Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

ХХХ. Свидание Петра с Леопольдом

Еще в Штокерау было объявлено барону Барати для доклада обер-гофмейстеру, что русский государь находится при посольстве инкогнито и желает запросто повидаться с цесарем. По прибытии в Вену Лефорт снова известил о том князя Дидрихштейна и передал ему также просьбу царя назначить к нему кого-либо из придворных, разумеющего по-славянски, через которого царь мог бы передавать о своих желаниях императору, подобно тому как в Англии к царю был прикомандирован понимающий по-голландски адмирал Митчель. Венский двор не торопился с ответом на эту просьбу и, только после того как она была повторена в третий раз, назначил состоять при особе царя чешского вице-канцлера графа Томаса Чернини. Приехав 18 июня на посольский двор под видом частного лица (privata mente), граф Чернини объявил, что прислан узнать, что угодно царю, и был немедленно введен Лефортом в царские комнаты. Петр сказал ему, что ничего не желает, как только видеться с императором. Граф Чернини ответил на это, что государи обыкновенно извещают друг друга предварительно о том, о чем намерены говорить при личном свидании, и что необходимо также согласиться относительно этикета. Петр быстро возразил на это, что он ничего не требует и предоставляет на волю цесаря избрать время и место свидания, как ему угодно; о делах не будет говорить ни слова, предоставив это своим послам. Очевидно, что в словах графа Чернини заключался весьма прозрачный намек на нежелание императора беседовать при личном свидании с царем о делах. Под этим условием цесарь согласился на свидание запросто на следующий день, 19 июня[412].

Первые дни по приезде занятый мыслью о свидании с цесарем Петр нигде не показывался. «Царь до сих пор, — пишет венецианский посланник Рудзини от 28/18 июня, — мало показывается, и возможно, что, если он будет принимать меры, которые соблюдались в других местах, любопытство не будет иметь удовлетворения»[413].

18 июня в ожидании аудиенции Петр писал в Москву полковнику Преображенского полка И. И. Блюмбергу, причем письмо это было отправлено адресату в немецком переводе с собственноручным обращением Петра «Min Her Oborscht», подписью и пометою: «Veen Junii 18, 1698». В письме царь уведомлял полковника о прибытии своем 16 июня в Вену и о намерении, пробыв здесь несколько времени, ехать затем в Венецию, а также сообщал венские новости, которые могли интересовать служилого немца: что некий надежный граф набрал 6000 пехоты на службу цесарю для увеличения его войск, находящихся в Венгрии, и что вчера, 17 июня, цесарь производил смотр этому отряду на поле под Веной. Письмо заканчивается благодарностью командирам, «господам» офицерам и «нашим товарищам солдатам». В тот же день Петр писал к Н. М. Зотову, «святейшему Иоанниките»; о содержании письма мы можем только догадываться по ответу последнего, но все же видно, что содержание было шутливым, в тоне писем к членам всешутейшего собора, и отсюда можно заключать о хорошем расположении духа писавшего 18 июня. Петр высказывал Зотову благодарность за посещение им «со архиереами и архидиаконом» его, вероятно, преображенских «келий», «в недели Ваий и светлые горы Елеонские» и сообщал, что и сам он пребывает в тех же «наших правилех и прочитании канонов». Однако Зотов не верит этому последнему сообщению; ставит Петру на вид какие-то его поездки в Тессель (в Голландии) и грозит ему смирением от диакона Гавриила (Г. И. Головкина?): «А ваша честность пишете, бутто пребываете в наших же правилех и прочитании канонов, и сие нам неудостоверно, понеже слышим, что часто ездите в Тесель, чего от нас не повелено. А за преступление не худо б было, кабы тот Тесель смирил диакон Гавриил, которой ныне родил сына Михаила, вещию отца трикраты превозходяща». Петр далее извещал всешутейшего патриарха о каком-то дивном знамении, бывшем в Брабанте в Брюсселе. «Ваша же честность, — продолжает Зотов, — объявляете нам о дивном знамении, бывшем на воздусе в Брабандии во граде Брисельле подобно болшому огнистому бомбу, за что вашей милости благодарствуем и желаем всяких новизн будущих в тамошних странах чрез ваше писание ведати. И у нас на земли была недавно бомба, которую за Божиею помощию не допустило розродитца некоторое правое природное щастие»[414].

В воскресенье 19 июня состоялось свидание царя с императором. Несмотря на то что оно назначено было запросто и без церемоний, его церемониал был разработан до мельчайших, столь свойственных австрийскому двору подробностей. Было условлено, что свидание произойдет в летнем дворце Фаворита (Favorita), где тогда находился императорский двор, в предместье Виден, недалеко от дома, где стояли послы, в столовой галерее этого дворца, выходившей в сад с девятью окнами по обеим ее сторонам. Было установлено также, что оба государя, каждый в сопровождении небольшой свиты из пяти человек, войдут в галерею одновременно с противоположных концов ее и встретятся посередине галереи у пятого окна. В назначенный час, в 5½ часа вечера, Петр отправился с посольского двора в карете графа Чернини в сопровождении самого графа и Лефорта, который должен был служить переводчиком в разговоре с императором. Ф. А. Головин и П. Б. Возницын с одним из дворян свиты ехали сзади в наемном экипаже. Экипажи остановились у рейтгауза у дворцового сада. Царя провели во дворец не главным входом, а через сад, Померанцевой аллеей, ведущей в галерею к небольшой винтовой лестнице, по которой он и поднялся наверх.

Как только он вошел в галерею, с противоположного конца ее из внутренних покоев показался человек невысокого роста с вялым взором больших задумчивых глаз, с усами и с бритым подбородком, с безобразившей худое нездорового вида лицо сильно отвислой нижней губой. Он был в шляпе, из-под которой на узкие плечи спускались правильными рядами длинные локоны обязательного для того времени высокого парика.

Это был император Леопольд I. Его сопровождала свита — «малый кортеж», состоявший из обер-гофмейстера князя Дидрихштейна, обер-камергера, обер-гофмаршала, чешского канцлера графа Кинского и капитана гвардии Филиппа Дидрихштейна.

Вероятно, к немалой досаде цесарских придворных, а может быть, и самого Леопольда, с испанской строгостью соблюдавшего все правила этикета, Петр спутал все расчеты о встрече государей именно посредине галереи у пятого окна. Между тем как Леопольд двигался по галерее медленной, рассчитанной походкой, царь нетерпеливо зашагал своими большими шагами, подошел к цесарю, когда тот был всего еще лишь у третьего окна от внутренних покоев, и обратился к нему на русском языке с приветствием, которое тотчас же было переведено Лефортом. Государи отошли в нишу окна и тут вели между собой разговор, единственным свидетелем которого был Лефорт, исполнявший обязанности переводчика. Приблизительное содержание беседы Лефорт передавал затем в одном из писем в Женеву. По его словам, Петр, называя цесаря братом, говорил ему, что приехал его приветствовать как величайшего государя в христианском мире, а также подтвердить существующий между ними союз. Пусть император не обижается, что он, царь, не мог прибыть ранее: важные дела, которые были у него в Голландии и в Англии ради снаряжения морских сил для войны, были причиной замедления. Цесарь, продолжает Лефорт, выражал свое полное удовольствие по поводу этого приветствия[415]. Свита государей, стоявшая поодаль, не могла слышать разговора во всей подробности, так как Лефорт переводил слова их очень тихо. В упомянутый выше «Ceremonial-Protocolle» занесено замечание, что государи разговаривали с четверть часа, ограничиваясь учтивыми комплиментами и уверениями в дружбе, что разговор происходил сидя; после первого обмена приветствиями император предложил царю сесть и надеть шляпу, которую тот снял, обращаясь к нему; царь долго отказывался, наконец, сел, но тотчас же снял опять шляпу; то же сделал тогда и Леопольд, и оба они беседовали с непокрытыми головами[416]. По свидетельству Лефорта в его письме в Женеву, — и этому свидетельству есть основание более доверять как показанию ближайшего очевидца и участника беседы, не имевшего нужды считаться с разными условностями, которые мог иметь в виду составитель «Ceremonial-Protocolle» и ради которых он мог записывать факты не так, как они были, а как они по этикету должны были быть — свойство, не чуждое и нашим «Статейным спискам», — разговор происходил стоя, и Лефорт прибавляет объяснение этого: вероятно, потому, что его цесарское величество не желал предоставить царю правую сторону[417]. «Они обращались друг к другу, — читаем в современном описании этого свидания, — в разговоре, как братья, и цесарь выразил радость видеть у себя царя, славного монарха и своего союзника, на что царь ответствовал подобным же образом в очень обязательных выражениях; между прочим упомянул он, что все в его землях к услугам императора. Лефорт переводил сказанное обоими. Царь выразил желание чаще беседовать с императором и говорил Лефорту, когда он передавал его речь по-немецки, чтобы он это „чаще“ — zum offtern ein — яснее и лучше объяснил, так как царь хотя и не может говорить на немецком языке, однако его понимает»[418].

Почтительность, проявленная царем по отношению к императору во время аудиенции 19 июня, служила предметом разговоров в венском обществе; посланники отмечали ее в своих депешах, передавая, конечно, то, что слышали. «Беседа продолжалась не более четверти часа[419], — писал в Рим кардиналу Спаде испанский посланник в Вене епископ Солзонский, — оба были стоя с открытыми головами, так как, хотя вначале его цесарское величество покрылся и пригласил также и царя покрыться, тот только что надел шляпу, а затем тотчас же ее снял, и то же сделал император[420]. Они не титуловали друг друга величествами, но называли один другого в третьем лице, так как цесарские министры нашли большие затруднения допустить, чтобы его цесарское величество титуловал так царя». Та же черта почтительного отношения к цесарю еще более отмечается в донесении в Рим апостолического нунция в Вене. «Царь отправился, — читаем в его депеше, — только в трех каретах о двух лошадях нижней дорогой к саду Фавориты, где теперь имеет пребывание двор; выйдя из кареты, пошел аллеею, называемою „Померанцевая“ (de Cedri), подошел к потайной лестнице, которой поднялся в галерею, где его ожидал граф Филипп Дидрихштейн, капитан императорской гвардии, чтобы доложить о нем его величеству императору, который ожидал его у закрытых дверей галереи с другой стороны, намереваясь войти в нее по прибытии царя и встретить его посредине галереи. Это и последовало бы, если бы царь быстротой шага не предупредил его величества императора. Внешние выражения со стороны царя по отношению к его величеству были весьма деликатны (tenerissime) и в высшем смысле почтительны. Он наклонился как бы поцеловать руку его величества, и это вызвало обязательнейший ответ. Царь высказал приветствие на родном языке, а находившийся при нем переводчик перевел на немецкий, на котором его величество ответил. Взаимная беседа продолжалась немного менее четверти часа, и его величество не преминул коснуться заслуг, которые оказал царь всему христианству, поддерживая его своим оружием против общего врага. Во время беседы обе стороны были с прикрытыми (?) головами, и, когда царь несколько раз снимал шляпу, его величество благосклонно побуждал его вновь покрыться»[421].