Коровы

26. Верба

«Верба…» — сказала Анна и затеяла с коровой мысленный разговор, который никаким образом внешне нельзя было уловить.

Вскоре привязанная корова отвела взгляд от свода и тупо, не отрываясь, стала смотреть на Анну, по-прежнему не обращая внимания на Пастуха и телок, окруживших ее и с любопытством дожидавшихся хоть какого-то результата.

Три телки, отправленные за Лисичкой, вернулись назад, сама же Лисичка остановилась пока что на некотором расстоянии и наблюдала происходящее.

Наконец Анна сказала:

— Это, Пастух, оказывается, одна из тех самых коров, которые после просмотра валятся на спину и вращают ногами, издавая странные, нереальные звуки. Все миражи, которые они видят и наблюдают так долго, представляют собой площадки для танцев, где развлекаются проекционные тени. В частности, и ее тень, причем не одна, а много ее теней, поскольку она имеет в потустороннем мире довольно много проекций, и все они танцуют под музыку в разных менталитетных, как вы объясняли, скоплениях, разбросанных по земле — в плоскости проекционной иллюзии. Верба просто помешана на танцах и музыке и поэтому рвется в иллюзию, чтобы повеселиться, потанцевать. Когда же мираж пропадает, она и валится на спину и изображает ногами свою танцующую проекцию, подпевая себе этими странными звуками. Я ее мысленно отвлекла, мираж тут же исчез, и она хочет потанцевать, но веревка сдерживает ее.

— Ответь ей, Анна, что для коровы подобное действие недопустимо, выглядит непристойно, да и вообще, если бы вездесущий Подслушиватель был способен проявить свои способности здесь, в области последних иллюзий, то он бы тут же донес о поведении Вербы Хозяину, и она получила бы довольно строгое наказание — за подражание проекциям. Так что отвязать ее невозможно, пусть стоит и очухивается от своего миража! Напомни, что она — Божественная корова!

Анна мысленно в точности передала Вербе все, что сказал Пастух, и корова неожиданно промычала одну длинную фразу, затем другую.

— Ну, — обрадовался Пастух, — теперь и я понимаю! Ты, Анна, действительно обладаешь способностями избранной сущности, ты всего лишь телка первого круга, но уже сумела вывести из оцепенения полноценную сущность и заставить ее говорить. Больше пока что от тебя ничего и не требуется.

— А что Верба сказала? — спросила Роза.

— Верба сказала, что она уже понимает… Правда, что она понимает, она не сказала… Она попросила отвязать ее, пообещала, что не будет валиться на спину и дрыгать ногами, подражая своим проекциям, и выразила желание для начала пойти не на шестнадцатый столб своего пятого круга, с которого убежала сюда, а к великому Тракту, чтобы пристроиться к карнавальному стаду и хоть немного еще побыть в ощущении радости, веселья и счастья, после чего она без оговорок вернется к своим коровьим делам и заботам, к обязанностям обычной скотины. Верба также посетовала, что у нее нет украшений, без которых в карнавальное стадо ей стыдно войти… — ответил Пастух и тут же прибавил: — И все же какая-то она недотепа! Зачем ей в карнавальное стадо?..

Но телки среагировали совсем по-другому.

— Вот какая паршивая это была коза! — воскликнула возмущенно Роза. — Я бы сейчас с радостью отдала Вербе прищепку!

— Я, Пастух, — заявила Мария-Елизавета, — отдаю Вербе свой колокольчик! Вешайте его на нее!

— Пастух, перевесьте на Вербу венок с моей головы! Я готова ходить и так, без венка, лишь бы Верба почувствовала себя счастливой!

Другие же телки, у которых не было что предложить, просто поддержали Вербу мычанием, интуитивно взяв ту интонацию, которая выражала полную коровью солидарность.

— Похвально, — сказал Пастух, — что все вы неравнодушны к проблемам своей ближней коровы!.. Но если ты в очередной раз потеряешься, Мария-Елизавета, без этого колокольчика тебя не найти… Венок, Анна, сплетенный для твоей головы, предназначен только для избранных сущностей, и Верба не вправе его носить… Козы действительно редкостные воровки… Но я, конечно, что-то найду для Вербы и украшу ее — корова пятого круга, уставшая от однообразия бесконечной пастьбы, в любой момент имеет право поучаствовать в карнавальном движении и тем самым поднять себе настроение для дальнейшего прохождения кругов, причем Пастухи обязаны ей в этом помочь. — И Пастух открыл свою сумку и стал рыться в ее содержимом.

Две телки, Ириска и Стрекоза, переглянулись и направились к лугу. Лисичка последовала за ними. Достигнув границы луга, все трое нагнулись и вроде стали щипать траву.

Пастух между тем извлек из содержимого сумки клубок серебряной нити, несколько гаек, проволоку и пучок уже известного льна. Гайки он нанизал на тонкую проволоку и повесил это своеобразное ожерелье на шею коровы, затем вплел несколько серебряных нитей в ее довольно невыразительный хвост и той же нитью обмотал все четыре голяшки, причем, не скупясь, сделав на каждой ноге по двадцать витков, так что на вид получилось что-то вроде браслетов. Когда же он стал пристраивать лен на рога, предварительно отвязав веревку, подошли с луга Лисичка, Ириска и Стрекоза — каждая принесла в губах по цветку: синий, желтый и розовый — очень редкий, какого не было даже в венке у Анны. Пастуху настолько понравились сообразительность телок и неравнодушие их к положению коровы, что он тут же безмолвно достал из сумки бельевые прищепки и нацепил их на уши трем телкам, принесшим цветки. Затем он украсил цветами рога покорно стоящей Вербы, закрепив их сантехническим льном, и оставил довольно длинные кончики этого льна, так, чтобы они на ходу развевались. Он отошел от коровы, оглядел ее всю.

— Скромно, конечно, — сделал он вывод, — но довольно достойно…

— Верба, — сказала Елена, — ты выглядишь потрясающе!

— Верба, — добавила Роза, — мы тебя обожаем!

Пастух погладил корову по голове, почесал ей за ухом, похлопал по задней части и последним, более сильным хлопком отправил вперед:

— Геть! Верба, на карнавал! Но не забудь, что тебя ждет шестнадцатый столб твоего пятого круга! И не рассказывай никому, что ты была в области последних иллюзий: Подслушиватель вездесущ, тут же донесет об этом Хозяину, и тебя строго накажут!

Верба промычала что-то, понятное одному Пастуху, и телки увидели, как на ее огромные коричневые глаза накатились настоящие слезы.

— В общем-то, — объяснил Пастух, — корова эта, по существу, лишена пастуховской опеки, и мычание это и слезы выражают признательность за внимание к ее невыдающейся, но Божественной сущности.

Телкам тоже почему-то захотелось заплакать, и они жалобно замычали, провожая этим подобием плача корову, которая удалялась, помахивая искрившимся от нитей хвостом. Верба обошла стороной привязанного быка, хотя последний никак и не среагировал на приближающуюся корову, прибавила ходу и, миновав далекое, блестевшее на поверхности пятнышко озерца, скрылась за пределом коровьего видения, оставив телок в состоянии какой-то необъяснимой тоски.

Но вскоре поднялся ветер, поменяв грусть на тревогу, и телки прижали уши, стали сбиваться в кучу, прикрывая друг друга от непогоды. Издалека донеслось раскатистое и как будто бы требовательное мычание Иды, которая медленно, преодолевая пружинистый ветер, двигалась к стаду.

— Ида напоминает этим мычанием, — сообщил телкам Пастух, — что вымя ее полно и пора бы ее подоить… К тому же ветер задул, да и мое эфирное тело начинает сгущаться… Все это говорит о том, что скоро наступит тьма, но перед этим появятся над поверхностью наши великие дойки, которые на самом-то деле расположены далеко впереди — в долине, где пасется на прекрасных лугах множество стад и одиноких коров, — но отображаются перед наступлением тьмы над любой точкой поверхности как Божественная реальность, в которую, в отличие от проекционного миража, беспрепятственно может попасть любая корова для облегчения своего раздутого вымени — где бы она ни паслась на этот момент.

Ида, пока Пастух говорил, приблизилась к стаду, и телки увидели, что вымя ее действительно стало огромным и болтается на ходу, затрудняя движение.

Ветер неожиданно стих, и пространство вокруг начало погружаться в наступающий мрак. Погасли серебрящиеся до того линзы озер и луж, полотно свода из голубого перекрасилось в темно-синее и приобрело на этот раз глубину, одиноко заревел бык, привязанный к далекому дереву, но его теперь в сумраке не было видно.

— Бык, — объяснил Пастух, — насмотревшись иллюзии, рвется теперь со своей привязи бежать и искать исчезнувшее увиденное, но ваша звездная Мать успокоит его своим видом на своде, и, как только снова наступит свет, специальный Пастух, следящий за поведением скотины в области последних иллюзий, отвяжет его и отпустит в поступательное движение, установленное великим законом.

Тут на глазах у телок начали возникать, как огромный мираж, поднимаясь от поверхности и до свода, очертания длинных строений, громоздившихся одно над другим так, как будто они были воздвигнуты на склоне горы. Строения эти казались прозрачными, но внутри них ничего не было видно. Вскоре телки услышали многоголосное, беспрерывное мычание коров и увидели их призрачные фигуры, похожие на двойников прошлого и будущего, которые сплошным потоком медленно входили в эти строения с одной стороны и таким же потоком выходили с другой, рассеиваясь затем в пространстве. Ида замычала и двинулась в сторону доек, теряясь из виду в потемневшей округе.

Телки долго неотрывно и молча наблюдали это странное, грандиозное зрелище, до тех пор, пока совсем не сгустилась тьма — великие дойки как бы утонули в ней и стали не различимы. Мычание входящих и выходящих коров постепенно стихло. И тогда на своде загорелись, как близкие лампочки, первые звезды, и обозначился слегка краснеющий силуэт Матери всех быков и коров.

— А куда, Пастух, — поинтересовалась Джума, — девается такое количество молока? Кто его пьет? Или из него что-то делают?

— Молоко это, будущая корова, никто не пьет, и из него ничего не делают, поскольку это — эфирное молоко, которое пополняет эфир.

— А можно ли пить это молоко? — спросила Джума. — Ведь просто эфир, как ни крути, не утолит голод, предположим, родившихся.

— Отелившаяся корова, Джума, не дает эфирного молока, вымя ее наполнено молоком, схожим с проекционным, его и сосут телята до очевидного появления на плоскости, после чего корова снова продолжает давать эфирное молоко, которое не является чем-то утоляющим голод скотины — подобно траве и воде. Избранных же коров доят в их стойле и забирают их исключительно бесценное, как я уже говорил, молоко для обмывания этих самых телят, чтобы пропитать их Божественным смыслом.

— А почему эфир нуждается в пополнении? — спросила Елена. — Разве это не бесконечное что-то?

— Эфир, правильно ты заметила, бесконечен, но бесконечность его поддерживается тем же эфиром, имеющим разные состояния, в число которых и входит эфирное молоко. Специальные Пастухи, которые заведуют дойками, и те не очень-то разбираются в этом, поскольку сам процесс пополнения эфира и обмывания телят скрыт даже от нас, Пастухов, непониманием общего понимания всего, что происходит в реальности, и только Хозяин видит и понимает все то, что связано с бесконечным эфиром и появлением на свет Божественной сущности.