Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

LIII. Вопрос о местах на Карловицком поле. Столкновение Возницына с польским послом

В Петервардейне Возницын пробыл 8 дней — до 13 октября. Уже здесь, видимо, пошли разговоры о местах, которые отведены будут каждому на территории, назначенной для конгресса под Карловицем. Не раз приходилось говорить о том, какое значение в те времена в дипломатических сношениях имело местничество, то, что на дипломатическом языке обозначалось тогда словом «praecedentia» или «prйsйance», и какие споры из-за первенства тогда происходили. Общее расположение конгресса было установлено в таком порядке: турки становятся у Саланкермена, союзные у Карловица, а посередине между ними, на равном расстоянии от тех и других, в Круштале располагаются посредники и здесь же должны при участии посредников происходить съезды и переговоры союзных с турками. Но в каком порядке у Карловица расположатся союзные — было вопросом, и вопрос этот привлекал к себе внимание. У цесарских послов имелся чертеж с планом того расположения, которое должно было занять каждое из союзных посольств, и цесарским правительством назначено было особое лицо — граф Марсилий, которому поручено было отвести место каждому из послов. Первое место или, точнее, первенство в выборе места принадлежало бесспорно императорским послам; никто с ними равняться не мог. Но размещение остальных относительно цесарских послов, т. е. кому стать ближе к ним и кому дальше, кому расположиться по правую их сторону и кому по левую, было вопросом, вызывавшим местнические споры. Возницын хорошо, конечно, сознавал преимущество императора и не мог допустить и мысли о каком-нибудь счете местами с ним и споре о преценденции; но он столь же глубоко был убежден в превосходстве своего государя перед польским королем, и отсюда делал соответствующие практические выводы. Он решительно требовал, чтобы при отводе мест ему отдано было место по правую сторону от цесарских послов, а польскому послу по левую сторону или чтобы ему было отведено место непосредственно подле шатров цесарского посольства, а польскому послу место вслед за ним, т. е. третье от цесарцев, ссылаясь на чертеж, виденный им у графа Эттингена.

В пользу своих притязаний Возницын привел целый ряд доказательств: по прибытии в Буду польский посол посетил его первым, а потом уже он, Возницын, отдал ему визит; когда прежде бывали съезды польских послов с царскими, то польские послы отдавали честь царским, и самые съезды происходили на царской земле в расстоянии с милю от польской границы; польский посланник в Вене ксендз Гамалинский первый и притом дважды был у него, Возницына, и затем уже он отдал ему визит; наконец, Возницын привел и еще соображение, уже другого порядка: царь всеми силами оказывал вспоможение союзникам в исполнении договора. Но австрийцы, вероятно, с целью предупредить последствия, которые должны были неизбежно выйти из этих притязаний на первенство, высказали совсем иную точку зрения: чертеж, который московский посол видел у графа Эттингена, уже отставлен; в Карловице отведено пространство общее для всех, каждый может занимать себе место, какое ему полюбится; где кто себе место займет, то его и будет. Им, цесарцам, взять на себя обязанность разводить и назначать места — дело непристойное, да и земля, на которой будет происходить конгресс, не цесарская и не турская, а нейтральная: «Якобы подутратная, ни к той, ни к другой стране до постановления мирного не прилежит»[1262].

Образ мыслей, высказанный Возницыным австрийцам по вопросу о порядке мест, не мог остаться тайной для польского посла. 10 октября у него был по его приглашению доктор Посников, объявивший ему полученные накануне из Москвы сведения о победе русских войск над турками при Гарсланкермене (на низовьях Днепра). Пан Малаховский, поблагодарив за известие, перешел затем к сюжету, для обсуждения которого он и пригласил Посникова, — о местах на конгрессе: «Слышал-де он от некоторых людей о заседании на предбудущей комиссии мест, и в том-де с его милостью, господином московским послом, хощет быть не низшим, не высшим, но в равенстве». Человек, видимо, увлекающийся, пан Станислав на этом не удержался и в дальнейшем разговоре перешел к сравнительной оценке достоинства польского короля и московского государя, приводя некоторые исторические справки: «И короля своего выхвалял, а царского величества фамилию якобы понижал и говорил, что князь московский — великий дукатский князь (герцог), а царем писатися начал царь Иоанн Васильевич, и корона его не такая, яко у протчих монархов и королей — и иная речения уразительная вырекл. И дохтур, колико мог, в том ему ответ чинил, и те его слова, пришед от него, великому послу донес». Нетрудно себе представить, с какими чувствами выслушал доклад доктора Возницын. Когда затем в тот же день, согласно с требованиями этикета, явились дворяне от Малаховского с благодарностью за присылку Посникова, Возницын через ниx просил польского посла прислать секретаря, «с которым он имеет разговориться и ответ учинить на некоторые посольские непристойные и уразные (обидные) слова», и, отпустив их, принялся выписывать из прежних русско-польских договоров, «как они, великие государи, имеют себя писати равенственною честью и прочая». А когда вновь явились дворяне от пана Малаховского, то он, Возницын, этим дворянам «его посольские досады словесные выговаривал», припомнив и прежнюю «письменную досаду», именно что в королевской грамоте к цесарю, привезенной ксендзом Гамалинским, московский государь титуловался только великим князем — «и с той грамоты показывал им список и особу царского величества выводил пространно, что он есть великий государь, помазанец Божий и царь, и цесарю и прочим монархам брат и описует себя так же… И может, что он, господин воевода познанский, договоров вечного миру, каковы учинены у великого государя, у его царского величества, с королевским, не читал, или чел, да не памятует, и чтоб таких речений впредь он, посол, не плодил». Малаховский, может быть, почувствовав, что зашел слишком далеко, присылал своих дворян в этот день в третий раз с извинениями, «с великим унижением, бутто то он говорил, не уражая и не понижая чести царского величества, но в разговор; и просил во всем прощения… заклиная себя Богом, что-де говорено с дохтуром для дискурсу, a нe к уразе», чтобы великий посол все то ему оставил и был с ним «в приятстве», как им обоим их государями указано быть между собой в дружбе и в любви. Говоря это, дворяне великому послу «гораздо кланялись». Возницын на эти извинения ответил, что если его милость, воевода познанский, «такие слова изнес не к уразе и поразумевая не к умалению его царского величества превысокой чести, на дишкурсе, то мочно оставить. А хотя б и ни с каким поразумением то говорил, и того не достоит про великих монархов говорить. И зело пространно тем дворяном выговаривал», упрекая польского посла непрямо, «но под закрытием», т. е.

намеками, в незнании «посольских поведений», и в заключение сказал, что, желая быть с ним «в любви и приятстве, то ему оставляет, только б он впредь того не чинил». Дворяне, прощаясь, сказали, что и сам он, посол, «увидевся с ним, великим послом, будет в сем кланяться и просить прощенья»[1263]. Сам пан Малаховский, сообщая в письме в Варшаву о своем конфликте с московским послом, суть его передавал тождественно с Возницыным, но вносил в рассказ некоторые иные варианты. По его словам, он всячески старался заслужить расположение московского посла. Но Возницын, основываясь на выданном ему, Малаховскому, из цесарской канцелярии в Вене паспорте, в котором при перечислении союзников поляки были упомянуты после московитов, взял себе на мысль соперничать с ним, Малаховским, «de praecedentia», заявил эту претензию петервардейнскому коменданту, когда тот хотел позвать послов к себе завтракать, и не сделал Малаховскому визита в Петервардейне, как следовало бы по обычаю. Его секретарь — доктор Посников — будто бы объяснил ему, Малаховскому, что визит этот не сделан только по той причине, что московский посол болеет ногами, но, как только выздоровеет, тотчас же сделает визит. «Секретарь этот, — пишет далее Малаховский, — говорил по-латыни и все время герцога Московии (ducem Moschoviae) не иначе называл, как rex noster и вступил в дискурс о равенстве с королями. Я же по поводу этого достаточно говорил, что, разумеется, император идет перед всеми, затем следуют короли, между которыми нет различия, другие же потентаты, князья и герцоги (principes et duces) следуют за королями», — и, далее, Малаховский упоминает о тех посылках своих дворян к Возницыну, о которых говорит и «Статейный список», но с тем различием, что он будто бы через этих дворян жаловался Возницыну на Посникова, сделавшего Возницыну неверный доклад о происшедшем дискурсе. Сам же он, Малаховский, не имел никакого намерения повреждать достоинства московского государя, теснейшая дружба которого с королем ему известна[1264].

Дело на том не кончилось. Через день, 12 октября, польский посол прислал опять своих дворян с настойчивым приглашением Возницына сделать ему визит, так как он, Малаховский, прибыл в Петервардейн первым. Возницын отговорился тем, что визит был уже отдан в Буде. Малаховский прислал дворян во второй раз, повторяя свое требование; но затем дворяне, встретив тот же отказ со стороны Возницына, сделали от имени посла новое предложение: «А буде он, великой и полномочной посол, не изволит польскому послу визиты отдать, то б изволил видетись с ним в костеле или где на переезде и при том просили посла, дабы он изволил у польского посла обедать». Возницын был непреклонен и на это предложение неофициального свидания также отвечал отказом: «И великой и полномочной посол сказал, что в костеле ему быть неприлично, потому что он веры греческого закона; также и на переезде где видетись неприлично, а обедать ему, великому послу, у него, польского посла, недосужно». В тот же день он с подьячим М. Ро-достамовым велел передать поляку, что устраивать им неофициальные встречи не следует, а «лутче видетца на дворе по прямому извычаю», и предложил Малаховскому посетить его, Возницына, во-первых, потому, что от него учинилась некоторая обида чести царского величества, а во-вторых, для того, что ему, царского величества послу, «дву визитов сряду отдавать непристойно, а пристойнее то учинить ему, королевского величества и Речи Посполитой великому послу». Малаховский не уступил и сделать визит первым отказался. Исполняя требование Возницына и первый делая ему визит, он этим согласился бы признать неравенство их государей, чтo было ему особенно нежелательно на глазах у немцев. Итак, каждый остался при своем. На этом сношения московского посла с польским в Петервардейне прервались[1265].

13 октября союзники, кроме цесарцев, переехали в Карловиц, русские и поляки из Петервардейна, венецианцы из Футака. Возницын, «убрався по посольскому обычаю», ехал в каретах под конвоем двух рот цесарских рейтаров. «Я двинулся из Футака, — описывает свой переезд Рудзини в депеше дожу, — с конвоем, который был назначен и для других, — эскадрон более чем из ста кирас под командой капитанов; разделенный на два отряда, он предшествовал и замыкал мою многочисленную свиту — людей, кареты, лошадей и багаж… Проехав без остановки под фортами Петервардейна и приветствуемый многочисленными выстрелами артиллерии не только с крепости, но и с обоих фортов, которые стоят около моста по одну и по другую сторону от него, я очутился на поле, расположенном частию в глубине небольшой долины, частию по возвышенностям нескольких прилегающих к Дунаю холмов под местечком Карловиц, в расстоянии получаса от него». На этом поле уже были обозначены места для квартир цесарцев; остальным было предоставлено занимать места по желанию. Рудзини думал двинуться занимать место одновременно с другими союзниками, как, по его мнению, подобало сообразно декоруму. Но московский посол не стал ждать других и первым вступил на поле. Возницын, опасаясь, как бы не прозевать и не уронить чести своего государя перед поляком, поспешил, не соображаясь ни с каким декорумом, фактически завладеть первым местом возле цесарцев, чтобы затем разговаривать с Малаховским, поставив его перед совершившимся фактом. Польский посол был взбешен этой выходкой. «Из этого случая, — пишет далее Рудзини, — возник довольно сильный спор между поляками и московитом, который остается горящим между ними. Люди польского посла пытались силой прогнать людей московского посла с занятого места, но это им не удалось, и поляк остается в барках, выражая с бранью свою злобу, протестуя перед прибывшими 14 октября цесарцами против обиды и насилия, прося защиты и заявляя, что не примет участия в конгрессе, не получив дальнейших инструкций от своего короля по поводу этого скандального и обидного обстоятельства»[1266].