Алесия, барышня в бегах

19. Розовые розы.

Утром следующего дня (был полдень, для меня самое что ни на есть утро), я сидела, всерьёз задумавшись о том, что мне совершенно нечего надеть. И не одна я понимала, что всё что у меня есть — неприличное тряпьё. Потому что в дверь, постучавшись зашёл медный официант, и в руках его была небрежно свернутся материя.

— Что это? — спросила я робота.

Это был не Бобби, а другой, второй официант, которого Оаннель, видимо, слишком занятая, чтобы подбирать слугам оригинальные имена, называла Томми.

— Это платье, вам, от госпожи Оаннель, — сказал мне Томми, и положил свёрток на кровать.

После этого он поклонился и вышел, а я развернула этот подарок от Оаннель, и обнаружила, что меня одарили не первой свежести костюмом, сшитым из блёклой, лиловой материи. У него была длинная, в пол, узкая юбка со скромной тесьмой по краю и жакет с сильно потёртым, бархатным воротничком. Так же к этому костюму прилагалась простая нижняя юбка из хлопка и невыносимо синтетическая блузка с раздутыми рукавами, и это при том, что рукава жакета были узкими. Блузка эта невероятно искрила при соприкосновении с любой другой вещью.

Но, что поделать, не ходить же мне везде в сценическом платье с блёстками. Мне нужна была какая-то другая одежда, а костюм этот, все же, смотрелся лучше грязного свадебного платья. И я со вздохом принялась его надевать.

— Алесия, ты готова? — раздался на лестнице голос Оаннель.

Я не знала, к чему именно я должна была быть готова, поэтому, на всякий случай, я ответила:

— Нет.

— А чем же ты занимаешься! — взорвалась Оаннель, и её мощные шаги загрохотали по ступеням.

— Ты разве ещё не оделась… Так оделась же! — воскликнула Оаннель, увидев меня в костюме, — На вот, возьми денег, купи себе нитку и иголку, мыла побольше, и приведи в порядок свой сценический костюм.

Очевидно Оаннель Хелок была очень экономной женщиной. И правда, зачем тратиться на новый сценический костюм для певицы, если есть старый? И пусть он на пять размеров больше, пусть он старый и пропахший затхлым потом, иголка, нитка и мыло творят чудеса!

Вот только чудеса при помощи иголки, нитки и мыла предстояло творить мне. А я то вовсе не чудесница.

— И как я приведу это платье в порядок? — Осведомилась я у Оаннель.

— Не знаю, — отмахнулась Оаннель своей полной, унизанной перстнями рукой, — прояви фантазию. Но только быстро, к вечеру всё должно быть готово. Публике не понравится, если ты опять выйдешь на сцену в лохмотьях.

— Тогда дайте мне больше денег и я куплю себе нормальное платье, — сказала я ей.

— С какой это стати я должна давать тебе деньги? — изумилась эта хозяйка ресторана.

Я аж оторопела.

— Но как же… А зарплата?

— А комната в которой ты живёшь? — надвигаясь на меня грозным шагом прохрипела Оаннель, — а еда, которую ты ешь? А костюм этот?

Я уже упёрлась спиной в стол — а Оаннель, хрипя и брызгая слюной, всё ещё продолжала на меня идти.

— А то, что я тебя без документов к себе взяла? Это что, по твоему, всё бесплатное?

Мысль, о том, что зарплату мне платить не будут, что меня, оказывается, взяли работать за еду и крышу над головой, была очень обидной, очень. Но порефлексировать над этим я не успела, потом что из-за спины моей ужасной хозяйки выплыл гигантский букет роз. Это было просто какое-то розовое облако розового цвета, его нёс в руках всё тот же медный робот Томми. И весь этот цветочный массив пах так одуряюще, что Оаннель немедленно перестала орать на меня, и ошарашенно уставилась на букет в руках робота.

— Это откуда? — удивлённо спросила она.

— Для барышни Алесии, — отчеканил робот, — доставили только что. И ещё — это.

И робот протянул мне большой, обёрнутый расписной бумагой пакет.

Определённо, это был день подарков. Сначала костюм от Оаннель Хелок, теперь ещё и розы. Это, конечно, сарказм. Костюм Оаннель на подарок никак не тянул, это была, скорее, подачка.

— Ну, скорее, разверни пакет! — громыхала Оаннель над моим ухом, — быстрее!

Я вертела большую коробку и так и сяк, пытаясь развернуть её, не порвав красивой, в ручную разрисованной бумаги. Наконец, мне это удалось. Аккуратно развернув плотный, шершавый лист, я извлекла из под него алую коробку, а в ней я нашла платье.

И какое это было платье!

Тёмно-синее, пошитое из тонкого струящегося бархата, с завышенной, перехваченной поясом талией, и глубоким вырезом, из которого была видна целомудренная сорочка, расшитая мелким жемчугом. У пояса, в тон этой сорочке была одна декоративная кисть, тоже вся в жемчуге. А под платьем в коробке оказалась ещё одна, другая коробочка, поменьше, а в ней — шляпка, или, скорее, небольшой светлый тюрбан, украшенный тёмными, почти чёрными перьями. Платье казалось воздушным и тонким, — но это было чисто внешнее впечатление. Как и положено платью приличной жительницы Марса, это синее бархатное одеяние было плотным и многослойным.

— Тут есть записка! — сказала Оаннель, погружая свои загребущие руки в шёлковое нутро алой коробки, — здесь написано: «С любовью, Эбрел».

И свет, что называется, померк. Хотя, чего я ждала? Что мне кто-то просто так подарит роскошное платье, просто за то, что я есть?

— И сценическое платье шить не надо! — ликовала скаредная Оаннель, — ты можешь выступать прямо в этом!

— Нет, — сказала я, с великим трудом отрывая великолепное синее платье от себя, прямо от сердца отрывая, и откладывая его обратно в алую коробку, — нет, я не буду его носить.

— Да ты что, совсем рехнулась? — изумилась Оаннель, — певицам всегда дарят подарки! Это нормально! Иметь поклонников — это нормально!

Конечно, нормально. До тех пор, пока этот поклонник не заявится к тебе в гримёрную, и не предъявит счёт.

— Я не буду это носить, — сказала я, чувствуя, как отчаянно тоскует моя душа по нормальной одежде.

— Ну и дура! — чуть ли не плюнула Оаннель.

— Томми, унеси это всё обратно.

— Куда обратно? — спросил робот.

— В службу доставки. Пусть вернут тому, ко послал.

Оаннель прищурившись, смотрела как уходит робот. Когда облако роз скрылось в дверном проёме и принялось опускаться вниз по ступеням, она повернулась ко мне.

— Что ж, милочка, а новые песни то ты учить будешь? — спросила меня Оаннель.

— Наверное, да, — ответила я, не понимая, в чём тут кроется подвох.

— Учти, новые песни все будут про любовь!