Том 4. Стиховедение
- Автор: Михаил Гаспаров
- Жанр: Критика / Поэзия / Литературоведение / Языкознание
- Дата выхода: 2023
Читать книгу "Том 4. Стиховедение"
1
Первый шаг к такому подходу сделал Ремо Факкани в примечаниях к своей книжке о М. Цветаевой[410]. Он обращает внимание на рифму Пастернака в «Степи»:
Закрой их, любимая! Запорошит!
Вся степь как до грехопаденья:
Вся — миром объята, вся — как парашют,
Вся — дыбящееся виденье!
А. В. Исаченко[411] видел здесь диссонансную рифму гласных ы — у; Факкани убедительно доказывает, что Пастернак по французскому образцу сохраняет в слове парашют узкий звук ü и по немецкому образцу рифмует его со звуком и (который, в свою очередь, по русскому образцу подменяется позиционным вариантом ы: любопытный вавилон языковых особенностей и традиций).
Мы можем подкрепить это еще несколькими стихотворными примерами. Прежде всего — из ранних шуточных набросков самого же Пастернака: в «Пасхальном мотиве» (1911–1912?) мы читаем:
Помнишь, возвышался Zürich
Помнишь, помнишь в спешных ширях
Весь в крестах, веригах, гирях…
(Вряд ли Пастернак при этом вспоминал, что и Карамзин в «Письмах русского путешественника» писал «Цирих», и Греч — «Нирнберг».) Затем, у В. Эльснера в «Выборе Париса» рифмуются строки:
И вдруг в слепящем эфире…
Как в старой наивной гравюре…
Наконец, в неопубликованной пьесе Б. И. Ярхо из средневековой жизни «Расколотые» (1941)[412] будущий трубадур Маркабрюн, известный женоненавистник, поет (размер стиха — силлабический):
Маркабрюн, рожденный Брюной,
Под такой живет судьбиной,
Что не любил ни единой
И в жизни не был любим.
Налицо, несомненно, то же созвучие. При этом замечательно: и парашют, и Брюна — слова французские, тогда как рифмовка их с U — явление немецкое (Liebe — Trübe, из франкфуртского говора молодого Гете), во французском стихосложении не принятое. И Пастернак, и подавно профессиональный филолог Ярхо отлично знали это, но тем не менее смешивали эти особенности в суммарном ощущении «иноязычности». Они рифмовали как бы не французский или немецкий звук, а тот самый добавочный звук русского «интеллигентского языка», о котором писал Поливанов. Что немецкий и французский звук для русского слуха были идентичны, видно из Мятлева: «Рыба, утка и гемис — Это ле премье сервис» (рифмуются Gemüse и service).
Еще разительнее в этом отношении выглядит пример из цветаевского автоперевода поэмы «Молодец» на французский язык. Здесь мы находим:
Здесь рифма ü—i прямо вторгается под пером русского автора из немецкого языка во французский: несомненно, французскому читателю это резало слух так же сильно, как цветаевский французский синтаксис или силлабо-тонический размер.
Наконец, последний пример прибавляет к этому смешению языков еще один — эстонский. У Игоря Северянина в стихотворении «Tüu и Ani» (сборник «Фея Eiole») имя Tüu рифмуется с сливу и обрыву (опять русское неразличение и и ы в рифме): «О моя милая Tüu! О моя милая Ani! Tüu похожа на сливу, Ani — на белку в капкане…»[413]Не решаемся судить, влияли ли здесь на Северянина традиции эстонской рифмовки или здесь перед нами то же смешение французских, немецких и русско-интеллигентских фонетических привычек. Отметим лишь еще одну междуязычную рифму в том же сборнике, тоже приблизительную: Pühajõgi — в беге («Два цветка»).
Упомянем также одну из последних строф поэмы Б. Лапина «Ганс Клаас»: «Я, умиравший на фронтах От Льежа до Намира, Умру опять за торжество Переустройства мира». Название крепости Namure на русском языке устойчиво транскрибируется Намюр: возможно, здесь имело место редакторское вмешательство ради графической точности рифмы. Во всяком случае, здесь перед нами та же немецкая рифмовка франкообразного ü с i.
Все эти примеры — на рифмовку долгого ü с долгим i. Краткому ü не повезло: ни одного примера его рифмовки с i мы не находим. (Хотя в разговорном языке Frühstück давно и легко дало фриштык, дошедший до Даля.) Даже воспитанный на немецкой поэзии Ап. Григорьев во «Встрече» рифмует: «И словно вопль, несется звук: Gieb mir mein Kind, mein Kind zurück!», т. е. последнее слово он однозначно ощущает как русское цурюк.
И, наконец, чтобы вернуться к парашюту: в стихотворении Бродского «Памяти Н. Н.» (около 1993: «Я позабыл тебя; но помню штукатурку / в подъезде, вздувшуюся щитовидку…») есть строки: «Что посоветуешь? Развеселиться? / Взглянуть на облако? У них — все лица / и в очертаниях — жакет с подшитым / голландским кружевом. Но с парашютом / не спрыгнуть в прошлое, в послевоенный / пейзаж с трамваями, с открытой веной / реки» и т. д. Однако здесь можно с уверенностью видеть не «особый звук», а действительно диссонансную рифму (ср. далее рифмы кепке — тряпке, кроме — время, столетья — платья, грифель — профиль, древней — кровной): видимо, это значит, что и у Пастернака Бродский воспринимал запорошит — парашют как диссонанс без всякого ü. По-видимому, «интеллигентский диалект» с его специфической фонетикой вымирает на глазах — за одно-два поколения.