Этайн, дочь Хранительницы

Уже довольно высоко поднявшееся солнце находит, наконец, брешь среди облаков и метко бросает луч прямо на лицо сиды. Танька начинает часто моргать, щурится, пытается отвернуться, наконец достает из кармана большие дымчатые очки, водружает их на нос. Одаривает брата ослепительной улыбкой.

— Ладди, как я тебе? Правда, стильно? Вот только жаль, ушам неудобно — лишний раз не пошевелишь.

«Стильно» — это еще одно мамино словечко, вытащенное ею из доставшейся чужой памяти. Таньке оно не совсем понятно, хотя использует она его вроде бы к месту. Ну при чем тут стилус — палочка для письма, которую по старинке многие всё еще используют, не желая переходить на куда более подходящие для этой цели гусиные перья? А держать уши неподвижными, и правда, очень неудобно, и даже не потому, что они постоянно так и норовят поменять свое положение, отражая все эмоции хозяйки. Главное — то, что, не двигая ушными раковинами, сложно слушать пространство. У Таньки, по человеческим меркам, чудовищно узкое поле зрения, но зато она, как и полагается сидам, гораздо лучше людей умеет ориентироваться в окружающем мире с помощью слуха. Расстояние до источника звука и направление на него, например, с закрытыми глазами определит с точностью до сантиметра и до градуса — инстинктивно оценив, насколько различается время, за которое звук долетает до левого и до правого уха, и насколько различается его громкость слева и справа. Но когда уши неподвижны, приходится крутить всей головой, и все равно точность получается хуже. Даже несмотря на то, что голову можно легко развернуть аж на сто восемьдесят градусов — а зря, что ли, в шее у Таньки девять позвонков вместо обычных семи — для людей и прочих млекопитающих? Танька сама их прощупывала, пересчитывала. У себя, у мамы. И книжки читала про то, как устроены сиды, — да не ту, на ирландском, копия которой есть у мэтрессы Брианы, преподавательницы анатомии и заодно родной Танькиной тети, а несколько томов, написанных на тайном языке сидов. Жаль только, не очень понятные они: много терминов незнакомых. Но все равно интересные. А ведь выпросила у родителей поначалу просто по дурости, умолчав, зачем ей они понадобились. И еще бы не умолчать, если подрастающей Таньке ни много ни мало приспичило выяснить, как выглядит обнаженное тело сида мужеска пола, особенно некоторые его детали! Мама тогда так на нее посмотрела, с такой понимающей улыбкой, что Этайн до сих пор мерещится: обо всем догадалась, только вслух не сказала.

Ну выяснила и выяснила, подумаешь! Не больно-то, кстати, и отличается оно от схем и препаратов, которыми пользуются на курсе анатомии человека, даром что речь там идет совсем не о сидах. А живого-то сида-мужчину, может быть, никогда и увидеть не придется, разве что когда-нибудь братик родится. Или сын… Зато сколько интересного и неожиданного в других томах и главах оказалось! Иногда, правда, и возмущалась: когда прочитала, например, что теми же дополнительными позвонками сиды обязаны странному, невиданному и неслыханному зверю под названием «ленивец». Уж кем-кем, а лентяйкой себя Танька не считала никогда! А вот каким образом этот самый ленивец подарил ей позвонки, Этайн так пока и не разобралась. «Функциональный комплекс генов, отвечающий за морфогенез шейного отдела» — вот как это понять? Пожалуй, сразу ясно только то, что такое шейный отдел. Ну, если привлечь к делу свое знание латыни и греческого, то и кое-что еще разобрать можно. Вот «морфогенез», например, — это ж на исковерканном греческом «рождение формы»! Ну и как, Танька, понятней стало? Да не особо, пожалуй…

Брат смотрит на снова задумавшуюся и шепчущую что-то про себя сиду. Только что радовалась жизни, светилась солнышком — так нет, опять нос повесила. Вот всю жизнь он с сидами в одном доме живет — а понимать их так до конца так и не выучился. Мама, например, за мгновение может превратиться из строгой начальницы, а то и грозной повелительницы в девчушку-резвушку. Или наоборот, как уж кому повезет. И Танька такой же растет. Непредсказуемой. Вот слазили с ней в прошлом году в заброшенный сидовский тулмен бог весть какого века. Закопченный очаг старинный, утварь какая-то глиняная с орнаментом, котел медный громадный… Интересно же! У Таньки глаза аж горели! Даже какие-то украшения деревянные там подобрала да на себя примерила, а еще самопрялку покрутила — поиграла чуточку в жизнь под холмом. Потом приехали домой, только отвернулся — а сестра плачет навзрыд. Показал, называется, достопримечательность… Стал расспрашивать, утешать — оказывается, ей никогда не живший народ жалко, и вообще быть последними в роду и скрывать это — ноша неподъемная. Будто не знает, что не последняя она в роду, а всего лишь вторая, и что все эти бруги да тулмены — декорации, сделанные Сущностями, чтобы люди, столкнувшись с сидами наяву, не увязли навсегда в мистике всякой! Долго потом пытался мозги на место ей поставить, объяснял, что никакая она не одинокая. Про родителей напоминал, про себя, про большой клан Плант-Монтови, в который она входит на полном основании, про множество родни, что души в ней не чает. Вроде бы убедил — только все равно след в ней остался. Комната ее вся теперь крохотными картинками увешана с сюжетами из легенд и сказок про сидов — сама рисовала. Тулмен тот обустраивать для жизни вздумала — в каникулы, бывает, целыми днями в нем пропадает, даже спит там на лавке деревянной. И возвращается потом вся в саже.

Брат и сестра добираются, наконец, до ворот Кер-Сиди. Город как раз начинает просыпаться. Сначала раздаются гулкие удары колокола на часовой башне — Танька непроизвольно дергает ухом, очки слетают с ее носа и повисают на цепочке на груди. Потом под лязг цепей опускается подъемный мост через ров.

— Сэр Владимир, леди Танька! — конюх уже встречает их. Лошадям в Кер-Сиди без очень большой надобности нельзя: незачем мостовые разбивать, царапать подковами, да еще и загрязнять. Так что придется спешиваться. Этайн тихонько хихикает, лиловеет, прижимает уши, с трудом подавляя звонкий смех: больно уж нелепо сочетаются друг с другом пафосное «леди» и панибратское «Танька». Да и Ладди улыбается и на сестру этак ехидно поглядывает. Чего доброго, так впредь именовать и будет, ужас... Но Охад О'Десси, сравнительно новый работник дома Хранительницы — Боже упаси, не слуга и тем более не раб, такое здесь не принято — со стилистическими тонкостями употребления сидовских имен, увы, незнаком. С его точки зрения, честно говоря, лучше бы леди Этайн звалась всегда полным именем. Хорошее имя, памятное для всех местных ирландцев-десси, да и не только для них. Младшая сида появилась на свет под Рождество, вот и окрестили ее в честь героини, павшей в Рождественской битве. А что такое «Танька»? Еще и выговорить попробуй правильно! Вот хотел сделать приятное — старался, тренировался — а теперь над ним только смеются…

Ну вот и всё, под ногами мостовая. Цокот удаляющихся шагов Уголька и Рыжухи, уводимых конюхом на выпас. Счастливец Кайл, сын Охада, приятель и, пожалуй, — ей это кажется все чаще — тайный поклонник Таньки: с лошадьми все время возиться может, а она сама себе детство укоротила. Могла б еще школьницей быть, а Университет — это совсем другое, с точки зрения свободного времени — увы, тоже.

Теперь скорей домой, в башню! Благодарно чмокнуть Ладди в щечку — и бегом к себе в комнату. И срочно приводить себя в порядок! Отец мужской наряд сиды точно не одобрит — он все-таки человек классического воспитания, наверняка сочтет ее вид неприличным. К тому же он-то, поди, думает, что дочь чинно в дамском седле разъезжает, а Танька уже неплохо по-рыцарски скачет, не зря же Ладди ей кавалерийское седло настоящее подарил. Вот только и по́том лошадиным от нее пахнет отчаянно. Так что сперва в бочку с водой, а потом в три платья, одно на другое, как полагается хорошей правильной девушке. Раз уж поспешила во взрослые записаться — изволь соответствовать! И все-таки в ранних подъемах тоже есть свои преимущества: лишних глаз мало.

Ко времени завтрака Таньку не узнать: истинная леди. Даже ведьминская прическа благопристойности не вредит. Верхнее платье салатно-зеленое, расшитое желтым и белым, из-под него видны два нижних — тоже желтые и белые, в тон. Под воротником — красно-желтая ленточка Монтови, да еще — вполне допустимая вольность — тонкой резьбы деревянные бусы, те самые, из тулмена, якобы сработанные древними сидами. Для полноты образа недостает только изящных сережек в ушах, но тут уж ничего не поделать: во-первых, мочек у ушей просто нет, во-вторых, тонкий инструмент беречь надо, ни в каком месте прокалывать не сто́ит. В столовую младшая сида входит чинно: спина выпрямлена, уши, насколько возможно, спрятаны в волосах и совершенно неподвижны, сама идет мелкими шажками, из-под платья и кончика шосса не увидишь.

Ну, и стоило оно того? Матери дома, конечно, уже нет: носится по городу, проверяет, как всегда, всё ли в порядке. Видимо, что-то где-то приключилось: неспроста же задержалась и к завтраку, вопреки обыкновению, не поспела. А сегодня и отец куда-то запропастился: должно быть, отправился спозаранку в Универ — готовить свой факультет к началу занятий. Не у всех же, как у брата, отпуск.

А вот Ладди уже на месте, за столом. Как обычно, ехидно поглядывает на сестру. Конечно, сида понимает: вся его ирония напускная, на самом деле брат Этайн любит и, по крайней мере иногда, ею даже восхищается. А когда тебя любят, что еще для счастья-то и надо?