Коровы

49. Фигули́на

После очередного столба телки неторопливо сошли со своей дороги в траву и начали насыщаться, то и дело осматриваясь вокруг — не появилось ли в пределе коровьего видения что-нибудь еще неизвестное, новое, при сближении с которым нужно соблюдать осторожность, чтобы не вызвать гнев Пастуха.

Сам же Пастух переместился к группе деревьев, кроны которых были похожи на конусы или свечи и уходили ввысь так далеко, что, казалось, сливались со сводом, и, сбросив сумку и бич и привалившись к стволу, стал наблюдать за пастьбой своего неразумного стада.

В самый разгар выщипывания вкуснейшей травы в поле зрения телок угодила корова, которая вышла из-за кустов, разляписто скучившихся неподалеку от места пастьбы, и направилась в сторону гурта. Телки на всякий случай установились поближе друг к другу и приготовились не общаться без позволения на то Пастуха.

Большая корова светло-рыжей окраски постепенно приблизилась к стаду, и телки от ее странного вида не то чтобы просто перестали жевать, а просто оторопели, слюни у них так и повисли вместе с травой, мало того, от удивления все пустили длинные струи, а потом еще сделали по шлепку, обогащая поверхность.

Вымя вместе с сосками у этой коровы было упрятано в холщовый мешок, стянутый у живота обыкновенной веревкой, задняя коровья часть была закрыта чем-то вроде огромных, розового оттенка проекционных трусов или подгузника с дыркой, из которой торчал заплетенный в косичку и украшенный наивным бантиком хвост, грудь закрывал плащевой ткани нагрудник, надетый на шею, и вдобавок из-под него виднелся клетчатый носовой платок…

Все это выглядело бы очень смешно в проекционной иллюзии, если бы полусущностная корова была подобным образом разодета, но пространство вокруг было вполне реальным, и светло-рыжая особь являлась частью неразделенного нечто, воспринимать которое даже с оттенком иронии было бы несуразно, — так что телки с должной серьезностью разглядывали детали коровьего одеяния, подмечая чистоту и опрятность всего, что было напялено на эту странную личность.

— Э-эх, бесстыжие, и как вам не совестно! — с упреком сказала корова, выражаясь сразу проекционно, хотя телки настроились на понимание коровьего языка и мысленно подключили свой телячий, пока еще небогатый словарь. — Одно слово — бесстыжие! — повторила корова.

Не зная, что и как отвечать, все телки перевели взгляды на Пастуха, который находился в пределе коровьего видения, но никаких знаков оттуда не поступило, Пастух никак не среагировал на появление этой странно украшенной сущности — как будто его это и не касалось, и тогда Роза взяла на себя ответственность начать разговор.

— В чем же мы провинились? — спросила она.

— Как же вы можете, — сказала корова, — так бесстыдно, не стесняясь друг друга, облагораживать этот луг, да еще пускать длинные струи — все вместе! К тому же на том самом месте, где занимаетесь поглощением травы. Вам не противно?

— А где же нам это делать? — удивилась Ромашка.

— Как где? Отошли бы вон в те кусты, и, ради приличия, не все разом, а по одной.

Телки молчали, даже как-то смущенно.

— Морды у вас обслюнявлены, — продолжала корова, — слюни свисают чуть ли не до поверхности, — выглядит отвратительно, вытирайте хоть об траву… А лучше потребуйте от своего Пастуха, чтобы он добыл вам нагрудники — из проекционной синтетики, это чистоплотнее всего, такой нагрудник можно прополоскать в любой близлежащей луже.

Телки продолжали молчать, переваривая услышанное.

— Теперь — носы: мокрые, до неприличия сопливые… Безобразие какое!

— Да как же мы высушим наши носы? — удивилась Джума.

— А вот у меня платок, — сказала корова, — и пусть ваш Пастух достанет в потустороннем нигде точно такой же, пусть и один на всех, и вытирает вам ваши сопли — все Пастухи просто обязаны следить за коровами, тем более за телками первого круга.

Телки как будто бы онемели и не могли ничего возразить.

— И не чавкайте так, вас слышно издалека, жуйте скромнее!.. Теперь постановка копыт… — Тут корова укоризненно покачала рогами. — Задние ноги у вас раскорячены так, как будто вы носите вымя… Как нескромно! Сдвиньте их, сузьте, хоть немного прикроете срам… Что, у вас одни бычки в голове? Бесстыжие… Как не стыдно!

Затем корова сказала:

— Посторонитесь, дайте дорогу! — И, пройдя сквозь раздвинувшееся, буквально обомлевшее от удивления стадо, степенно и важно удалилась в сторону, противоположную той, откуда пришла.

Последнее, что услышали телки, было: «Скотина, она и есть скотина, к тому же безрогая… Вот же скотина!»

Все стадо, тут же бросив траву, двинулось к Пастуху и, окружив его, наперебой, без остановки заголосило:

— Пастух, мы — ошарашены! Вы видели существо, с которым мы разговаривали?

— Это, Пастух, была корова или иллюзия?

— Она, Пастух, обозвала нас скотиной…

— Безрогой, Пастух…

— И заявила, что мы неправильно облагораживаем поверхность…

— И посоветовала нам сузить копыта…

— Платок…

— Срам…

— Нагрудник…

Дождавшись, пока все телки проговорятся и замолчат, Пастух соорудил козу, дал склеить ее Овсянке, выпустил едкий ковыльный дым и сказал:

— Это, телки, была Божественная корова, сущность возрастом в бесконечно много кругов, скоро она удалится к горам и превратится в туриху и поэтому и ведет себя поучительно, исходя из того чисто внешнего взгляда на стадо, который возник и развился в ней под влиянием ее же проекции, не подействовавшей на сущностную основу этой коровы, на порядок вещей в ее голове, но сместивший ее отношение к поведению скотины на поверхности и под сводом, к внешнему облику и к тем мелочам, на которые особи нашего стада не обращают никакого внимания. — Тут Пастух, затянувшись козой, сделал паузу и, как это нередко бывало, начал или продолжил как-то издалека: — Вы, телки, уже миновали столбы полного непонимания реальности, а также область последних иллюзий скотины и добрались, я считаю, успешно, до той части поверхности, где молодые коровы обретают более глубокие знания окружающего пространства, и поэтому должны в понимании своем исходить из того, что воздействие потусторонней иллюзии на сущности нашего стада было всегда, правда, менялись формы и степень этого нежелательного влияния.

— А я, Пастух, — не сдержалась Елена и прервала Пастуха, — пообщавшись с этим Оно и с этой разодетой коровой, задумалась не о влиянии на стадо мертворожденных теней, но о возможности раздвоения самих сущностей, не связанного с проникновением потустороннего искаженного. То есть мне показалось, что в каждой сущности содержится еще одна сущность, которая при определенных условиях и проявляет себя. Как, например, в этих она и он возникло еще и оно, а в корове — совсем не скотина, но что-то другое, и все это дожидалось момента в глубине светлого и искристого, чистого скотского существа.

— Это предположение, Елена, — ответил Пастух, — прямо относится к проекционному взгляду на мир, и за подобные мысли, начиная с круга второго, любую особь могут отправить в Главный отстойник на исправление ее ума, а при повторном развитии мыслей подобного рода определить и в Загон для сумасшедшей скотины. И все потому, Елена, что предположение это исходит из потустороннего мышления, которое используется вашими призраками и которое довольно часто задается вопросом: есть ли в моем я еще одно я? То есть мертворожденные тени могут искать не только зеркала в зеркале и воды, предположим, в воде, но и себя, выражаясь проекционно, в себе, чувствуя себя не реальными и ощущая в себе что-то истинное, более правильное, и это весьма похвально, поскольку, возвышаясь при этом до понимания великого положения вещей, они ощущают в себе, вторичных, вас — первичных. Но это похвально лишь для проекций, для вас же, Божественных особей, вопрос подобного рода говорит лишь о проникновении мертворожденного мышления в сущности в те моменты, когда они пользуются своей Божественной привилегией: побывать в проекционном нигде, чтобы отдохнуть и немного развеяться от обремененного многочисленными заботами и ответственностями существования в нашем великом стаде. Поэтому не задавайте себе этот вопрос, который, Елена, возник у тебя от остаточного проекционного взгляда на порядок вещей. Стадо многообразно и многолико, но существование сущности в сущности — предположение абсурдное. Смешение жеребца и ослицы, осла и кобылы, как это допустимо в потустороннем нигде для проекционной скотины, могло бы, наверное, породить сущность в сущности, но Великий закон, исходящий из недосягаемых сфер, подобных модификаций, говоря отвратительным мертворожденным звучанием, на плоскости и под сводом не допускает, и поэтому предположение твое, Елена, четырежды невозможно. Но вернемся к корове, которая вас так удивила. Зовут ее Фигули́на, в каком-то смысле история ее будет обратная той, которой прославилась Барбариска-Илона-заступница, то есть Фигули́на на плоскости всегда вела себя как потусторонняя тень, причем копируя особенности характера своего мертворожденного призрака, так что по действиям этой коровы можно было увидеть ту высшую степень удаления этого призрака от первоосновного скотского поведения. С самых первых столбов телка эта, родившаяся от уважаемой, определенной коровы по имени Марфа и не известного никому быка, с которым Марфа схлестнулась не при свидетелях, для облагораживания поверхности удалялась от своего гурта за предел коровьего видения, траву и сено жевала как-то брезгливо, то и дело выплевывая поглощенное, воду пила только из чистых луж, причем не втягивая ее, а как-то осторожно лакая, высокомерно вела себя со своими согуртницами, как будто была на голову выше, пуская струю, всегда закрывала глаза, — за что и получила от своего первого Пастуха кличку Фифа, лягнув его в тот важный момент, когда он пытался определить ее промежностную судьбу — как неопределенной, не помнящей себя телки. На круге втором все эти качества Фифы усугубились, и первый же бык, оприходовавший ее, обозвал ее Фигулиной — так она повела себя после совокупления: убежала в кусты, заревела там так, как будто случилось что-то непоправимое, а Пастуху, пришедшему к ней на помощь, чтобы успокоить ее, заявила, что ей необходимы трусы, а без трусов она больше не выйдет из этих кустов, — пусть раздобудут трусы в проекционной иллюзии, а она будет ждать, голой в стадо больше ни шагу. Хозяин по донесению Подслушивателя тут же определил проникновение несущностного, и — дело обычное — направил корову в Главный отстойник. Быка же похвалил за меткую кличку, наградил серьгой в бычье ухо и объявил Пастухам, что Фифа — теперь Фигули́на.