На руинах империи

* * *

– Гвенна Шарп! – Джонон повысил голос, чтобы он разносился по всей палубе. – За неповиновение приказам, подвергающее опасности команду судна, за дерзкое подстрекательство и неспровоцированное нападение на двух аннурских солдат я приговариваю вас к пятикратному килеванию.

На миг корабль замер в ошеломленном молчании. Солнце дробилось на волнах. После недель в карцере мир казался непомерно велик, непомерно ярок.

Гвенна оглядела лица собравшихся. Лица, исказившиеся, как от удара. Одни уставились на нее, другие – на адмирала. Несколько человек хмурили брови, будто решив, что ослышались. Чент удовлетворенно кивал с видом заранее посвященного в секрет. Вессик негромко хихикнул: «Пятерочка!» Лури просто смотрел на нее стеклянными глазами. Паттик посерел лицом, открыл рот и выскочил бы из строя, если бы Чо Лу твердой рукой не оттянул его назад. Гвенна и на расстоянии слышала их шепот.

– Ты ничем не поможешь.

– Она меня спасла. – Паттик не сводил глаз с Гвенны. – Нас обоих спасла.

– Знаю, – глухо и напряженно отозвался второй. – Знаю, Паттик, но, если попробуешь перечить Джонону, он попросту убьет и тебя.

В том-то и суть. Джонон ни слова не сказал об убийстве, но все они понимали, что это смертный приговор, и Гвенна – не хуже других.

Протаскивание под килем убивало множеством способов. Самый очевидный – утопление. Протянуть человека даже под кораблем скромных размеров требовало времени, а «Зарю» никто не назвал бы «скромной». Еще можно было разбиться о днище или о самый киль. Гвенна слышала, как людей вытаскивали с расколотым черепом, с разбитым лицом. Опасней всего, вероятно, были морские желуди. За месяцы плавания на гладких досках днища нарастали водоросли и ракушки, и ракушки эти походили на тысячи бритвенных лезвий. Можно было пережить само килевание, а умереть от потери крови или заражения. И само собой, кровь привлекает акул.

Потому-то килевание и применялось так редко. Если капитан желал убить человека, проще было его повесить, или проломить ему голову, или попросту выбросить за борт. Это наказание приберегалось для самых тяжких преступлений: в первых строках списка стояли мятеж и измена. Конечно, был шанс и выжить. Рассказывали о моряках, переживших одно и даже два протаскивания. Чтобы убить Грена Изменника после Лампентского сражения, понадобилось три. О людях, приговоренных к пяти, Гвенна не слышала.

Джонон обратил к ней зеленые, как море, глаза.

Что бы он ни говорил прежде, в его взгляде не было радости. И пахло от него как от человека, принявшегося за неприятное дело, которое слишком долго откладывал.

– Связать ее, – сказал он, кивнув Ченту и Вессику.

Когда Чент взял ее за руки, Гвенна подумала о сопротивлении. Она почти восстановилась за месяц учебных боев с Крысой. В карцере свалила этих двоих и сейчас могла бы повторить.

А дальше что?

Схватиться с Лури? Убить его? Перебить остальных легионеров? И моряков, которые придут им на помощь? Убить Рахуда? Убить Джонона? Всех убить?

Это было и неправильно, и невозможно. Пока ухмыляющийся Чент туго стягивал ей запястья, она смотрела поверх его головы на людей. Почти все прятали глаза. Кое-кому явно было тошно. Все они – неплохие люди. Сюда отбирали самых умелых, отважных и верных, и не Гвенне было винить их за то, что они никогда не задумывались, чему хранят верность. Сколько народу она сама перебила во имя императора, да воссияют дни ее жизни? Перед глазами мелькали лица мертвецов – большей частью ургульские, но и аннурцы, и домбангцы, антеранцы… Некоторые, возможно, получили по заслугам, но большинство – нет. К войне просто неприменимо слово «справедливость». Насколько она могла судить, Джонон поступал правильно. Она действительно пренебрегала его приказами, действительно напала на его подчиненных, действительно допустила ошибки, приведшие к гибели его людей.

С другой стороны, если умрет она, скорее всего, умрет и Крыса, и умрет страшно, мучительно. Гвенна не слишком представляла, как сумеет защитить девочку, оставшись в живых, но у Гендрана было одно высказывание, которое она особенно любила. «Прежде всего выживи. Мертвые бесполезны, а живые полны неожиданностей».

Обвязывая ей запястья второй веревкой, Чент присунулся так близко, что изо рта на нее пахнуло соленой рыбой.

– Больно будет, – проворковал он ей на ухо.

Гвенна много месяцев подозревала, что этот хочет ее изнасиловать, но, судя по смраду похоти, его и зрелище мучений вполне устраивало.

– Ох, свет доброй Интарры, – любовно затягивая веревку потуже, ахал он. – Как больно-то!

Вероятно, эти слова ее и спасли. Сколько бы стыда, чувства вины и ненависти к себе ни таилось в ее крови, было там и что-то еще: древнее и тверже, такая же часть ее существа, как сердце или желудок, – нечто, что она несколько месяцев назад сочла уничтоженным и снова открыла в себе после убийства кеттрала. Издевка солдата пробудила этого старого друга или врага – Гвенна не знала, что вернее. Когда-то она называла его яростью, но теперь поняла – это была не ярость. Ярость тоже полезна, но это орудие отказало, когда было ей нужнее всего. Сейчас подступило другое, для чего она не знала названия, – и оно сохранилось, чудом уцелело, когда рухнуло все остальное.

Гвенна подняла глаза, встретила взгляд Чента.

– Я умирать не собираюсь.

– О, еще как умрешь, милашка, непременно умрешь, – улыбнулся он. – Но прежде повизжишь.

– Ты меня не знаешь, – тихо ответила она.

– Еще как знаю. Сучка из карцера. Та, что с сиськами. – Он покачал головой. – Печально, что их порвет на ленточки.

Она его не слушала, смотрела мимо: искала среди команды старшего и остановилась на лысом моряке с просоленной бородой и морщинками у глаз.

– Ты, – позвала она.

Моряк вытаращился на нее, закрутил головой.

– Нет, – сказала Гвенна, – я говорю с тобой.

– Помолчите… – вскинулся Джонон.

– А то что? – вскинула она брови. – Убьете меня дважды?

Она повернулась к матросу.

– Старик, я тобой говорю. Какой счет?

– Счет? – захлопал он глазами.

– При килевании. Сколько, самое долгое, человек оставался под водой?

Мужчина облизывал губы, отводил глаза.

– Я знаю, что счет велся. По Восточному флоту он есть. По Южному есть. И по Западному есть, и я знаю, что ты в курсе.

Он стрельнул глазами в сторону Джонона.

– Приговоренный имеет право на последнее желание, – сказала Гвенна. – Даже изменник. Я желаю знать счет по Западному флоту.

– Было двести двенадцать, – наконец ответил моряк, втянув голову в плечи, словно ждал удара.

Больше, чем она думала. Намного больше.

– Двести двенадцать… Считали быстро или медленно?

– Средне, – ответил моряк. – Средне-медленно.

Она вдохнула, задержала дыхание, выдохнула. И еще раз. И еще.

«Двести двенадцать», – повторила она про себя.

Хоть какая-то цель. Что-то, к чему можно стремиться, пытаясь выжить в подводной тьме.

Снасть для килевания, хоть и устанавливалась долго, была сравнительно простой. С конца главной реи спускали на блоке веревку, пропускали под днищем и крепили к блоку на другом конце реи, а через блок – к рукам Гвенны. Моряки вздернули ее вверх, а когда она повисла над волнами, приторочили другой конец веревки к ногам и закрепили. Получилась одна длинная петля, обхватившая борта судна.

А она скрепляла эту петлю живым звеном.

Пока ее привязывали, Джонон снова поднялся на кормовую надстройку, застыл высоко над происходящим. Остальные – и моряки, и солдаты – остались на средней палубе смотреть казнь. Среди других стоял Киль, но у него одного лицо не выражало никаких чувств. Ни отвращения, ни удовлетворения. Он глядел с умеренным интересом, как наблюдают за ходами на доске: увлекательная игра, но исход зрителю безразличен.

– Приступайте, – приказал Джонон, когда закрепили веревку.

Исполнители медлили.

– Приступайте, – повторил адмирал.

На сей раз они потянули снасть, опуская Гвенну к воде.

– Двести двенадцать, – сказала она, поравнявшись с перилами борта и кивнув команде.

Когда ступни коснулись воды, Гвенна глубоко вздохнула, расслабила мышцы и постаралась замедлить биение сердца. Волны лизнули бедра, коснулись пояса, шеи, и вот она уже под водой, скребет по шершавому днищу. Сперва она сочла за маленькую удачу, что вода здесь теплая. На севере протягиваемые под килем моряки, случалось, умирали от переохлаждения. Потом кожу порезали первые ракушки. Она ждала, что те будут вроде ножей. Оказалось, хуже. Неровные края морских желудей не резали чисто, а драли, оставляя длинные рытвины. Страшная боль чуть было не выбила из головы обдуманный заранее план. Она беспомощно волочилась на веревке, и ракушки рвали ее на ленточки.

Потом она чудовищным усилием развернулась лицом к борту. Опасное движение – она рисковала лишиться глаза или разбить лоб о киль, зато, оказавшись животом к кораблю, сумела свернуться, подтянуть локти и колени, отгородиться ими от днища. Она неуклюже поползла вдоль обшивки. Примерно так Гвенна кралась по земле, получив задание снять снайпера, только здесь ни хрена не видела, колени и запястья были связаны, морские желуди кололись куда больнее камушков, и дышать она не могла. В груди заныло. При каждом движении ракушки все глубже въедались в локти и колени, но лучше намятые кости, чем рваные раны на спине, бедрах и боках. Если свести повреждения к небольшим участкам, кровью она не истечет.

К тому времени, когда Гвенна оказалась у киля, легкие пылали огнем. Счет времени она потеряла. И не могла определить, медленно движется или просто слишком много потратила сил, отталкиваясь от корабля. Не то чтобы это что-то меняло. Пока она под водой, надо задерживать дыхание, а уж на что она в бытность кеттрал не жалела времени, так это на отработку погружений. Обскребая собой другой борт, она мысленно завела песню, звучавшую на пирушках кеттрал.

Ей и ему рому налей!
Завтра в бой, а сегодня пей.
И стерве-удаче плесни, не жалей
Рому, эгей, рому!
Пьет командир,
Пьют лич и пилот,
Кто отлетался – вдвое пьет,
И даже снайпер сегодня хлебнет
Рому!
Те, кто стоят у последней черты,
Тупые упрямцы, железные лбы
с нами нальют и с нами хлебнут
Рому!
Ночью на черном кровь не видна.
Мы не вернемся, так выпьем до дна
За новый набор на Острова
Рому, эгей, рому!

Она была привязана так, что первыми над водой показались ступни, потом бедра и последней, мучительно медленно, голова. Рывками втягивая в себя воздух, она получила волной по лицу, захлебнулась, подавилась, попыталась дышать сквозь кашель. Мокрые волосы облепляли лицо, лезли в нос и в рот, закрывали глаза. Собравшись с силами, она их стряхнула.

Она болталась вверх ногами над дальним бортом, головой чуть ниже уровня перил. Над перилами стояли Киль, и Паттик, и Чо Лу – весь корабль, Кент его дери, собрался! Она еще раз глотнула воздуху, нашла глазами просоленного старого моряка – тот примостился с краю, кусал губу.

– Сколько? – крикнула она ему.

Вернее, попыталась крикнуть. Набрякшие водой слова застревали в глотке, но он все же расслышал и ответил: