Коровы

32. Другие

Стало светлеть. Звезды исчезли, и Мать всех коров растворилась в голубеющем своде. Телки начали подниматься, мычать, пустили длинные струи, оглядели пространство. Силуэта быка у далекого дерева уже не было видно — наверное, бык успокоился, его отвязали и он ушел на круги. Кувшинка и Антонина-гадалка взялись бодаться, Марта лягнула Дуреху, Дуреха — ее, Мария-Елизавета, звеня колокольчиком, поскакала к воде, за ней потянулось все стадо.

Напившись воды, телки хотели было заняться травой, но, к своему удивлению, не обнаружили луга с цветами, на котором было так вольготно пастись. Вместо луга вплоть до дороги бугрилась пустая поверхность.

— А где же трава? — удивились многие телки и поспешили за Идой и Пастухом, которые, не удивляясь, кажется, исчезновению луга, вышли к дороге и остановились возле столба.

— Трава, о которой вы вспоминаете, — объяснил телкам Пастух, когда те собрались вокруг, — осталась далеко позади. Посмотрите на столб!

— Столб тридцать два, — прочитала Елена и сделала вывод: — Это значит, что мы миновали область последних иллюзий скотины и вышли на ту часть дороги, где нас ожидает глубокое понимание реальности…

— Ты, Елена, — не выдержала Копейка, — все думаешь о малодоступном нашему пониманию сущном и совсем не думаешь о насущном: сейчас бы хоть сена клочок пожевать или хотя бы соломы — живот подвело!

— Скоро и пожуете, — успокоил Копейку Пастух. — Там, впереди, вас ждет небольшой зеленый лужок, на котором достаточно полноценной травы, чтобы удовлетворить первый голод наступившего света и продолжить дальнейший путь. Также обещаю вам скоро не только клочок, но два или три стожка прекрасного душистого сена, которое, кстати, я и сам не прочь покурить, хотя оно довольно забористо — крепостью напоминает махорку у пастуха Николая, но зато издает аромат тонкого смысла, ощущая который как будто умнеешь… Подобный эффект, рассказывал мне пастух Николай, случается с ним, когда он чувствует запах проекционного кофе, хотя и не употребляет последнего, довольствуясь в своей пастушеской жизни лишь чистой водой и веселящими проекционную душу опилочными напитками.

Пастух похлопал Джуму и Елену по впавшим, ребристым бокам, крутанул Марте хвост, после чего последняя не преминула лягнуться, почесал между маленьких рожек Буянку и Стрекозу, провел своей нежной, эфирной рукой по спинам насупившихся остальных, которые тоже ждали внимания и ласки, пересчитал поголовье, выстроившееся в два ряда, и, поправив на себе сумку и кнут, крикнул:

— Геть, коровы! Вперед!

Гурт более чем быстро двинулся по дороге, стремясь к обещанному лужку, и вскоре телки увидели на поверхности пятно зеленой травы, на которую тут же набросились, как будто уморенные голодом, и только Ида степенно обошла это пятно и удалилась куда-то в сторону. Пастух, которого спешащие телки оставили далеко позади, подойдя, обнаружил, что наплыва травы как и не было, а телки вопросительно смотрят, недовольно мычат, и длинные слюни тянутся от их губ до поверхности.

— Понятно, что вы не наелись… Но лужок этот предназначен только для перекуса, настоящий обед ждет вас неподалеку, и, как я говорил, обещаю вам душистое, первосортное сено, от которого даже я, употребляя его для коз, бываю в восторге! — И Пастух повел стадо в ту сторону, куда отправилась Ида.

Преодолев небольшое поле, состоявшее из множества круглых камней, на которых у телок то и дело подворачивались копыта, и поэтому они двигались осторожно, боясь оступиться, гурт подошел к трем довольно высоким стогам пахучего сена, к которому уже пристроилась Ида, выдергивая пучки из стогов и поглощая их с большим аппетитом. Тут же телки заметили, что от каждого из этих стогов уходит вдаль как бы дорожка из сена, как будто бы кто-то таскает это сено куда-то, роняя его по пути. Но телкам было не до раздумий — они тотчас же приступили к «обеду» — как выразился еще на дороге Пастух. Сам же Пастух теперь тоже занялся делом: он перетер сено ладонями, соорудил из этой соломки большую козу и, устроившись под одним из стогов, задымил ароматом «тонкого смысла», от которого несколько телок тут же чихнули, а Ириска сказала:

— Я, Пастух, не помнящая себя телка, но дым этот помню — он явно проекционный и пахнет какими-то головешками из костра…

Между тем не всем телкам сено пришлось по вкусу, некоторые из них никак не могли оторваться, жадно заглатывая пучки, другие же съели немного и как-то разочарованно отошли от стогов, жуя свою жвачку, отрыгивая и снова жуя, и делая это как будто бы от безвыходности. В числе последних были Овсянка, Солдатка и Стрекоза, а также Роза, Елена и Марта, которая задала Пастуху разумный вопрос:

— Скажите, Пастух, а если двигаться по нашей обычной дороге дальше, то далеко ли до ближайшей травы?

— Нет, Марта, не так уж и далеко, — ответил Пастух, — всего два поворота — и открылся бы новый, огромный луг, на котором трава растет бесконечно, и сколько бы там ни паслось всякой скотины, она никогда не кончается.

— Но для чего же тогда, — продолжила Марта, — мы приплелись сюда по этим камням, а не отправились дальше, к бесконечному лугу?

— Действительно, — удивилась Овсянка, — мы что, сена не видели?

— Я лично вообще предпочитаю траву, — объявила Солдатка.

— Зато другим, я вижу, — сказала Елена, — сено настолько по вкусу, что они его даже воруют или просто уносят… Я, Пастух, имею в виду вот эти дорожки из сена — что за скотина не может пообедать на месте, а хватает, как видно, охапки и куда-то несет, теряя большую часть на ходу?

— Конечно, — признался Пастух, — вы оказались здесь не ради какого-то сена, но с целью увидеть этих самых других — как правильно выразилась Елена… Но заманить вас сюда голодных было бы невозможно, не обещая первосортного сена. Впрочем, я, покурив его, действительно поумнел, и это кстати: нужно быть в приподнятом настроении ума, чтобы показывать вам этих других, поскольку обыденный ум Пастуха воспринимает картину, которую вы увидите, слишком обыкновенно, тогда как для объяснения ее требуется определенная доля возвышенности эфира… Следуйте по тропинкам из сена, — добавил Пастух и первым пошел вперед.

Телки, равнодушные к сену, незамедлительно двинулись вслед, другие несколько задержались возле стогов, продолжая «обедать», но любопытство все равно заставило их прервать неуемное насыщение и отправиться по тропинкам из сена. Весь гурт, таким образом, растянулся в цепочку, и телки по дороге гадали, куда их ведет Пастух.

— Возможно, мы идем в зоопарк и там какие-то хищные звери в клетках, — предполагала Кувшинка.

— Хищники не едят сена… — говорила Лисичка.

— Может быть, — не унималась Кувшинка, — в клетках содержатся наши проекционные тени… для показательности….

— Тени наши тоже равнодушны к траве, если только не курят ее, как Пастух.

— Что значит «другие» — действительно непонятно, — говорила Сметанка.

Сенные тропинки, как оказалось, стекались к изгибу довольно широкой дороги, похожей на Всеобщий Великий Тракт, который не так давно наблюдали коровы, но отличавшейся от последнего немногочисленностью разной скотины, двигавшейся по ней, и необычным видом этой скотины, которая не шла, но как-то плелась, в какой-то странной манере, сочетающей в себе явную неуверенность, но с тем же уверенность и к тому же порывистость, выражавшуюся то в замедлении, то в ускорении движения… Перед глазами телок, собравшихся вокруг Пастуха, двигались одинокие задумчивые быки самых разных мастей; печальные, как будто обиженные чем-то, понурые кони, опустившие головы; грустные козы, козлики и даже барашки и овцы — все как-то по одному, не составляя компании; ну а коров в пределе телячьего видения не было вообще ни одной… Конечно, все это требовало разумного объяснения, поскольку по виду этой скотины, идущей как на какую-то казнь, телки могли предположить только самое худшее: что все эти особи провинились и следуют в одно из тех мест наказания, о которых уже не раз упоминал в своих разговорах Пастух.

После значительной паузы, в течение которой все телки настроились на разумное понимание происходящего перед ними, а сам Пастух — на внятное объяснение, требующее возвышенности эфира, коровы услышали следующее:

— Дорога эта называется просто — Большая дорога, и, как и Всеобщий Великий Тракт, вы наблюдаете ее из своего момента движения. Все сущности, идущие перед вами, не составляют гурта или стада и не нуждаются в Пастухе, поскольку, обладая большой интуицией, они никогда не теряют главного направления и не совершают ошибок, которые, впрочем, им позволяется совершать… Все это пестрое сочетание разных голов является сборищем больших и малых Художников, которых в стаде принято называть Художниками с Большой дороги.

— А почему, Пастух, — тут же спросила Джума, — Художники эти движутся хаотически? Вот, например, тот коричневый конь, две те вон козы и этот милый барашек плетутся вперед, потом поворачивают назад и тут же снова вперед, но как-то наискосок, как будто они хотят удостовериться в правильности пути… Я бы сказала, что они мечутся в неуверенности направления своего основного поступательного движения.

— Верно, Джума, они именно мечутся, движения их на дороге есть нападение на смерть, то есть на понятие проекционного мира, в котором эта скотина дефективно увязает копытами, сущностями же находясь здесь, на плоскости и под сводом. Но особи эти, не доверяя своим Божественным чувствам, не перестают размышлять о несуществующей смерти и как бы оттягивают ее, нападая на нее именно изменением движения. Ну а уж проекции их в мертворожденной иллюзии и вовсе путаются в этом вопросе, сначала доказывая, что смерти не существует, потом объявляя, что она есть, и лишь под конец ощущения своего бесплотного тела в иллюзии, полагаясь на реальное восприятие, берущее все же верх, склоняются к правильному ответу — что нет такого вопроса… Мышление этой скотины, которую вы видите перед собой, не дает ей покоя, потому что все эти лошади, быки, овцы и прочие глубже кого бы то ни было способны заглядывать в бездны существования всех трех плоскостей, созданных великим Создателем и непостижимым Намерением, и даже в те сферы, откуда эти плоскости управляются. Но, не обольщаясь своими способностями, сущности на дороге в равной степени продолжают в себе держать сознание как пугливых проекций, так и полноценной скотины, не обольщаясь — потому что не доверяют себе и вечно раздваиваются.

— А почему, Пастух, здесь не видно коров? — спросила Тонька-гадалка.

— Здесь просто мало коров, — ответил Пастух, — поэтому их и не видно. Коровий ум лишь в исключительных случаях обладает парадоксальным взглядом на порядок вещей, а без последнего нечего и соваться в эту компанию. Козы и овцы с подобными, закрученными мозгами довольствуются на этом пути положением малых Художниц и по своей численности значительно превосходят коров, именно на этой дороге составляющих какие-то единицы. В компанию свою эти оригинальные сущности не принимают никого постороннего и, тонко улавливая отсутствие свободного мышления, тотчас же прогоняют с дороги чужих, не «своих», а могут и забодать, лягнуть. Каждая особь здесь имеет только одну проекцию, отбрасываемую в нереальный мир только в один из моментов движения. Проекции эти сочиняют нелепые — с точки зрения реальности — истории о так называемой жизни в проекционной иллюзии, или увековечивают, как они считают, чувства и образы, причем выражают все это разными способами: мертворожденным, к примеру, словом, музыкой, застывшей фигурой из камня или рисунками на поверхностях нереального мира. Они обольщают бесплотных призраков красивым описанием природы, проекционной любви, несущественных чувств — словом, всего того, что не имеет никакого отношения к Божественной плоскости, хотя, впрочем, уводит тем самым проекционное мышление от понимания реального положения вещей, которое, возникнув в создании проекции, может явиться причиной самоубийства, — как это случалось с первыми призраками, разум которых еще не был испорчен способностью к воображению. Но здесь конечно же все эти красивые проекционные изыски не стоят и сухой травинки. Но сущности на Большой дороге продолжают думать и думать, и сочинять, топчась на этой дороге, и, как вы видите по сенным тропинкам, не находят себе момента даже спокойно поесть. Они совсем не пасутся, считая это третьестепенным занятием, а только ходят и думают, и могут делать это до истощения, и поэтому великий Хозяин обязал нас, Пастухов, держать неподалеку достаточно сена в виде стогов и копен, которое эти особи быстро хватают, сколько ухватят, и уносят с собой, а там уже, продолжая думать и думать, заглатывают, отрыгивают и жуют. Смотрите внимательно: перемещаясь, они все жуют на ходу!