре внутренность фургона озарилась блеском оранжевых искр. Сначала Гвен старательно высекала огонь, потом долго-долго раздувала затлевший трут, и все это время лицо ее казалось Таньке сосредоточенно-напряженным, даже угрюмым. Но когда в лампе затеплился наконец желтый язычок огня, Гвен вдруг улыбнулась:

— Ну вот! Видите, как теперь у нас уютно? Вот так, бывало, мы и сиживали вечерами: в животе от голода бурчит, а отец лампу засветит да под нее как примется рассказывать что-нибудь из былых времен — все и повеселеют.

И сразу отлегло от сердца.

А Гвен прежним, привычным уже мягким, добрым голосом продолжила:

— А теперь и вы, леди, улыбаетесь — вот и славно!.. — и, вдруг запнувшись, испуганно воскликнула: — Ой, да там же внизу Санни с арфой стоит, меня дожидается — хорошо, хоть дождя нет!

Втащить арфу в фургон Танька все-таки помогла. Гвен ее помощи больше не противилась, однако выглядела по-прежнему смущенной. А когда три подружки уселись вместе на Танькиной постели, Гвен устроилась отдельно на сундуке и задумчиво уставилась в пол, пряча глаза. Всё это тревожило Таньку, не давало ей покоя. Неужели Гвен так боится Робина? Но почему? Или, может быть, Робин тут уже ни при чем? Может, надо просто приободрить Гвен, сказать ей что-нибудь хорошее! Поразмышляв немного, Танька решилась:

— Вы так чудесно играете на арфе, госпожа Гвен! Я вас слушала — и у меня перед глазами наши древние предания оживали — совсем как наяву. Мне бы так ни за что не сыграть!

Но Гвен вовсе не приободрилась — наоборот, засмущалась еще больше: зарделась, спрятала глаза. И, в довершение всего, еще и Орли вдруг почему-то помрачнела, нахмурилась. Встревоженная, недоумевающая Танька некоторое время переводила взгляд с одной на другую, вслушивалась в их дыхание, словно надеялась расслышать в нем разгадку, — и наконец не выдержала:

— Орли, что случилось?

Та помялась немного, потом ответила с видимой неохотой:

— Ну... Как ты про арфу заговорила, я обо всём и вспомнила: сначала о круитни, а потом о твоем гейсе. Что же тут хорошего-то?

Теперь уже смутилась и сама Танька. Что все-таки вспомнила Орли? Тот злополучный глоток эля? Или все-таки ее признание о Морлео? Но укоризны в глазах у Орли не оказалось, было одно лишь участливое беспокойство, от которого Таньке сразу же стало чудовищно неловко, и даже проснулся вдруг «цензор», напомнил о себе привычным уже тычком под ребро. Сейчас и само то признание, и его причина казались такими глупыми, такими нелепыми! Не верилось даже, что произошедшее тогда случилось на самом деле, не было дурным сном.

В довершение всех бед забеспокоилась еще и Санни — только, в отличие от Орли, она ведь наверняка ничего не знала о случившемся в Кер-Леоне и в Уэстбери! Неужели придется всё ей рассказывать? Ужас какой... Вдруг вспомнилось некстати, что Санни, как и Орли, приходилась роднёй Кайлу — разве что по мужу, а не кровной, ну так и что с того? А Санни, должно быть ни о чем не подозревая, всё расспрашивала ее, выпытывала:

— Тебе опять нездоровится, Танни, да? И что у вас вообще стряслось?

— Это я холмовую элем напоила, а ей нельзя, — призналась вдруг Орли.

— А-а-а... — недоуменно протянула Санни. — Всего-то? Да помню я — ты же ведь мне и рассказывала. Но она же вроде никаких клятв не давала — так ведь, Танни?

— Это тебе, может, и «всего-то», — фыркнула вдруг в ответ Орли. — А Этнин — ирландка, да еще и дочь сиды!

— А я, между прочим, жена ирландца, — Санни вдруг вскочила на ноги, гневно сверкнула глазами. — И я тоже знаю гаэльские обычаи! Только вот леди Хранительница — жена камбрийца, а значит, Танни — никакая не ирландка, а камбрийка самая настоящая! И почему, скажи мне теперь...

— У нее имя наше, гаэльское, вот! — перебила Орли и тоже поднялась.

— Да при чем здесь имя? — запальчиво возразила Санни. — Вот у нас Медб учится — так она в камбрийском клане состоит, а имя носит ирландское — в честь своей бабки-десси. Но только никогда она себя ирландкой не называла!

— Ну и позор, значит, этой вашей Медб! — выкрикнула Орли в ответ.

А Танька растерянно смотрела, как ссорятся две ее подруги, и не знала, что предпринять. Не дай бог, мунстерская опять о праще вспомнит да Санни на поединок вызовет — вот что тогда делать?! А главное — было бы из-за чего спорить, из-за чего друг с другом ругаться: никакого же гейса на Таньке на самом деле нет! Только вот как объяснить это упрямице Орли, как доказать-то?

Однако размышления эти вскоре были решительно оборваны. Перебивая крики переругивающихся подруг, на весь фургон раздался громкий твердый голос:

— Так, девочки! А ну-ка быстро успокоились! Сейчас беды наделаете — потом будет не исправить!

Танька вздрогнула, дернула ухом, удивленно подняла глаза. Таким голосом мама иногда остужала головы своим рыцарям, когда те начинали спорить о чем-нибудь не в меру горячо. Им же, наверное, отдавала приказы своей армии прославленная леди Вивиан. Но сейчас так заговорила Гвен. Величественная, словно сама Боудикка, грозно возвышалась она над стоящими друг против друга девушками, и глаза ее, казалось, метали молнии.

Орли осеклась. Буркнула «извини», хмуро уставилась в пол. Опомнилась, похоже, и Санни: растерянно оглянувшись, она вдруг опустила голову, и уши у нее заалели как маков цвет. А Гвен, всё такая же непривычно суровая и властная, продолжила чуть тише:

— А теперь слушайте! Сначала ты, Орли! Думаешь, у нас, у бриттов, гейсов нет? Еще и как есть! Что с того, что они называются у нас другим словом? Знаешь, например, как из-за такого «та́нэда» один наш король должен был держать ноги на коленях у невинной девы и чем это закончилось? Рассказать? Теперь ты, Суннйиву(50)! — и тут Гвен перешла вдруг на саксонский язык. Что́ втолковывала Гвен Санни, Танька уже не понимала, но та слушала с пунцовыми ушами, потупив глаза, как нашкодивший ребенок. А щеки у Санни так и остались бледными-бледными... Ну да, Гвен ведь поделилась с ней лицедейскими красками, чтобы замазывать синяки и ссадины! Только вот до конца спрятать их все равно не получилось, и через весь подбородок у Санни тянулась, проступая сквозь белила, огромная припухшая царапина. Эх, обработать бы ее как полагается, да только где теперь все Танькины целебные снадобья? Сгинули они в «Белом Олене» вместе с остальными вещами!

— Форйи́ф ме, би́дде, — тихо прошептала Санни, совсем низко склонив голову.

— Ну вот что с вами делать? Как дети малые! — вздохнула Гвен в ответ.

Рядом с Танькой теперь уселась лишь Орли. Санни пристроилась было на постели напротив, затем перебралась на сундук и неподвижно замерла на нем, сжавшись в комочек. Худенькая, большеглазая, с ежиком светлых коротко остриженных волос, сейчас она изрядно походила на нахохленного птенца, замерзшего и несчастного. Впрочем, и Орли выглядела едва ли лучше: густо покрасневшая, как умеют только рыжие, она сидела с самым мрачным видом и теребила подол платья. И обе молчали, и Гвен замолчала тоже, и Танька не смела проронить ни слова — да и не знала она, что нужно говорить в таких случаях. Сквозь наступившее молчание сида отчетливо слышала не только дыхание, но и биение сердец — а еще звуки, пробивающиеся сквозь тонкие стены фургона: шелест кроны старого дуба, фырканье пасущейся неподалеку лошади и приглушенные голоса Эрка и Робина, настолько тихие, что даже чуткие Танькины уши различали в них лишь отдельные слова.

Первой молчание нарушила Гвен. Бросив быстрый взгляд сначала на Санни, а потом на Орли, она вдруг загадочно улыбнулась Таньке.

— Ладно, — промолвила Гвен решительно. — Всё, забыли это недоразумение! Давайте я уж вам ту историю дорасскажу! Эрка-то мы теперь, боюсь, не скоро дождемся.

Орли вдруг оживилась, осторожно кивнула. А вот Санни так и осталась сидеть неподвижно.

— А господин Эрк не обидится? — на всякий случай спросила Танька, разрываясь между огорчением, смущением и любопытством.

— Так он с Робином спорит, — Гвен вздохнула, махнула рукой. — Ни до чего ему сейчас! Робин уезжать хочет, а Эрк против. Говорит, до утра ждать надо. Ночью в ущелье спускаться страшно — не дай бог лошадь оступится. Да и не отдохнули еще наши лошадки.

— А вы как думаете, госпожа Гвен? — осторожно задала Танька еще один вопрос. Пожалуй, сама она предпочла бы пуститься сейчас в дорогу: глядишь, и отвлекло бы путешествие подруг от недавних событий, помогло бы им загладить ссору! Но не говорить же Гвен об этом прямо: та, чего доброго, решит еще, что с высокородной сидой невместно спорить!

— Я бы до рассвета не поехала, по правде говоря, — сразу же откликнулась Гвен. — Спуск-то здесь и правда нехороший, крутой. Но... — тут она вздохнула, — если Робину что-нибудь втемяшится в голову, разве его переспоришь? Ну, Эрка он еще может послушаться — вот на это вся надежда только и осталась.