Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

Услыхав в этом разговоре 30 ноября от Маврокордато весть о том, что союзники дела свои окончили и готовы подписать договоры, покидая русских, Возницын для проверки этого сообщения на другой день имел беседу с венецианским послом, причем начал с того, что выдал сообщенное ему Маврокордато по секрету известие о намерении союзников покинуть русских. Рудзини, по словам Возницына, в ответ процедил сквозь зубы, что, может быть, турки это слышали от кого-нибудь другого, а он своего намерения никому не объявлял. «Он мне отвещал на то скрозь зубов, — пишет Возницын, — что нечто турки от иных слышали, а не от него, а он-де намерения своего еще никому в том не объявлял. И я его спросил, без церемонии, чтоб он мне истину сказал: если турки удовольствуют их, а нас нет, они, оставя нас, помирятся ль с ними? Он, прижав перст ко устам, помолчав, отвещал мне: приятственной случай и дружба велика его царского величества с Речью Посполитою их (т. е. с Венецианской республикой) понудила его правду мне сказать, естли другие к миру приступят, и им остаться нельзя и одним им пребыть в войне невозможно. Я ему молвил: не одним, с нами! Он молчал и против того ничего не молвил». Многозначительно умалчивая о продолжении войны турками в союзе только с одной Москвой, Рудзини на прощание в заключение разговора посоветовал Возницыну остерегаться цесарцев и поляка, уже кончающих свои дела с турками — «близко конца их дело»[1329]. Из пересылки с поляком действительно выяснилось, что он, уладив спорные вопросы, достиг соглашения с турками: турки уступили Каменец и отказались от требования дани крымскому хану, а вопрос о находившейся в Каменце артиллерии решено было отложить до будущего посольства[1330]. «Цесарские послы молчат, — пишет Возницын далее в той же недельной записке, — только слышу, что уже свои договоры на турское письмо толмачат», т. е. договор составили и переводят его на турецкий язык. Когда Возницын попытался напомнить им через доктора Посникова о союзных обязательствах, они резко заявили, что очень удивляются, что у цесаря с царем остается лишь один год до срока союза, а он, московский посол, заставляет их воевать еще пятьдесят лет, а им далее войны вести нельзя, потому что вели войну шестнадцать лет с великими расходами[1331]. Положение Возницына достигло крайней степени трудности. Турки по вопросу о днепровских городках оставались непреклонны. Союзники, войдя в тайное соглашение с турками и даже побуждая турок продолжать с ними войну, — теперь собирались покинуть его, кончали свои дела и заявляли, что далее вести войны не будут и предоставят русским вести ее одним. Но связанный приказом Петра Возницын оставался непреклонен, и сильнее прежнего, когда переговоры уперлись в тупик, он чувствовал отсутствие инструкций, которые помогли бы ему найти выход из положения, и всю ту ответственность, которая на нем тяготела, если бы Россия осталась одна в войне с Турцией. Отсюда его жалобы на неприсылку инструкций из Москвы и даже на неполучение ответов на письма. «Прошу милости, — пишет он Л. К. Нарышкину в той же недельной записке, — изволишь о сем о всем донести великого государя и его, государев, указ исходатайствовать, а именно о тех поднепрских городах и границах от Азова и от Очакова, и о даче хану казны, и о всем состоянии того с турки и татары миру. Я с своей великой трудности и печали дерзаю донести: во истину, государь, надобно было и преже сего и без моего доношения о всех сих настоящих трудностях помыслив и рассудя накрепко, ему, великому государю, донести, и меня не единократно разными способами или статьями удовольствовать; а то не токмо каким указом или на что рассуждением определен, но и на мои писма ни на которое ответу нет. Сами изволте милостиво рассудить, что я труждаюся не в своем токмо, в общем его, государеве, деле, и одною бедною головою как могу делать? Помириться с уступкою тех городов — беда, а остаться в войне одним — и то, кажется, не прибыль. А то уже видимо, что все оставляют! Однакож я без указу тех городов уступить не смею: нечто только положить на волю Божию. Буде не дадут на описку (т. е. на сношение с Москвой) и ждать совершенно не похотят, помышлю о учинении не малое перемирье, буде к тому турки покажут пристойную склонность»[1332].

Итак, единственным выходом из затруднения Возницыну казалось заключение краткосрочного перемирия. Как показывал ему только что приведенный разговор с Маврокордато, и турки начали склоняться к той же мысли о кратком перемирии. Эта уступка турок и была положительным результатом свидания и беседы с Маврокордато 30 ноября. Таким образом, в самый критический момент переговоров, когда обе стороны, казалось, безнадежно уперлись на своих позициях, твердость и непреклонность Возницына преодолели упорство турок. Ему удалось пробить в их упорстве как бы брешь, которую надо было теперь расширять и добиться окончательно их согласия на перемирие. 3 декабря был послан к Маврокордато Посников спросить, есть ли у них, турок, какая склонность к миру. Маврокордато ответил, что он христианин и единоверный и говорит истинно, что турки без отдачи днепровских городков мира не заключат; но что он для «унятия крови христианской» и для облегчения участи пленных уговорил рейс-ефенди на малое перемирие, о чем прежде тот не хотел и слышать. Пусть только Возницын поспешит с заключением такого перемирия. Цесарский и польский договоры уже готовы; с цесарцами дело остановилось только за возвращением из Вены графа Марсилия, посланного туда уже две недели тому назад за подтвержденной грамотой от цесаря[1333].

Итак, турки соглашались на малое перемирие, и Возницыну оставалось только ухватиться за это согласие, что он и сделал. Рассылая союзникам ноты с безнадежной просьбой отложить дело на десять недель, пока он снесется с Москвой, вызвавшие немедленно же, хотя и прикрытые комплиментами, но категорически отрицательные ответы с указаниями на вред, который причинит всему христианству такая проволочка[1334], он 7 декабря вновь отправил Посникова к Маврокордато условиться предварительно о малом перемирии: «…каким они образом на то малое перемирье позволяют и на многие ль годы?», и с просьбой о новом съезде. Маврокордато ответил на эти вопросы письмом, в котором предлагал перемирие на два года со взаимным обязательством унять татар, с одной стороны, и царских подданных — с другой, от всяких нападений. Пути к соглашению были намечены[1335]. «Всемилостивый государь мой, — писал Возницын Петру 9 декабря, — Бог преблагий здравие твое, государя милостивого, да укрепит во многие лета. О здешнем, государь, поведении известно тебе, государю, буди из записки моей, посланной на сей и на прошлых по вся недели почтах. Турки всеконечно от поднепрских городов не отступают, также и без дачи хану казны не помирятся. На союзных не изволь надежды иметь, все согласились, только стало затем: послали цесарцы по подтвержденную цесарскую грамоту; скоро привезут, тотчас подписався, розменясь договорными письмами, розъедутся. Я помня твой государев указ, чтоб по последней мере от других не остаться, только на том основании, како кто владеет и к тому миру притти не возмог. Однако ж, другой твой указ о малом перемирье, хотя и наперед сего о том промысл был, однако, турки тогда не восхотели. Потому еще труждаюсь, чтобы учинить на год или на полтора или на два, боясь того, чтоб одним в войне не остаться, потому что уже союзные все оставили, в которое б время мочно о миру радение иметь или, то брося, аще есть надежда и войну весть, осмотриться в том накрепко[1336]. Однако ж, еще подлинника нет. Что впредь будет, покорно извещу. Только чаю того. Помилуй, аще что не так. А чтоб у всех миру не было и до того не допустить, немочно того было сделать. Работал тебе, государю, и работаю, свидетель тому мой Господь Бог. За сим тебе, государю милостивому, премного челом бью. Пронка Возницын»[1337].

10 декабря состоялся четвертый съезд Возницына с турками, ознаменовавшийся, между прочим, активным выступлением английского посла. Турки и посредники дожидались Возницына в конференц-зале; когда он вошел, турки сказали, что желают слышать от него что-нибудь полезное. «И я им говорил: вижду, что господа союзных послы, товарищи мои, счастливей меня на сем случае обретаются: дела свои определили, а иные постановили, а я такого счастья не возмог получить. Однакож, хощу еще сим съездом дела свои подкрепить, авось либо что нечаемым случаем к належащему добру может приттить». Английский посол после этих слов выступил с упреком Возницыну: «И аглинской посол говорил, естли бы де и я так же поступал, такое ж бы счастье одержал. Я его спросил: в чем я не так поступил? Он сказал: противно постановлению их». Маврокордато поспешил прервать этот неприятный диалог. «Видя то, Маврокордат, прервав те речи, почал ко мне говорить, чтоб я с ними говорил о настоящем деле», и затем предложил вопрос, согласен ли государь быть с султаном в миру и на каких условиях. Возницын указал на статьи своего проекта, объявленные им через посредников. Но когда турки сослались на встреченные при переговорах по этим статьям трудности и, указав на желание султана мириться, предложили Возницыну найти какой-нибудь иной способ, то он со своей стороны предложил заключить на малые годы перемирие. Турки долго между собой советовались при молчании посредников, затем изъявили согласие, спросив: «…каким образом и на чем, и на сколько лет? Я, помолчав немного, — продолжает Возницын, — говорил им, чтоб тому перемирью быть на полтора или на два года… Турки сказали: зело добро, лутче на два года, потому что между собою имеем многую отдаленность и надобно к тому время довольное», затем выразили пожелание, чтобы царь для заключения вечного мира прислал в эти перемирные годы послов своих в Царьград. Возницын отказывался предрешать порядок заключения будущего мира, через посольство ли или через чье-нибудь посредство, ссылаясь на то, что не осведомлен о намерениях царя в этом отношении. Это вызвало вспышку со стороны английского посла. «Я им [туркам] говорил, — пишет Возницын, — о том мне невозможно сказать, потому что его царского величества намерения не могу знать, чрез послов ли своих или чрез какое посредство о миру радети изволит. Турки замолчали. Тогда злояростным устремлением, молчав и чернев, и краснев многой испустил свой яд аглинской посол и говорил: уж-де это и незнамо что, что и послов в Царьград не послать! Еще-де и то надобно приложить, что от сего числа в три месяца изволил бы его царское величество дать знать, желает ли быть в миру и на чем? И как пришлет послов своих, и чтоб те дела совершить чрез их же посредство. Да и то-де надобно ныне поставить, чтоб его царскому величеству вновь городов не делать и никаких крепостей не обновлять и не починивать».

Лорд Вильям Пэджет, человек сухой и довольно умеренный в словах, по отзыву Рудзини, sterile peraltro е misurato assai nelle parole, отличался большой опытностью в направлении дел и пользовался большим уважением со стороны турок[1338]. Очевидно, он возмутился излишней придирчивостью и щепетильностью московского посла, не желавшего идти на уступки даже и в деталях. Его слова о трехмесячном сроке, в который царь должен был объявить свою волю, заключали в себе нечто ультимативное, а последние слова о запрещении строить и ремонтировать крепости были явно к невыгоде русской стороны, заинтересованной в укреплении Азова, которое тогда как раз производилось. Эти слова показались Возницыну «наглостью», и он выступил с энергичным протестом. «Тогда я, — пишет он, — видя его наглость и делу поруху, говорил галанскому послу, что он видит, что товарыщ его дела наши вместо посредства и сходства портит и чтоб он от того унял. А ему сказал, что ему так говорить и дела терзать непристойно». Однако слова Пэджета не остались без воздействия на турок: «Турские послы паче всего ухватились за обновление и за строение крепостей, чтоб тому не быть и конечно б о том в договоре написать и о посылке в Царьград послов. Я о том отговаривался всякими мерами, что без воли государя своего поступить на то не могу; а аглинской посол, мне уж не говоря, их наговаривал, пригибаясь к ним, шептал». По поддержанным Пэджетом двум вопросам: а) о присылке русских послов в Константинополь для заключения мира и б) о нестроении крепостей, завязались дальнейшие споры на этом съезде. «Потом турки, умолчав, спросили: что еще? Я сказал: естли на том моем предложении восхощете быть, то у меня с вами мир. Они говорили, что о нестроении крепостей и о посылке послов надобно окончательно написать. Я им то ж сказал; что невозможно мне того учинить. Потом молчали. Аглинской сказал: надобно, то ваше постановление, в чем есть согласие, записать. Я ему сказал, что он слышал, что мы говорили, и секретарь его записывал. Он стоял крепко: надобно самое то дело записать, в чем согласимся. И было того с полчаса, и уже турки почали говорить, чтоб я тем поспешил: мы-де лишнего писать не велим. И так Маврокордат сказывал, а секретарь аглинской писал; аглинской в то писмо многие непотребные слова влагал, Маврокордат не приимал. И написав, отдали дохтуру Петру Посникову; дохтур, прочет, сказал: лишнего ничего нет. А о нестроении крепостей и о посылке послов говорили, что без того нельзя быть. Аглинской говорил, чтоб с того писма писать ему договорные писма. Я ему сказал, чтоб он лишнего не трудился, и так жаль трудов его, а приговорили написать договорные писма и переслаться и на мере поставить чрез секретарев своих. И с тем розъехались».