Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

Эта стычка между людьми московского и польского послов, о которой повествует Рудзини, окончившаяся победой московитов, вызвала визит к Возницыну графа Марсилия, заведовавшего размещением участников конгресса. «Приезжал к великому послу граф Марсилий, — читаем мы в „Статейном списке“, — и поздравлял его, великого посла, счасливым прибытием, а потом говорил: слышали-де они, его, великого и полномочного посла, у людей с некоторыми людьми учинилась ссора, однакож де [если] и была какая ссора, и та в прибытии их, всех послов вся успокоена быти имеет. И великий и полномочный посол говорил, что за посещение его и поздравление он, посол, благодарствует, а у людей-де его ни с кем никакой ссоры не было: а если бы и была, о которой он не ведает, а он, господин Марсилий, то хощет успокоить, и он, посол, за то зело благодарствует и их, цесарского величества послов во всем слушать рад, естли что не ко умалению великого государя, его царского величества, чести достизает»[1267]. Возницын прикидывался не знающим о столкновении, дабы не признать, что занял место силой. Итак, московский посол расположился на ближайшем к цесарцам месте, а польский сидел надувшись у себя в барке на Дунае, заявляя протесты. «Это поставило цесарцев, — продолжает свое донесение Рудзини, — в нерешительность. В этот самый час они обсуждают лучший способ выхода из положения, и мне донесено, что, может быть, придется передвинуть лагерь из этой местности, чтобы устранить предмет и причину неудобств, а также чтобы улучшить размещение к выгоде всех, так как место оказалось теснее, чем представляли себе инженеры». Как paз кстати случилось, что турки и посредники также были недовольны занятыми ими местами и прислали предложение всем несколько передвинуться по направлению к Петервардейну. «Между тем как цесарцы, — прибавляет Рудзини в постскриптуме той же своей депеши от 15/25 октября, — изыскивали способы перенестись в другое место, как вследствие несогласий, так и вследствие качеств этого места, действительно дурно выбранного и плохо приспособленного для стольких расположений, прибыл секретарь Пэджета с письмом посредников и с представлением о неудобстве также и их расположения у монастыря (Крушталя). Они предлагают перебраться в равнину Карловица. Сейчас прибыл ко мне граф Марсилий сообщить мне новость и причины, которые накоплялись в пользу перенесения лагеря, и сказать, что цесарцы желают говорить со мною. Я отправился приватным образом к шатру Эттингена, который… прочел мне письмо посредников, содержащее те же мотивы… Я одобрил старание найти места, которые могли бы быть более приспособленными к удобствам всех и которые одновременно с тем могли бы послужить к улажению разногласия, прежде чем проникнет о нем слух к туркам… Таким образом, час спустя они дали мне знать, что в этот вечер все переселяются. Поэтому, оставив здесь бoльшую часть моего экипажа и все барки, которые с немалою трудностью и издержками должны будут подыматься по реке, отправляюсь и спешу закончить эту нижайшую депешу»[1268].

Для расположения союзников на новых местах, куда они были передвинуты 15 октября, австрийцами был изобретен хитроумный план, а именно: взята была для расположения фигура квадрата, причем каждый из союзников должен был занять одну из его сторон. «Этот план, — пишет Рудзини в следующей депеше от 21 октября/1 ноября, — не давал места никакому различию и преимуществу, и не могло быть вопроса о превосходстве или привилегии, тем более что цесарцы уже заявили устно и письменно, что в размещении нет и не может быть никакого преимущества. Поэтому прежде, чем двинуться, графу Марсилию было поручено спросить согласие послов относительно вышепоказанного плана[1269], который располагал по двум противоположным сторонам цесарцев и венетов, а по двум другим — московитов и поляка. Все согласились, и только поляк сказал, что он мог бы расположиться на какой угодно стороне, только бы не соприкасаться с московитом… После чего было предложено каждому командировать непосредственно к графу Марсилию своего офицера, чтобы узнать и занять то место, которое ему назначено, чтo было исполнено мною и московитом и было обещано, но не исполнено поляком».

Дело размещения и на этот раз не прошло гладко. Возникли новые столкновения все у того же польского посла. «Потому ли, что характер польского посла от природы беспокойный, — пишет Рудзини в депеше от 21 октября/1 ноября, — или потому, что под видом такого беспокойства он, повинуясь секретным инструкциям своего двора, ищет то того, то другого предлога, чтобы поставить препятствие конгрессу и вызвать его замедление, когда не успевает сделать этого другим способом, — разногласия, которые возникли в другом лагере с московитом, возобновились здесь, не скажу с министром ваших превосходительств, но с цесарским посольством». Однако разногласие у польского посла на новом месте возникло прежде всего именно с ним, Рудзини, как это видно из его же дальнейших слов. «Вследствие некоторого необходимого опоздания, — рассказывает Рудзини далее, — я прибыл последним в лагерь, куда предшествовал мой багаж, и нашел, что на месте, заранее обозначенном на карте, а затем указанном видимыми знаками на земле, возвышался мой шатер, находящийся против шатра цесарцев. Я начал устраивать свой стан. Час спустя я заметил, что, хотя и в отдалении от моей линии, поднималась маленькая палатка для поляка, который очутился как бы посреди площади квадрата, оставшейся пустою». Продолжая свои наблюдения далее, Рудзини через некоторое время заметил, что из помещения цесарцев показался офицер, который в два приема, но каждый раз одинаково безуспешно направлялся к полякам с предупреждением, чтобы они прекратили работы и что это место назначено не для них. Хотя небольшая палатка польского посла и не закрывала всего фронта венецианцев и хотя, кроме этой палатки, никаких больше сооружений для польского лагеря не появлялось, Рудзини, видя безуспешность воздействия цесарского офицера на поляков, счел уместным с осторожностью дать знать графу Эттингену, что он также заметил «новость и изменение в том порядке, который был так разумно устроен». Цесарское посольство «выказало негодование и выступило с действительными и неоднократными представлениями, послав в этот же вечер нескольких лиц и самого Марсилия, чтобы найти посла, который все время продолжал оставаться в барке… Hо резоны не имели силы. Он показал себя достаточно чувствительным в огорчении, оставшемся у него от спора с московитом, и, извращая факты и вещи, ранее выраженные и одобренные, отрицал свое данное Марсилию согласие занять отведенную ему сторону квадрата. Когда ему было предоставлено выбрать какое-либо место по его желанию, он послал кого-то из своих завладеть местом, уже занятым мною, поручив охранение его двум солдатам, пока сносились с барок его палатки; все дела, о которых не знаешь, как их уладить!».

Так в течение нескольких дней тянулось дело между цесарцами и поляком, который от одного разговора до другого менял свои предложения, сам с собою расходился в изложении фактов и показывал себя непостоянным даже в самых тех средствах, на которые столько раз соглашался. То он как будто сдавался на убеждения цесарского секретаря и готов был расположиться за линией венецианцев — лишь бы только ему не стоять против московита, то, вдруг изменив первоначальную мысль и отказываясь от всякой гибкости, говорил, что не может желать иного места, чем то, которое занимает Рудзини, потому что оно будто бы занято было им раньше. Но Рудзини, вообще несравненно более уступчивый, чем московский посол, и гораздо менее ревнивый ко всем мелочам этикета, нашел все же несообразным с достоинством представителя республики двигаться уже с занятого места и остался непреклонным[1270].

Отголоски этого спора поляка с Рудзини и с цесарцами, конечно, доносились и в московский лагерь, и Возницын, вероятно, не без удовольствия заносил в свои еженедельные записки жалобы цесарцев и Рудзини на поляка. 15 октября «виделся с великим и полномочным послом цесарской граф Марсилий и по поздравлении говорил, что у них, цесарцев, написан чертеж, как всем послом стоять, и в том-де чертеже ни первого, ни последнего места нет, и союзные-де все послы тот чертеж приняли и теми станциями были успокоены и довольны, только-де польской посол чинит тому упорно и разбил свой намет не в том месте, где достойно было, и люди-де его поссорилися венецийского посла с людьми так же, как и его (Возницына) посольские люди»[1271]. На другой день, 16 октября, присылал к Возницыну венецианский посол с поздравлениями своего дворянина, который при поздравлении жаловался на поляка, «что он послу его учинил знатное бесчестие, на отводном его месте поставил свою палатку». Жаловались и цесарцы. 17 октября вo время визита Возницына к графу Эттингену, где был и Шлык, оба они говорили, что «польской-де посол не токмо старые ссоры усмиряет, но еще новые всчинает и ныне-де обиду учинил венецийскому послу и поставил намет свой не на том месте, где достойно было. И великой посол сказал, что у него с ним никакой ссоры нет»[1272]. В письме к царю от 22 октября Возницын, не скрывая своего пренебрежительного отношения к поляку, так описывает этот эпизод: «Польской посол, в тех ж бударах приехав на другой день, стал у берега… и говорил, что занял у него место венецийский посол. И поставил палатку свою против цесарцев, подався к венету тылом. Венет, видя то, ничто же ему противного творя, посылал, жалуясь, к цесарским послом; и цесарские послы к нему посылали говорить графа Марсилия, которому сказал, что у него сперва отнял место московской, а потом виницейской. И Марсилий ему говорил, что сам он на чертеже признал за добро, на котором бы месте кто ни стал, и то б было за равно; однако, того он ничего не слушая, живет в бударах; а палатка маленкая перед винициянином и до днесь стоит пуста. Приехал сюда не токмо у него лошади, ни колеса, не токмо намету, ни кола, кроме той одной палатки нет, и того незнамо у кого здесь выпросил, мне кажется, те ссоры затевает за свой стыд, что ему стать не в чем, а хотя б с большими денгами, купить здесь ничего не добудет — все пусто и в войске скудно»[1273]. Только после многих препирательств и уговоров дело было улажено и, как сообщает Рудзини в заключение своей депеши от 21 октября, «последовал перенос палатки польского посла на его сторону на место, которое ему было назначено сначала». Когда дело о размещении было, наконец, улажено, и польский посол стал на своем месте, Возницын в записке от 29 октября так описывал его стан: «Вышед из будар, стал на левой стороне у цесарцев, а с венетом помирился, написали ему письмо… Купил он три полатченцы убогие и стоит в них зело беден и малолюден, сказывают, будто ожидает двора своего. Ни кареты, ни телеги нет, токмо купил здесь кляч розных с пять…

Поляки, приходя к моим в наметы, просят пить, а свое вино, про которого сказывают, купили в Будине в склад, выпили все…» Видимо, не без особого удовольствия заносит он в «Статейный список» известие о том, как польский посол выпрашивал у австрийцев карет, в чем бы ему ехать на съезд, и как те ему отказали[1274].