Коровы

77. Доводы Химеры номер четыре

И продолжила:

— Мычанье, а также блеяние, ржание и все остальные скотские звуки, которые вы издаете, относятся к бесспорному средству общения и выражения тех мыслей и чувств, которые ощущает скотина. Но что есть бесспорное? Попробую вам втолковать виды бесспорного… Как сказано в этой выдающейся книге, которую я успела прочесть: «Бесспорное существует в форме доказанного ранее, когда уже все споры стихли, и все согласились, что спорить больше не стоит — не о чем спорить. Есть также бесспорное, когда никто просто не знает, о чем тут спорить, так как ничего не понятно, и никто толком не знает, какой тут вопрос задавать и о чем, собственно, спорить. Есть бесспорное лишь потому, что все боятся открыто спорить, поэтому и не спорят, унизительно соглашаясь с тем, что спорить бесполезно по одной только причине: никто тебя не услышит, а если услышит, то не ответит, так как есть лишь один Голос, который может громко задавать вопросы и на эти вопросы же отвечать. Есть бесспорное лишь потому, что спор никак не рождается, поскольку каждый мычит или блеет что-то свое, не слушая никого другого, но речи всех никоим образом, ни прямо, ни косвенно, не являются ответами на вопросы, которые существуют латентно… — тут, при звуке «латентно», телки переглянулись, Ида тяжело задышала, вороная кобыла фыркнула, Пастух крепко схватил веревку, соединявшую дочь и мать, а верблюдица, стоящая в четвертом от телок ряду, плюнула в сторону Химеры, правда, плевок ее улетел куда-то за очередь, а вся остальная окружающая скотина замерла в ожидании дальнейшего так, как будто сейчас произойдет что-то из ряда вон выходящее. — …Да, — повторила Химера, — существуют латентно, но их никто не может правильно сформулировать, и поэтому спор напоминает рекламу самих же себя и своего личного мнения…

— Ты что, телка, — спросила Елена, обращаясь к Химере, — наелась синей травы?

— Сама ты, корова, наелась синей травы. Слушай дальше, что написано в этой книге! — и продолжила: — «Наконец, есть бесспорное в виде правдоподобного, когда суждения хоть и отражают действительность, но лишь какую-то ее часть, какую-то сторону, как правило, второстепенную, и не затрагивают сути происходящего; скорее, наоборот: они нацелены на то, чтобы увести от спора о главном, подсовывая нам нечто очевидное, с чем все согласны. Но поклонение даже такому бесспорному уже приобрело форму лицензии… Лицензионное сознание, не обладает способностью к самостоятельному суждению. Если визуальный ряд поддержан вербальным, то служит хорошей предпосылкой для выдачи этой лицензии. При этом лицензирование создает полную иллюзию принятого по своей воле решения. Так что лицензия есть такое решение вопроса, когда вопросов уже нет у того, кто выдает лицензию, а выдает ее тот, кто может ее и не выдать…» Из сказанного — пусть знает скотина! — я делаю вывод: не думайте, что вам бесконечно будет позволено мычать, блеять и ржать!.. Лицензию отберут — и заткнетесь! Но с другой стороны, как сказано в книге, «лицензия завершает классификацию бесспорного в системе ложных приоритетов и, как всякое завершение, таит в себе оспаривание бесспорного и низвержение монолитного…» И поэтому я делаю еще следующий вывод: свободу проекционному слову, для которого здесь, куда я попала, никакие лицензии не нужны! Добившись этой свободы, мы займемся правами скотины, условиями ее содержания и впряжемся во всеобщую голодовку, чтобы взять под контроль непонятно откуда возникший, установленный порядок вещей!

— На этом месте, наверное, Данте и покачнулся… — предположила Ириска.

— Скорее всего — упал… — добавила Марта.

Тут над скотиной пробежала, как порыв ветра, какая-то невидимая волна, растрепав гриву кобыле, тряхнув бубенчики на шее у Катерины и Марии-Елизаветы, сорвав прищепку с уха одной из овец и пощекотавшая нос одному из козлов так, что тот даже чихнул.

— Если это Подслушиватель, то в этот раз он довольно неласков, — заметила Анна.

— Такая резкость Подслушивателя, будущие коровы, — объяснила черно-белая Зорька, — выражает негодование Хозяина.

И действительно, стоило существу, рассеянному в эфире, нашептать Пастуху что-то важное, исходящее от Хозяина, как Пастух решительным, строгим тоном огласил следующее послание: «Химеру номер четыре ни к каким святыням не допускать, незамедлительно вернуть ее в Малый отстойник, привлечь для этого не одного, а сразу нескольких Пастухов, которые будут держать самолюбивую, вредную телку на крепких коротких привязях, после чего Пастуху стада телок первого круга идти к первоосновному камню и получить там, под камнем, свиток с дополнительными инструкциями в отношении своего поредевшего стада; Иде же, несмотря на ее почтительный возраст, за самоуправство в отношении собственной дочери — за то, что она без одобрения высшего разума потащила Химеру к святыням, — объявить от Хозяина выговор и лишить привилегии свободнопасущейся особи до тех пор, пока она не осмыслит свою непростительную ошибку, мало того, в обязанность ей тут же вменяется сопровождать стадо расхлябанных телок, наевшихся синей травы (которые еще получат свое!), до девяностых столбов, пока его не примут там под свое начало столбовые Гуртовщики; а вся остальная скотина на плоскости пусть знает о том, что, вернувшиеся из ниоткуда и заговорившие проекционными звуками, теперь сразу же назначаются в скоростные гурты и следуют не в Главный отстойник или в Загон для сумасшедшей скотины, как это было установлено до сих пор, а на великие Скотобойни, где языки их вместе с мозгами подвергнутся беспощадному исправлению…»

Пастух снял веревочную петлю с шеи Иды, тут подошли еще три Пастуха: тот самый, эфирное тело которого было покрыто белым бурнусом и куфией, и двое ни во что не одетые, эфир которых, видимо, от серьезности ситуации из розоватого и бледно-зеленого перекрасился в густо-коричневое, — и, опутав веревкой и еще и своими бичами маленькую Химеру так, что она попала как будто в какую-то сеть, потащили ее вниз по склону холма, причем скотина из очереди наблюдала все это с полным, церемониальным молчанием. Химера же, напротив, пищала: «…Поймите вы, дурни, лицензионное сознание архаично… Понятие «харизма» всплыло из сакрального ряда… Харизма в секулярном сообществе выдается на предъявителя, а не как в сакрализованных социумах… Лицензионное сознание не исключает веру в вышестоящее, но отключает ее как метанойю — полное переосмысление себя и мира… Понятие харизма в мире лицензий — всего лишь очередная смысловая подмена и оборотень… Метанойю, процесс глубоко онтологический, приспособила под себя психология и психотерапия, торгующие утешительными услугами — чем и занимается ваш Хозяин, по существу являя собой единственное средство массовой информации…» — и это было последнее, что услышали телки, после чего Елена сказала:

— Вот тут отец ее уже точно упал… Вообще, на каком языке она говорила?

— Да я сама сейчас чуть не упала, — призналась Джума и добавила: — Наверное, это был производный язык, отраженный в иллюзию из лжесущностного пространства, и попавший сюда уже в четырежды, как говорит наш Пастух, измененном звучании… В книгах, во всяком случае, ничего подобного мне не встречалось…

— Такую книгу, поверьте мне, телки, — сказала Мария-Елизавета, — даже в проекционном нигде нельзя прочитать и, тем более, запомнить, не покурив хоть немного травы… Делайте вывод!

— Вывод один, — заметила Катерина, — нам всем повезло, что Ида отправилась с ней сразу на холм, а не в ущелье — на обмывание первородным Божественным светом, поскольку произнеси эта Химера свою последнюю речь в окружении белых искрящихся скал, наверняка, я думаю, случилась бы катастрофа, еще неизвестно какого масштаба, вполне возможно такого, что пострадало бы все Божественное пространство…

— Ужас! — сказала Овсянка.

— Кошмар! — согласилась Ириска.

Оправившись прямым и косвенным образом от впечатления только что происшедшего, скотина снова сосредоточилась на продвижении к вершине холма, и кое-кто стал мычать, блеять и ржать, правда, с телками в разговор уже никто не вступал, и они сами немного пообсуждали случившееся.

— Мне показалось, что в этой Химере сразу четыре химеры… — сказала Джума.

— Три — это точно, — согласилась Мария-Елизавета, — но в чем ты уловила козла?

— Как же, она призывала нас, свободнорожденных, впрягаться…

— Ну не в телегу же, а в голодовку…

— Прежде всего, телки, — вмешалась тут Катерина, — она впрягла нас в свой паршивый язык: нет такого мычанья: впрягаться, и, значит, возражать ей скотина смогла бы только проекционным звучанием… А голодовка — это хуже телеги, представьте себе, что вы впряжетесь в «не прикасаться к траве»…

— Да и вообще, зачем было ее отпускать? — удивилась Антонина-гадалка.

— Ну, возможно, Хозяину был подан какой-то особый знак из недосягаемых сфер, — предположила Елена.

— Надо спросить Пастуха.

Но Пастуха уже не было… Гурт остался на попечение Иды, которая только теперь пересчитала всех телок и, узнав о причинах потерь, очень расстроилась, признавшись, что любила в стаде каждую сущность, держала в своей голове каждую голову, и что теперь ей будет недоставать как Куролески, так и Солдатки, как Стрекозы, так и Дурехи с Копейкой, а также Горчицы с Буянкой, и конечно, Сметанки, Ромашки, Лисички и особенно — скромной Кувшинки… «Будь с вами я — подобное бы не случилось!» — добавила Ида и упомянула еще и Малинку с Рябинкой, которые ушли от соблазна, не изменив Божественному началу, и тем самым, по ее мнению, не пройдя еще и нулевого столба, уже достойны были бы называться истинными коровами, которыми непременно станут при следующем своем появлении на плоскости. Узнав про бегство Таньки-красавы к верблюду, Ида коротко промычала: «Му», — и больше ничего не добавила.