На руинах империи

Коземорд не выглядел ни беспощадным, ни искусным. Единственное, что мог бы сказать о нем Рук, – что прозвище ему подходит: крошечные глаза слишком широко сидели на слишком узком лице, сходившемся книзу в жидкую седоватую бородку. Смешно и нелепо было даже подумать, что этот тюфяк натаскивал самых жестоких и страшных из Достойных. Но стоявшие за ним люди с суровыми взглядами не засмеялись, и сам Коземорд не улыбнулся своей покаянной скороговорке.

– Идемте! – Он жестом пригласил их в коридор. – Идемте. Довольно, довольно… прозябать в темноте. Позвольте, я покажу вам… двор.

– Двор? – переспросила Бьен.

– Вам не объяснили? – Коземорд схватился за лоб, будто у него вдруг разболелась голова. – Никто вам не объяснил?

– Нам, – ответил Рук, – объяснили, что мы записаны в Достойные. В остальном…

Мастер покачал головой:

– Мне пора бы привыкнуть к подобным… подобному… пренебрежению. Разумеется, кое-кто входит в эти стены по своей воле, и этих… этих с первого дня принимают, словно почетных гостей. А вот… как вы изволили сказать? «Записанные» таких почестей не видят. «Швырните их в темноту, а потом сдайте Коземорду», – обиженно передразнил он, после чего еще усерднее поманил их в полутемный коридор. – Позвольте мне в меру скромных сил исправить это упущение.

Бьен и Рук вслед за ним вышли за дверь. Стражники раздались, пропустив их, и снова сомкнулись позади: четверо мужчин, двое с заряженными арбалетами, двое с копьями. Неудивительно, что Коземорд как будто не опасался побега.

– Итак, – заговорила Бьен, спускаясь по крутой скрипучей лесенке, – вы будете учить нас бою?

Коземорд, не оборачиваясь, закивал.

– Разумеется. Другие иногда готовят… – Он вдруг словно бы застеснялся и передернул плечами. – Простите за грубость определения, но кое-кто из других мастеров готовит треску.

– Треску? – поднял бровь Рук.

– Конечно, это ужасно оскорбительно, но, увы-увы, так у нас называют тех, кто здесь… не по своей воле. Тех, кто не подает больших надежд.

– Почему же «треска»? – В голосе Бьен страх боролся со злостью.

Коземорд покачал головой:

– Те, кто выбрал путь Достойных, прежде, чем шагнуть в эти ворота, готовятся годами – осваивают меч, копье, нож, оттачивают тело и разум, чтобы соответствовать нашим богам. Они полагают… – мастер обернулся, чтобы бросить на них озабоченный взгляд, – ошибочно полагают, имейте в виду, что неподготовленный станет легкой добычей, что такого на арене порубят, как… ну, как треску.

Позади хихикнул или закашлялся кто-то из стражников.

– Напрасные опасения! – заметил Коземорд. – Я, как ваш мастер, обещаю – если вам в самом деле предначертана смерть на арене, я научу вас умирать со славой и честью.

– Какое утешение! – буркнул Рук.

Бьен шагала рядом в угрюмом молчании.

Прорезанная в наклонном днище корабля дверь вывела их под трибуны, в деревянный лабиринт, умудрявшийся производить впечатление одновременно тесноты и бесконечности. Большую часть пути они проделали по приподнятым над слоем грязи дощечкам. Кое-где – и просто по грязи. Подняв глаза, Рук высмотрел во мраке перекрытия, а над ними – прорывавшиеся в щели между сиденьями лучи. Наверху громом рокотали шаги и азартный топот зрителей.

Коземорд легко перекричал шум.

– Кладовые. – Он махнул в сторону запертых дверей. – Казармы стражи. Провизия. Оружие. Арена… это город в городе. Своего рода… столица.

Он то и дело запинался в поисках слова, покачивал двумя целыми пальцами покалеченной руки, щурился, словно высматривал затаившееся где-то неподалеку редкостное словцо.

– Сколько здесь всего Достойных? – спросил Рук.

– Год от года по-разному. Вам будет приятно узнать, что в нынешнем Арена приняла девяносто двух.

Рук не представлял, с какой стати ему должно быть приятно это узнать. Девяносто два воина, готовых убить Бьен и его самого. Тяжесть предстоящего давила свинцовым грузом. Путь до следующей двери показался ему очень долгим. Коземорд, остановившись перед ней, порылся за пазухой, извлек тяжелый стальной ключ и вставил его в замок. Отперев, он навалился плечом, и только тогда дверь тяжело, зловеще отворилась. Из нее плеснуло шумом: ворчание, крики, гулкий перестук учебного деревянного оружия и громче – лязг бронзы. Рук заслонился ладонью от густого предвечернего света.

Здесь было просторно, почти как в кругу для боев, только «двор» был не круглым, а прямоугольным. Стена, за которую они вышли, ограждала саму Арену. Другие три стороны заслоняли двух- и трехэтажные здания. Прямо за ними возвышалась еще одна деревянная стена, не меньше десяти шагов в высоту. Рук заметил расхаживающих по ней часовых; начищенные шлемы и оружие блестели на солнце.

Но его внимание привлекли другие воины – те, что месили грязь внизу.

Казалось, сюда, во двор, набились все домбангские Достойные – без малого сотня. Они прогуливались по краю площадки, возились с оружием, хлебали из ковшей и кувшинов, болтали наперебой. Один, с залитым кровью лицом, сидел на бревне, другой зашивал ему большой порез на лбу.

Некоторые сражались деревянными мечами или жердями, другие голыми руками. На глазах у Рука мужчина – Рук в жизни не видел таких здоровяков – набросился на женщину вдвое меньше себя: налетел с ревом, замахал кулаками. Женщина уклонилась от первого удара, но не отступила, а проскользнула к гиганту вплотную, грациозным движением положила ладонь ему на плечо, словно в танце, а потом подпрыгнула, обхватила его коленями за пояс, сцепила пальцы на загривке, лицом прижалась к груди – точь-в-точь повисший на тростниковой белке новорожденный бельчонок. Противник колотил ее по спине, но удары под таким углом теряли силу, и он, поняв их бесполезность, с бранью повалился, прижимая женщину собой. Будь земля здесь твердой, он мог бы сломать ей хребет. А так оба с тихим чмоканьем плюхнулись в грязь. Мужчина, обнажив в злобной усмешке обломки зубов, с кряхтением вминал противницу в жижу. Казалось бы, должен раздавить своим весом, но женщина расцепила ноги и руки, а когда противник приподнялся посмотреть, чего добился, молниеносно вскинулась, перенесла вес на плечи, рукой притянула великана к себе, а ноги закинула ему на шею. Тот ревел и бился, а женщина только крепче сжимала бедра. Он сумел приподняться на колено, попытался подтянуть под себя вторую ногу, но глаза у него выкатились, губы посинели, и великан повалился в грязь. Женщина еще пару ударов сердца держала удушающий захват, потом перекатилась, встала, сплюнула кровь, или грязь, или грязь пополам с кровью и небрежно пнула бесчувственного мужчину в живот.

– Добро пожаловать! – провозгласил Коземорд, обводя двор увечной рукой. – Добро пожаловать. Отныне здесь ваш дом. Не просто дом… святое убежище.

– Святое? – сдавленным от омерзения голосом переспросил Рук.

– Воистину, – закивал мастер. – Воистину. Мы здесь делаем святое дело. И место это свято.

В памяти Рука непрошено встал храм Эйры: мягкое сияние лампад, запах благовоний и ночных цветов, сплетающиеся в гимнах и молитвах голоса, полированное дерево, ковры и статуи, гладкие, как стекло, половицы… Там – пока храм не сгорел – люди поднимались над обыденностью, делались добрее, мягче, лучше. Вот там была святыня. А двор Достойных – загон для животных, грязная, отгороженная решетками конура, где человека превращают в зверя.

– Конечно, не стоит и говорить, – расплылся в желтозубой улыбке Коземорд, – что в настоящий момент я бы не советовал вам… как бы это выразиться?.. Колебаться, противиться руке судьбы, которая вас сюда привела. Для тех, кто вступил в наши ряды, попытка покинуть эти стены весьма… неблагоразумна.

– Неблагоразумна… – повторил Рук. – Это очень мягко сказано.

Он слышал о Достойных, пытавшихся бежать. Такие не уходили далеко. У общего преклонения перед вступившими в их кровавые ряды мужчинами и женщинами имелась темная изнанка – ярость всего города обращалась против беглецов-отступников. Рук видел тела – все жители Домбанга их видели, – развешанные под мостами или привязанные к опорам. Иногда бежавших выслеживала стража Арены. Но чаще горожане казнили их своими руками. Если любовь – простая питательная пища, то ненависть – лакомое блюдо.

– Конечно, вам и не захочется отсюда уходить. – Коземорд с улыбкой раскинул руки, словно приглашая гостей во дворец. – Здесь теперь ваш дом, а эти… искушенные воители – ваша семья.

«Родственники» наконец обратили внимание на новичков. Первыми обернулись те, что стояли рядом, смерили Рука и Бьен жесткими взглядами. Мало-помалу известие распространилось по всему двору. Бойцы отвлекались от разговоров, прерывали поединки, вешали оружие на израненные плечи. Постепенно спустилась густая тишина.

– Что такое? – пробормотала Бьен.

Рук хотел погладить ее по плечу, ободрить, но одернул себя. Здесь доброту принимали как слабость.

– Это… традиция, – ответил после заминки Коземорд. – Как бы это выразить? Приветственная церемония.

– Не слишком похоже на гостеприимство, – уронил Рук.

Теперь все глаза смотрели на них. Кое-кто ухмылялся, как ухмыляются участники жестоких розыгрышей. Другие взвешивали в руках деревянное оружие. Некоторые просто смотрели, будто ждали, что новички не выдержат и пустятся наутек. А потом все пришли в движение – кто шагнул вперед, кто отступил, образуя два ряда, разделенные примерно шагом пустоты. Свободная полоса вела на середину двора.

– «Королевская дорога», – указал на нее Коземорд.

– В Домбанге нет королей, – напомнила Бьен.

– И впрямь! – Мастер просиял. – Действительно!

Ближайший воин (уродливый шрам оттянул ему нижнюю губу до подбородка) ударил в свой щит деревянным мечом – раз, и второй, и третий. Его поддержали другие – колотили себя кулаками в грудь, клинками по клинкам, древками копий по клочкам твердой земли, – пока весь двор не заполнился медлительным, раскатистым стуком в ритме сердца.

Довольно улыбнувшись, Коземорд изобразил приглашающий жест, словно посреди двора их ждала прогулочная баржа.

– Вам захочется двигаться… бодрым шагом, – предупредил он. – Но бежать нельзя. Бег наказуем.

– Еще что посоветуешь? – осведомился Рук.

– Не падать. Постарайтесь устоять на ногах.

Исполнить это оказалось еще труднее, чем ожидал Рук.

– Держись за мной, – шепнул он Бьен, делая первый шаг к строю.

Большинство ударов должно было падать спереди, а он крупнее нее. Убивать их не собираются. Если бы все Достойные погибали в первый день, некому было бы сражаться на арене и некому отправляться в дельту на встречу с богами. Строй был шагов пятьдесят, не более. Рук набрал воздуха в грудь, прижал подбородок, заслонил лицо и пошел.

Деревянный меч ударил прямо по ребрам, выбив из груди половину воздуха.

«Бодрым шагом», – напомнил он себе.

Сейчас это звучало просто смешно. Он подавил смешок вместе с болью и двинулся вперед.

Звук стиснул его в кулаке. Барабанный бой не смолкал, но теперь люди еще и кричали во весь голос, орали прямо в лицо. Удары градом сыпались на спину и плечи, хлестали по бедрам и по животу. Тяжелый удар в локоть сбил ему руку. Он успевал заметить протянутые к нему кисти, разинутые рты, попытался снова заслониться предплечьем, и тут деревянный клинок ударил по макушке, Рук запнулся. Сверху накатил торжествующий рев.