Коровы

70. Еремей

— Начну с того, телки, — продолжил Пастух, — что большинство обыкновенных погонщиков, к которым принадлежу и я, даже дважды Пастух, не имеют имен. Но есть Пастухи, изначально по воле Создателя и желанию Намерения носящие имена — таких единицы, и занимаются они не обычной пастьбой скотины, но работой на Божественных дойках, заготовлением зерна, а также следят за порядком в воловнях, плетут венки для избранных сущностей и разбирают скотину из карнавального стада, возвращая ее в движение по обычным кругам. Но в исключительных случаях Хозяин направляет Пастухов с именами в стада, где происходит что-то непредсказуемое, нежелательное и сложное, и где обычный Пастух, без имени, не в силах воздействовать на поголовье должным образом и нуждается в помощи. Пастухи с именами не отличаются от нас никакими возможностями или особенностями, кроме одной — имя их действует почему-то магически: успокаивает непокорных и побуждает к движению застывших. Вот посудите, коровы: вы обращаетесь ко мне просто — Пастух, — а если вы промычите, предположим, «Илья»… Есть разница в отношении к Пастуховскому образу?

— Я даже вздрогнула, когда вы сказали «Илья»… — призналась Овсянка.

— Да, как-то более значительно… — согласилась Елена.

— И страшно почему-то ослушаться, — сказала Мария-Елизавета, — и даже задать неуместный вопрос…

— Ну, мы, Пастухи без имен, не завидуем именным Пастухам, но завидуем только их сумкам, украшенным бисером… Впрочем, дело не в этом… Итак, Хозяин послал Пастуха Еремея унять взбесившийся гурт, который состоял из быков и коров третьего круга и по пути к водопою наткнулся на заросли белены и объелся ее. Что в проекционной иллюзии, что в Божественной плоскости белена — все одно, и траву, поглощенную вами, по сравнению с ней можно считать развлечением. Гурт взбеленился, перестал слушаться своего Пастуха, растоптал близлежащие посевы пастушьего табака, обожрал нежнейшие всходы ржи и пшеницы, росшие позади табака, налетел на здание воловни и обрушил его, так что несколько особей оказались придавленными, стал преследовать стадо коров, поддевая в ужасе убегавших своими рогами, и в итоге остановился, как бы одумавшись, но на самом-то деле, как понял Пастух, это была передышка. Коровы гурта возомнили себя быками и, подняв головы к небу, стали дико мычать, вызывая на бой разум недосягаемых сфер, быки же решили, что они — Пастухи, и стали гонять Пастуха, как скотину, и Пастух этот только и делал, что ускользал от их рогов и копыт и щелкал бичом, стараясь удержать взбеленившихся особей на ограниченной территории, чтобы не пострадала еще и другая скотина, пасшаяся где-то поблизости. Особенно неистовствовали быки и коровы с подпиленными рогами… Да и с неподпиленными, собственно, тоже… Было ясно одно: расхлебывать непорядок придется специальному Пастуху… Еремей прибыл к стаду по указанию Хозяина и первым делом удалил обычного Пастуха, совершенно потерявшего власть над осатаневшей скотиной. А затем сам обратился к непокорному стаду: «Я теперь ваш Пастух, смиритесь, войдите в закон». Но у быков только пена пошла от злости и глаза налились кровью, они утробно мычали, падали на передние ноги и рогами взрывали поверхность, а коровы оставили свой вызов великому своду и первыми стали бодать Еремея. Бич был бесполезен — хотя Еремей и треснул им несколько раз с оттяжкой над головами взбесившихся, но только усугубил положение: теперь уже и быки разом бросились бодать Еремея. Посланник Хозяина мог, конечно, и отступить, начать ускользать от взбесившихся тварей, но велико было в нем чувство достоинства и Пастуховской ответственности за Божественную скотину, перед которой он, конечно, не пал на колени, но страстно и даже слезно воззвал: «Смиритесь, взбесившиеся и осатаневшие, за вас же пекусь и плачу, остановите свою очумелость, всему есть предел!» Какой там! Его и не слышали, а только еще сильнее стали бодать, напирать и топтать, как будто не понимая того, что нет в мире сил, способных уничтожить вечный Пастуховский эфир! Последнее, что оставалось гордому и непреклонному Еремею, это использовать свое высокое имя, произнеся его вслух, но Пастух не успел, не дали! Навалились всем стадом и растоптали Пастуховский эфир на кусочки, которые в этот момент выражали только жалость и сострадание к взбесившимся особям и поэтому были самых нежных цветов: розоватых, салатовых, голубых и лиловых… Смяли грубо эти кусочки копытами, а потом еще, издеваясь, помочились на них, а одна сука-корова даже навалила сверху огромную кучу Божественного навоза, хотя и полезного, нужного, бесценного вещества, но все же в данный момент выглядевшего хамским испражнением. Шикарный халат, подаренный в проекционной иллюзии Еремею одним пастухом из тех мест, где выросла и откуда исчезла потусторонняя тень нашей Джумы, разодрали, можно сказать, по ниткам и клочьям, тюбетейку, пожертвованную вместе с халатом от восточно-проекционной пастушеской широты, изжевали и втоптали в черную грязь, кнут Еремея умудрились разорвать на кусочки, сумку порвали, и бисеринки с нее рассыпались по поверхности, железную табакерку цинично расплющили, десятки раз ударив по ней копытами так, что даже выбили искру, слезинку же, выкатившуюся из Пастуховского кристаллика зрения, даже и не заметили…. Остановились, думая, что бы уничтожить еще, и тут один бык, выискивая, что же еще дотоптать, над какими останками поглумиться, поднес глаз свой паршиво-красный близко к поверхности и увидел с очень близкого расстояния надпись на сплющенной табакерке: ЕРЕМЕЙ. Увидев это, бык мгновенно, как по волшебству, сник, потух, затих. Думал, думал, а потом не по-бычьи провыл с дикой грустью, с отчаяньем: «Это же был Еремей… Что же мы наделали, стадо!» Сам бык, как и другая взбеленившаяся скотина, знать-то не знал, кто такой Еремей и чем отличается он от других пастухов, но слово, увиденное на табакерке, потрясло его от рогов до копыт! «Это был Еремей, — промычал он снова и тихо, с раскаянием, — что же мы сотворили…» — и опустил повинную голову чуть ли не до поверхности, как будто кланяясь расплющенной табакерке… «Еремей! Еремей! — замычало все стадо разом. — Мы же не знали, горе нам, это был Еремей!..» Тут, видимо, по воле Создателя и желанию Намерения, которые иногда управляют явлениями, происходящими в Божественной плоскости, поднялись ветер и пыль, и стадо, плача, мыча и сопливясь, бестолково столпившись, шля на себя проклятья, простояло под этими ветром и пылью так долго, что быки и коровы похудели за это стояние чуть ли не вдвое. Наконец, непогода прошла, и скотина, собрав копытами и губами обрывки того, что осталось от вещей Еремея, в страхе трясясь и отводя свои взгляды, отдала собранное проходящему мимо Пастуху отары овец: сплющенный овал табакерки с сохранившимся именем, рваную сумку, кусок бича, помятую тюбетейку и слезинку, которую одна из коров все же увидела на поверхности, подняла своим языком и так и держала на высунутом языке в течение стояния, чтобы случайно не проглотить эту бесценную, маленькую, как капля воды, Пастуховскую плоть. Ну, шепот Подслушивателя разнес по Божественной плоскости реакцию высшего разума: Хозяин в гневе сначала кричал, что отправит всех провинившихся в никуда, причем не позволит им скрыться в глубине полусущностных стад, а попросит тех Божественных Пастухов, которые дружат с пастухами иллюзии, чтобы первые попросили своих проекционных собратьев пристроить эту скотину в стада, из которых то и дело забирают парнокопытных на обработку и дальнейшее поедание мертворожденными призраками. Пусть преступные особи существуют в вечном страхе стать теми «прелестями», которыми услаждают свои желудки бесплотные тени: как вареными, так и копчеными, вялеными, жареными, тушеными и даже сырыми, — и пусть постоянно боятся, что кишки их в любой миг могут стать оболочкой той колбасы, которую в потустороннем нигде поедают в невообразимом количестве… «А лучше всего, — сказал в итоге Хозяин, выражая свое беспощадное отношение к быкам и коровам, покусившимся на жизнь Пастуха Еремея, — было бы подвесить их заживо над проекционным огнем и коптить… Но, к сожалению, в отношении Божественной плоти процедура эта не даст ничего и по сути своей просто невыполнима». Окружающий эфир помрачнел, выражая состояние Хозяина, когда тот увидел поруганное оставшееся, принадлежащее Еремею, и в особенности вечно живую слезинку, без которой, хоть и восстановившийся полностью, Еремей будет смотреть на мир только одним сохранившимся глазом… «Вот же скотство, это вообще не лезет ни в какие ворота…» — и эфир сгустился, над плоскостью стало полутемно, скотина не понимала, тьма наступает или случилось что-то невиданное; коровы собрались доиться, но дойки не возникали в пространстве… Из этого состояния Хозяина вывела записочка Вилли — прочитав ее в тысячный раз, он отчасти воспрял и стал давать распоряжения: зачинщиков бунта — двух быков и восемь коров с подпиленными рогами — провести сквозь Пантеон скотских ужасов, но в нереальность не отправлять, поскольку преступление их не было вызвано проникновением несуществующего искаженного и произошло от особенностей реальности, из-за этой проклятой ботвы-белены, которая, впрочем, подобным, слишком уж сильным образом могла подействовать только на те скотские головы, в которых уже заранее созрела невидимая агрессия, — поэтому в Пантеон, а из него сразу на скотобойни, причем надолго; всем остальным спилить наполовину рога и тоже отправить на скотобойни единым скорым гуртом и не давать им там и капли надежды на возвращение на Божественные круги; ну а потом, всех вместе, зачинщиков и приспешников, последовательно, нисходяще: в Загон для сумасшедшей скотины, в Главный отстойник… Пастуха, упустившего стадо, не углядевшего в особях зарождения темной агрессии, которая загодя могла быть погашена прохождением ущелья с первородным омывающим светом, осветляющим сущность, после чего белена не подействовала бы так разрушительно на сознание скотины, — этого Пастуха — на коз… Вещи, оставшиеся от Еремея, объявить всеобщей святыней, слезинку — Божественной каплей, и все это выставить на высоте большого холма, на специальных камнях, и объяснить всем великим сущностям нашего стада, что вводится такое понятие, как поклонение святыне, и любая скотина может взойти на холм, покаяться в нехорошем, пусть даже существующем только мыслях, попросить у недосягаемых сфер чего-то желаемого, которое никак не сбывается, и приложиться к одной из этих святынь щекой, лбом, носом, ухом, рогом и даже хвостом, но главное — ни в коем случае не трогать ничего языком… А Пастуха Еремея, восставшего из кусочков эфира, но частью потерявшего зрение, Хозяин возвысил до недосягаемой должности, которую и имеет только один в стаде Пастух — Пастух Еремей… Есть, как вы знаете, весы в промежуточной плоскости, где небесные Пастухи взвешивают хорошее и плохое, — вот туда, к этим весам, и попал Еремей, в проекционном понимании Святой, в небесном — Великий Страдалец и Брат всем Пастухам, а по сущностному, в переводе с мычанья: Трижды Пастух, Гуртоправ, Промежуточной плоскости Весовщик… Положение — исключительное, но Еремей его заслужил. Так что продолжим сейчас движение к тому, что нас ждет впереди.