Пустыня или рай

Голос Природы. Мой ягненок

Если я себя хорошо чувствую, то у меня, как правило, не бывает свободного времени. Но иногда жизнь просто вынуждает меня сделать паузу. Если я заболеваю и лежу в постели, то жизнь указывает мне: это уж слишком! Тогда я вспоминаю маму. Ведь что бы ни случилась, она всегда была на моей стороне и всегда замечала, если со мной что–то было не так. Вот и сейчас, когда я болею, у меня по–прежнему возникает такое ощущение, что мама скажет: «Отдохни немного, не торопись, подумай, вспомни то и это». И порой в такие минуты я вспоминаю о своем ягненке.

Когда мне было восемь лет, у меня был маленький ягненок, я его растил. Это было нечто совершенно особенное. Ни у кого из соседских детей не было ягненка. Я так долго умолял отца, пока он не дал мне своего разрешения, а мама его поддержала. Что это была за вселенская радость! У меня теперь свой ягненок! Поначалу я кормил его из бутылочки и, когда все ягнята были вместе, постоянно следил за ним и с гордостью говорил: «Смотрите, вон там слева, с краю, это моя Жемчужинка».

Однажды он в горах сломал себе ногу. Я очень хотел ему помочь, и мама показала мне, как накладывать шину; я приложил тонкие щепки к сломанной ноге и плотно перебинтовал полосками ткани от моей старой рубашки. Для лечения я использовал мазь из еловой смолы. Какое–то время ягненку пришлось ковылять на трех здоровых ногах и одной ходуле, а потом он окончательно вылечился. Ах. что за радость это была: он снова здоров и может свободно прыгать!

Потом пришло время осеннего аукциона, на котором продавали в том числе и ягнят. Это было абсолютно нормально, ведь только племенных животных оставляли на зиму откармливать, а молодняк продавали. Так должно было случиться, иначе у нас скопилось бы слишком много животных в небольшом помещении. Приехал торговец на грузовике, и все соседи стали сгонять в долину своих овец, предназначенных для продажи; ну и мы, конечно, тоже.

Когда я пришел, я увидел, как торговец хватал ягнят! Одного, потом другого. Он хватал ягненка, поднимал на веревке, обхватывая под животом, и взвешивал: 47 кг, 53 кг, 68 кг, 42 кг — раз, и нет его. Ягненок получал метку на спине, а потом подходила очередь следующего. И вот дело дошло до моего ягненка, его выхватили у меня, подняли на веревке, пропущенной под животом, взвесили, бросили в грузовик и увезли.

А теперь представьте себя восьмилетним мальчишкой, который вырастил ягненка, ухаживал за ним, лечил его, а теперь должен продать. Ты так к нему привязался. Ты не знаешь, что с ним теперь будет, воображаешь самое плохое, а тебя даже не будет рядом, чтобы помочь ему; его просто взяли и увезли. Грубое обращение с животными ранило меня до глубины души. Но, с другой стороны, теперь у меня в кармане были деньги, и я очень этим гордился.

Не было никого, кому я мог бы рассказать о том, что беспокоило меня, даже маме. На такие пустяки у нее не было времени, да и в принципе это было нормально, если животных отдавали. А плакать мне, как мальчишке, тоже было не положено. Однако справиться с чувствами было нелегко. Даже сейчас, когда мне порой снится ягненок, которого я вырастил в детстве, я думаю: если бы я мог вернуть его, если бы я мог забрать его назад, это было бы для меня самой большой радостью.

Подобные события сформировали мой характер и мое отношение к животным. Сегодня я не могу оставаться равнодушным и делаю все возможное, чтобы помочь, когда вижу, как страдают животные. Тогда я говорю и делаю что–то, потому что не могу иначе. Разве обязательно дело должно дойти до болезни или других неприятностей, которые выбивают из колеи, прежде чем люди задумаются о таких вещах и смогут переосмыслить неуважительное, небрежное обращение с ближними нашими?

Разве нельзя чтобы этот контакт, это единение и воспоминания об этом сопровождали нас по жизни каждый день? Разве это не должно стать частью естественной жизни? Разве мы не должны уделять этому время? Почему люди не могут собираться почаще вместе и говорить о том, что их действительно беспокоит? Что с нами случилось? Почему мы настолько огрубели и отупели, что дошли до такого обращения с себе подобными? Что нам нужно изменить? Что послужит толчком, чтобы растормошить нас? Неужели мы никогда не поймем, что так дальше продолжаться не может! То, что мы делаем, нельзя ничем оправдать. Мы сами превратились в злостных вредителей естественной жизни. Почему мы делаем это? Когда мы говорим о том, что нам причиняет душевное беспокойство, другими это расценивается как проявление слабости, а ведь мы так хотим производить впечатление сильных людей. В действительности же слабаки — это те, кто отгораживается от Природы, кто живет, отказываясь от внутреннего стержня, кто не в состоянии осознать смысл природосообразного поведения. Каждый нуждается в общении с единомышленниками без опасения быть высмеянным или использованным. Обмануть доверие слабого — это поведение, не свойственное природе человека. Естественное поведение — это поставить–себя–на–место–друтого, осознать внутреннюю необходимость уважительного обращения друг с другом. Жизнь, когда человек думает только о себе самом, это противостояние, а значит, разрушение. Тот, кто живет неестественной жизнью, больше других карает сам себя.

Раньше на крестьянских подворьях скот резали так, как это сегодня делают мусульмане. Когда мне было 12 лет, я тоже помогал — держал за ноги овцу, предназначенную для убоя. Овцу за задние ноги подвешивали на веревке. Потом ее закалывали специальным ножом, т. е. на шее делали глубокий разрез, чтобы через него могла вытечь вся кровь. Кровь собирали в миску, нужно было ее интенсивно перемешивать, потом из нее делали кровяную колбасу. Овца была еще жива и вынуждена была терпеть все это буквально до последней капли крови. Стоял ужасный предсмертный крик. Мне было невыносимо смотреть на все это до тех пор, пока овца не умирала. Этот ужас пробирал меня до костей. Я убегал в дом и жаловался маме на такую нечеловеческую жестокость.

Но так делали все в округе, и мясник на бойне тоже. Я кричал, протестуя, во все горло и требовал, чтобы отец сначала усыпил овцу. Но он считал, что, если овца будет без сознания, кровь не стечет — она застынет. Да и, в конце концов, все соседи так делают.

Но я все равно продолжал протестовать против этого. И, поскольку я не знал, чем еще можно аргументировать, в следующий раз во время убоя, прежде чем отец успел подвесить за задние ноги овцу, я оглушил ее, ударив обухом топора по затылку. Она упала и больше не двигалась, она была без сознания. Затем отец как обычно подвесил ее и заколол. Вся кровь без проблем вытекла, а животное не издало ни звука. Это смогло убедить моего отца, и с тех пор он всегда так поступал. Только после этого я смог наконец–то успокоиться.

Было ли это слабостью или проявлением силы? Я просто не мог смотреть на то, как страдали овцы. Поэтому я терроризировал всех домашних до тех пор, пока ситуация не изменилась. Конечно, мы рассказали об этом соседям, и они тоже стали так делать. Со свиньями та же самая история. До изобретения нового способа мы всегда слышали, что сосед режет свинью. Но потом ни на соседских участках, ни на нашем подворье не стало слышно предсмертных криков свиней или овец.

Жить по законам Природы — это не слабость, это одна из форм проявления силы. Тот, кто говорит о том, что он чувствует и думает, способен что–то изменить. Я давно понял: нужно говорить не то, что кто–то хочет от меня услышать, а то, что я чувствую. Иногда это могут быть довольно грубые слова. Но это слова Природы.