Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

LII. Сборы Возницына на конгресс. Дорога до Петервардейна

Конец августа и первые две трети сентября прошли в сборах и приготовлениях к отъезду на конгресс, открытие которого запаздывало сравнительно с предполагавшимся ранее сроком. Возницын посещал австрийских сановников и принимал их визиты: был у дворцового маршалка князя Мансфельта и у венского коменданта графа Штаремберга. 23 августа он побывал у венецианского посла Рудзини, назначенного уполномоченным на конгресс, и имел с ним продолжительную беседу, в которой, стремясь привлечь итальянца на свою сторону, излил свои наболевшие печали. На слова Рудзини, сказанные до начала разговора, что он собирается отправляться на конгресс, только ожидает отправления туда цесарских послов, да и вообще думает, что спешить не следует, так как и место для конгресса окончательно еще не назначено, Возницын ответил, что было бы лучше, если бы место конгресса было назначено где-либо поближе, не так убыточно было бы туда ехать, но самое бы лучшее было — и это желание царя — вовсе не заключать мира. Затем произнесены были те же укоризны, что и в разговорах с австрийскими министрами. Союзники лет пятнадцать призывали царя в союз против басурман, наконец, он согласился и вступил в союз, хотя и на короткий срок, который теперь оканчивается, начал тотчас же сильную войну, отобрал у неприятеля несколько знатных городов, сделал большие приготовления к будущей кампании как на море, так и на суше, затратив многие миллионы из казны, нанял в Англии и Голландии несколько сот матросов и начальных морских людей, которые уже высланы к Москве, строит, терпя большие убытки, морской флот и со всеми этими силами желает вести наступательную войну против неприятеля и искоренить его совершенно. А вот союзники не так поступают! Царь вел и ведет большую войну, а они в то время искали мира, которого уже и достигают. Но прочен ли и выгоден ли будет такой мир? Об этом надобно еще подумать, во всяком случае, когда союзники стали уже помышлять о мире, пересылаться с неприятелем и приняли посредничество, следовало уведомить о том государя, а они его не известили и объявили ему об этом только уже тогда, когда дело было сделано и основание для мирных переговоров («uti possidetis») установлено. Конечно, если бы царь мог знать наперед о таких намерениях союзников, он бы в такие великие убытки не вступал и таких приготовлений против неприятеля не делал, «а обратил бы войска свои на иную страну»[1247]. И за те труды царских войск, а еще более за труды самого государя союзники не только не выразили благодарности, но вместо всякой благодарности покидают царя без всякого удовольствования, тогда как сами в своих требованиях удовлетворены. Рудзини в ответ на эту филиппику успокаивал посла: ему, великому послу, известно, что союзники: цесарь, Венецианская республика и польский король — ведут войну уже лет с пятнадцать «и от того зело изнужились и в той войне многие ж сты милионов истратили и не токмо пожитки, но и людей много в тех годех в беспрестанных войнах будучи, пропало и все вельми от тех тяжестей изнуждены». Поэтому они и желают мира, но только честного и выгодного. Дож и вся Венецианская республика благодарны царю за добрые поступки его войск и за его собственные труды, желают ему всякого добра и готовы ему служить, где только могут. На предстоящем конгрессе он, венецианский посол, будет всячески поддерживать требования, которые предъявит Возницын, будет «усердственно помогать и крепко при том стоять, дабы удовольствован был». При этом Рудзини еще раз прибавил, что они, союзники, желают мира «от самой своей конечной и несносной тяжести». Возницын снова указал на заслуги московского государя: ему, венецианскому послу, небезызвестно, чьих трудов и убытков за последние десятилетия было больше в войне с турками, московских или венецианских? не благодаря ли энергичному воздействию с московской стороны цесарь мог брать у турок города, а Венецианская республика имела отдых, потому что неприятель обращал все силы против царских войск, а против союзных ему ходить было недосужно? Все эти замечания в очень значительной мере расходились с действительностью, но, конечно, свидетельствуют о большом патриотическом воодушевлении московского посла. Беседа закончилась разговорами о приготовлениях в путь[1248].

Еще в конце августа Возницына не покидала, хотя и напрасная, надежда на неудачу мирных переговоров. Такое, по крайней мере, настроение просвечивает в его письме к царю от 27 августа, в котором он, видимо, не без удовольствия сообщает, что мирное дело с турками «смущается» и многие не думают, чтобы оно доведено было до конца. Признак такого положения дела он видит в том, что срок конгресса, который первоначально назначался на 15 сентября, теперь уже отодвинут. Кроме того, многие противодействуют мирным переговорам, а более всего французский посол в Вене, который «сильно порет (т. е. разрывает по швам) тот турский мир». Есть также признаки военных действий. Как бы, однако, ни было, он, посол, хорошо помнит данные ему царем инструкции и твердо будет их исполнять — «по его, великого государя, указу стоит крепко при намерении том, как ему велено»[1249]. В постскриптуме Возницын прибавляет, что послал в Москву особую докладную статью, и просит ответа на заключавшиеся в ней вопросы. Царь дал уже по этим вопросам инструкции, но недостаточно подробные: «Послал докладную статью; пожалуй, государь, прикажи милостивый свой указ учинить и не погневись, что о том дерзнул, понеже, хотя о том и изволил приказывать, да не так подлинно». В этой шифрованной цифирью докладной статье содержались вопросы относительно заключения мира с татарами, причем предусматривались две возможности: или упоминание о татарах в общем договоре с турками, или составление особого специального договора. Со следующей почтой была послана Возницыным в Москву другая шифрованная записка, содержавшая в себе вопросы о дальнейших отношениях к союзникам после заключения мира с турками на тот случай, если бы цесарское правительство и Венеция стали предлагать продолжение союза: «Если с турки мир учинится, и по учинении того мира немцы и венеты похотят для опасения с его царским величеством учинить союз против того ж неприятеля, салтана турского и хана крымского, и с ними в то дело вступать ли и на каковых статьях?» Это были просьбы об инструкциях по вопросам, по которым, очевидно, в личных беседах с царем в Вене Возницыным не было получено исчерпывающих указаний[1250].

В начале сентября московскому послу даны были от цесарского правительства перевозочные средства: девять стругов без палуб и без кают; палубы и каюты предоставлялось устроить на свои средства: цесарское величество указал дать ему, послу, «на Дунае, в чем ему ехать, девять струговых днов, и он бы на тех днах про себя и про людей чердаки (каюты) и палубы велел сделать. И великой и полномочной посол те суды велел принять и чердаки и палубы и прочая на них приготовления, также и работных людей, кому согнать, устроить и нанять велел из государевы казны»[1251]. Получены были сведения о назначении польского и цесарских уполномоченных на конгресс. Ксендз Гамалинский сообщил, что от короля и от Речи Посполитой «назначен на тур-скую комисию в послех из любезнейших приятелей воевода познанской пан Малаховской». Цесарем были назначены двое: граф Эттинген и барон Шлык. Возницын, палучив эти известия, счел необходимым сделать 5 сентября визит графу Эттингену. В происшедшем разговоре Эттинген обещал московскому послу всякую поддержку на конгрессе и показал ему план местности конгресса — «чертеж съезжему месту», где были обозначены и места для участвующих в конгрессе послов, причем Возницын не мог не высказать тревожившей его заботы: «чтоб ему, царского величества великому и полномочному послу, сидеть не ниже польского», как указано на чертеже; в этом граф Эттинген также обещал свою поддержку. Возницын предвидел тот конфликт из-за мест с польским послом, который потом действительно и разыгрался между ним и паном Малаховским. Граф Эттинген отдал визит московскому послу 19 сентября[1252].

К 20 сентября палубы и каюты на предоставленных австрийским правительством стругах были готовы, и в этот день Возницын мог двинуться в путь. «Бог преблагий здравие твое, государя милостивого, да соблюдет невредно во многие лета, — писал он в этот день Петру перед отъездом. — Покорно премилостивейшей державе твоей доношу: в повеленный тобою, государем, путь Дунаем в обычайных судех сего дни поехал. Прошу милостивого твоего благословения»[1253]. «Статейный список» дает журнал его путешествия. Последуем за ним в этом пути. В тот же день, 20 сентября, отъехав от Вены 2 мили, проплыли мимо местечка Эберсдорф (Ebersdorf), «где цесарь в осеннее время со всем своим двором пребывает». На следующий день, 21 сентября, миновали город Пресбург, где были приветствованы салютом из 20 пушек — «от Прешпурка в трех милях… видимым были деревень с шесть в разных местах» (это отмечено потому, что берега Дуная поразили тогда Возницына своею пустынностью, будучи запустошены турками). 22 и 23 сентября проплывали мимо городов Коморна и Грана также при пушечных салютах; ночевали за милю от Буды, венгерской столицы. 24-го стали приближаться к Буде и, «не доехав до Будина, обедали, а по обеде приказал великой и полномочной посол всем государевым людем перейтить на свое судно и убраться по посольскому обычаю и сидеть чинно, таким же чином, как из Вены выезжали». Посол остановился здесь в гостинице и провел три дня. «Того ж числа (24-го) по полудни, — читаем в „Статейном списке“, — великой и полномочной посол прибыл в Будин, а как приезжал к городу, стреляно из города из пушек многажды; стал на самом берегу в гостином дому и посылал переводчика Петра Вульфа с визитом к коменданту будинскому Франкенберху, и тот комендант взаимно у великого и полномочного посла был сам и визит свой отдал». Здесь, в Буде, Возницын встретился и обменялся визитами сначала через посольских дворян, а затем лично с польским послом на конгрессе паном Станиславом Малаховским, который передал ему письмо от Петра из Томашова от 4 августа. «Того ж дня польской посол воевода познанский присылал к великому и полномочному послу дворян своих с визитою, и великой посол взаимно посылал к польскому послу переводчика Петра Вульфа да подьячего Михайла Радостамова с визитою; и посол, возблагодаря за присылку, тотчас обещался сам у посла быть. Того же дня, мало погодя, был у великого и полномочного посла польской посол пан Малаховской, воевода познанской, приходил пеш для того, что ни коней, ни кореты не имел, и имел с великим и полномочным послом разговоры пространные о настоящих делех и о поезде в Венгры, при котором разговоре отдал великому и полномочному послу полский посол письмо великого государя, писанное из Томашова августа 4 дня о состоянии турского дела. И великой и полномочной посол, то письмо приняв, полскому послу благодарствовал и от себя его отпустил». На другой день московский посол был у Малаховского с ответным визитом[1254].

Из Буды Возницын отправил Петру 27 сентября два письма. В первом, открытом, он уведомлял царя о своем приезде в этот город, о визите Малаховского, о передаче им царского письма из Томашова с наставлениями, по которым он и будет поступать. Он пишет далее, что в Буде он застал людей и суда графа Эттингена и Рудзини, а также, что был там на обратном пути из Вены секретарь английского посредника лорда Пэджета, с которым, однако, не пришлось повидаться и поговорить, как бы хотелось. Зачем он приезжал в Вену и с чем отпущен цесарскими министрами — остается неизвестным, цесарские министры о том не объявили. О турецкой стороне никаких пока вестей нет. Хорошо, конечно, зная интерес Петра к городам и крепостям, Возницын заканчивает письмо изобразительным описанием города Буды, других венгерских городов по Дунаю — Коморна и Грана, мимо которых он плыл, и всей местности по Дунаю, которую он наблюдал во время плавания. Города, совершенно разоренные войной (как припомним, эти именно города служили центрами военных действий в 1684–1688 гг.), не восстановлены, и вся страна по берегам Дуная поражает безлюдьем и пустынностью. Город Буда и другие венгерские города славны только по книгам о них: «Зело славен Будин на письме и прочие венгерские грады, а как их кто увидит, мало что может хвалить. По правде Будин на веселом месте стоит по правую сторону реки Дуная в горе (т. е. на возвышенном берегу), град некогда был великой, но нимало крепкой, обведен двумя стены каменными такими, какими был Азов. Только многие раскаты большие и низкие; рвов подле стен и валов, и бастионов, и иных никаких крепостей нет: древле — фортеция. К нему ж пришли горы, равные ему, и удолия многие. И ныне весь разорен и рассыпан и живущих в нем мало что обретается и то бедных людей; живут в земле и в соломенных хижах (хижинах). Я его крепко смотрел и кругом его и в нем ездил, многие еще мечети с турмами[1255] стоят. В нем же изрядные в турецких банях в четырех местех теплицы (теплые источники), в которых я был же, и воды лучше венских. На другой стороне Дуная пониже еще немного в равнине стоит город Пешт, таким же издревле и ныне разорением, понеже как турки неохотны городов строить, так и во взятии от немцев ни единого камени не поправлено, ни деревом, ни землею что построено. Или за бессилием, или за сумнительным надеянием то чинится[1256]. О Гране ж, государь, и о Коморне и об иных мало, что писати надлежит: весьма разорены и пусты, и строение древнее и безоборонное, не так, как немецкие крепости. По Дунаю ж, государь, все конечно пусто и безлюдно, а где мало что и сыщется — неизреченно бедно и нужно, и разорено. Чего ради, смотря по сему, и впредь не безбедно Вена имеет быть, понеже неприятелю малая какая препона до ней есть», — т. е. вследствие разорения городов и отсутствия крепостей Вене грозит беда, потому что неприятелю по дороге к ней нет преград. «Цесарские, государь, и венецийские суды, — заканчивает письмо Возницын, — пошли к Петру Варадыну (Петервардейну) сего числа, а я утре поеду рано. А сами послы цесарской и венецыйской, хотя и хотели скоро ехать на почте, только по се число еще в Будин не бывали, а путь им належит на Будин»[1257].