Том 4. Стиховедение

4

Баратынский (как и Пушкин, и большинство его литературных современников) складывался как поэт на скрещении двух европейских традиций — старшей и младшей, классической и романтической: вторая налагалась на первую. Этим определялось отношение к жанрам, удачнее всего выраженное Батюшковым в трехчастном делении его «Опытов» 1817 года: элегии, послания, смесь. Это деление сохраняет и Баратынский в сборнике 1827 года, лишь с перестановкой: элегии, смесь, послания. Элегии были разделены на три книги, но сквозная нумерация в оглавлении подчеркивала их единство. У каждой из этих жанровых групп были свои стиховые традиции. Баратынский с ними считался и в своих экспериментах был сдержан.

Виднее всего это, пожалуй, в разделе посланий. Этот жанр, из всех завещанных классицизмом наиболее разнообразный по своей тематике, был в начале XIX века признанным полигоном для поэтических экспериментов. Крайними их точками были, во-первых, самое традиционное дидактическое послание, писанное александрийским 6-стопным ямбом с парной рифмовкой, а во-вторых, самое свежее изобретение Жуковского и Батюшкова («Мои пенаты») — эпикурейское послание, писанное коротким 3-стопным ямбом с вольной рифмовкой. Между ними располагались разговорно-медитативные послания, писанные или 4-стопным ямбом с вольной рифмовкой, или вольным ямбом: и та, и другая форма были изобретением конца XVIII века, содержание их было достаточно свободным и еще не размежевалось. Периферийными были еще два размера: 4-стопный хорей, стоявший на полпути между 4-стопным ямбом и эпикурейским 3-стопным ямбом (и напоминавший о Денисе Давыдове), и 5-стопный ямб, вводимый в русскую лирику Жуковским.

Баратынский четко определяется в этом поле ближе к классицистическому полюсу. Из 13 его посланий три — к покойнику Богдановичу и два — к Гнедичу написаны александрийским 6-стопным ямбом в лучших традициях XVIII века и в 1827 году звучали подчеркнуто архаично. По объему они занимают почти половину раздела: средняя длина их — 94 стиха, средняя длина остальных посланий — только 38,5 стихов. В этих остальных посланиях он ни разу не обращается к 3-стопному ямбу и избегает его эпикурейской тематики: послания более легкомысленного содержания он ссылает в раздел «Смесь», а здесь оставляет, наоборот, отречение от «безрассудных забав» («Приятель строгий, ты не прав…»). Основной размер их — 4-стопный ямб (7 из 13 посланий). Вспомогательные размеры (по одному разу): во-первых, 4-стопный хорей (вслед за Давыдовым, о военном быте: «Так, любезный мой Гораций…» — из издания 1835 года Баратынский это стихотворение исключил; военная тема повторяется еще в трех ямбических посланиях); во-вторых, медитативный 5-стопный ямб (вслед за Жуковским: «Дай руку мне, товарищ добрый мой…»); и, в-третьих, вольный ямб («К<онши>ну»), с элегическими размышлениями: это стихотворение могло бы войти в раздел элегий, явным знаком которых был для Баратынского вольный ямб.

Среди элегий Баратынского вольный ямб занимает сравнительно небольшое место (14 % текстов, 17,5 % строк), но оно привилегированное. Из шести вольных ямбов Баратынского в сборнике 1827 года четыре приходятся на элегии, из них три — на программную I книгу элегий, а одна, «Финляндия» (1820), занимает первое место как в сборнике 1827-го, так и в сборнике 1835 года: наряду с пушкинским «Погасло дневное светило» (тоже 1820 год) она ощущалась как образцовое произведение нового, романтического жанра. Вольный ямб у Баратынского строже, чем у его современников: как у французских поэтов, он состоит исключительно из 6-стопных и 4-стопных строк (приблизительно в отношении 1,2: 1). Этим он как бы отмежевывается и от традиции XVIII века, примешивавшей к ним 3-стопники, и от своих сверстников, примешивавших к ним новомодные 5-стопники. На весь сборник 1827 года в вольных ямбах есть только один 5-стопный стих (в «Буре»); их больше в известном «Признании» («Притворной нежности не требуй от меня…»), но «Признание» и не вошло в сборник 1827 года. Вольный ямб, как обычно, сопровождается вольной рифмовкой; на этом фоне почти незаметен интересный эксперимент Баратынского, придающий вольному ямбу строфичность. Это стихотворение «Рим», состоящее из двух пар 4-стиший со стопностью 6446 6646 и с рифмовкой АббА вГГв. Это важно, так как показывает, что Баратынский помнил о разностопном упорядоченном стихе французской элегической традиции.

Разностопным ямбом у Баратынского написано даже больше элегий, чем вольным: пять, а не четыре. В двух из них чередуются 6- и 4-стопные строки — как во французском элегическом стихе Жильбера и его подражателей, популяризированном в России Батюшковым в его «Выздоровлении». В одной — знаменитой «Истине» (тоже в программной I книге; в первой публикации — с загадочным подзаголовком «ода») — строки укорочены до 5- и 3-стопных; здесь образцом мог быть «Варвик» Жуковского. В остальных двух («Бдение» и «Отъезд») строки укорочены еще больше, до 4- и 3-стопных, приближаясь к размеру романсов или баллад; образцы этому были также у Жуковского («Пустынник», «Мотылек»).

С нововведенным 5-стопным ямбом Баратынский обращался осторожно и предпочитал его употреблять по образцу французского XVIII века, в коротких сентенциозных стихотворениях (например, в «Размолвке»; таков же и «Эпилог» к элегиям). Так же он будет пользоваться им и в разделе «Смесь». Из шести стихотворений этого размера в «Элегиях» только два выбиваются из этой традиции: опирающееся на опыты Жуковского «Оправдание» («Решительно, печальных строк моих…»), своеобразный аналог послания к Дельвигу, только адресованный не к другу, а к возлюбленной, и знаменитый «Череп» («Могила») из программной I книги, ориентирующийся не на французскую, а на английскую традицию. «Оправдание» астрофично, «Череп» писан четкими 4-стишиями. Точно так же избегал Баратынский в элегиях и 6-стопного ямба, но по противоположной причине: этот размер казался слишком отягощен традициями XVIII века. Только одна элегия написана александрийским 6-стопным ямбом, как бы с целью преодолеть эту трудность образцово выдержанной предромантической темой — это «Родина» («Я возвращуся к вам, поля моих отцов…»), тоже помещенная в I книгу.

Продемонстрировав таким образом метрические возможности нового романтического жанра, Баратынский сосредоточивается, как и в посланиях, на наиболее нейтральном размере — 4-стопном ямбе (в I книге доля его ниже средней, во II и III — выше средней). Он удачно соединял в себе традицию и новаторство: с одной стороны, это был один из самых старых силлабо-тонических размеров, с другой стороны, в астрофическом виде, с вольной рифмовкой он стал применяться лишь с 1790–1810‐х годов. Из 29 стихотворений разделов «Элегии» 11 написаны 4-стопным ямбом — больше, чем каким-либо иным размером. Из этих 11-ти — только два строфических, остальные — с вольной рифмовкой. Строфические — это «Водопад» и «Дало две доли Провидение…»; второе из них (наряду с «Мы пьем в любви отраву сладкую…» из «Смеси») — один из первых, еще экспериментальных образцов использования дактилических окончаний в ямбе (1823–1825); образцом и тут, по-видимому, был Жуковский с его «Мотыльком и цветами» (хотя напечатанными и позже). Из нестрофических только четыре выделяются объемом: «унылая» элегия из Мильвуа «Падение листьев», «легкая» из традиции Парни (и с упоминанием его имени) «Элизийские поля» и два, по существу послания, о дружбе («В альбом») и о любви («К<онши>ну»), лишь по тематике, видимо, не включенные в раздел посланий. Все остальное — меньше среднего объема элегии Баратынского и преимущественно принадлежат к прерывистой веренице любовных элегий, проходящей через II и III книги, с подражаниями Лафару, Мильвуа и Парни. Среди них — «Разуверение», которое прочно связывается в читательском сознании не столько с элегией, сколько с романсом.

Наконец, на периферии метрического репертуара элегий лежат еще два размера. Во-первых, это 4-стопный хорей «Леты» (из Мильвуа), а во-вторых, 2-стопный ямб «Догадки» («Любви приметы…»). Элегия избегала коротких, а тем более сверхкоротких размеров; «Лета» держится в составе элегий главным образом по тематической близости с «Элизийскими полями» (для которых она, может быть, послужила толчком), а «Догадка» — разве что по ассоциациям с некоторыми стихотворениями того же Парни, не считавшимися, однако, элегиями.

Если в разделе элегий 4-стопный ямб преобладал, то в разделе «Смесь» он господствует: 24 текста из 41, то есть 58 % стихотворений (в элегиях — 38 %). Средняя длина стихотворения в посланиях была 51,2 строки, в элегиях — 26,8, в «Смеси» — 16,2. Две трети стихотворений меньше этой длины, одна треть — больше. В коротких стихотворениях труднее развернуть вольную разностопность или вольную рифмовку: вольным ямбом написана лишь одна случайная эпиграмма («И ты поэт, и он поэт…»), доля вольной рифмовки среди 4-стопных ямбов — не больше трети (в элегиях и посланиях было четыре пятых). Среди коротких преобладают эпиграммы, мадригалы и смежные с ними альбомные стихи (перерастающие в такие серьезные, как «Как много ты в немного дней…», «Всегда и в пурпуре и в злате…»), «надписи» («Взгляни на лик холодный сей…»), сентенции и притчи («Безнадежность», «Веселье и горе»). Рядом с ними оказывается и редкий эксперимент — «сонет» (первоначальное заглавие) «Мы пьем в любви отраву сладкую…», второе стихотворение Баратынского с дактилическими рифмами в ямбе; от сонета в нем только членение на 4 + 4 + 3 + 3 строки, но ни 4-стопный ямб, ни рифмовка на 7 рифм, ни дактилические окончания в традицию сонета не входят; возможно, это соперничество с «правильными» сонетами Дельвига. Среди длинных стихотворений преобладают «сторонние», не от лица переживающего, стихи о любви, часто в форме послания — Дельвигу («Я безрассуден — и не диво…», «Товарищам», «Добрый совет»). Любопытно, что стихотворение «Товарищам» Баратынский потом (?) пытался переделывать в 4-стопный хорей. Два большие послания к Дельвигу перерастают эту тему до трагической философии жизни: «Где ты, беспечный друг…» написано в форме жильберовской элегии, 6–4-стопным ямбом, «Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти…» — белым 4–3-стопным амфибрахием, по образцу «Теона и Эсхина» Жуковского. Это единственное обращение в сборнике 1827 года к трехсложному размеру. 5-стопный ямб по-прежнему применяется только в нескольких альбомных и эпиграммных мелочах. 6-стопный ямб находит новое жанровое применение — «подражание древним»: единственное стихотворение, написанное им, — 6-стишие «Наяда» (из Шенье).

Новое жанровое влияние, появляющееся в «Смеси», — это песня. Главным образом оно чувствуется в разностопных урегулированных размерах. Подзаголовок «Песня» имеет стихотворение «Когда взойдет денница золотая…» (5–2-стопный ямб), которое мы воспринимаем скорее как трагическое, потому что из него потом выросло знаменитое «На что вы, дни?..» (5–3-стопный ямб). Несомненной «песней» является «Цветок» (4–3-стопный ямб с женскими и мужскими рифмами) с его тавтологическими рифмами-рефренами; можно подозревать, что на песню же ориентирована и «Звезда» (4–3-стопный ямб со сплошными мужскими рифмами, более частый в балладах). Песенными строфами (аБаБвв) написаны «Стансы» («В глуши лесов счастлив один…»), замыкающие раздел «Смеси». Одиноким экспериментом выглядит «Русская песня» («Страшно воет, завывает / Ветр осенний…»), несомненная попытка соперничества с Дельвигом; ее необычный размер, 4–2-стопный хорей с женскими окончаниями без рифм, есть результат разбиения традиционной строки народного и псевдонародного 6-стопного хорея с постоянными ударениями на II, IV и VI стопах (как у Мерзлякова: «Вылетала бедна пташка на долину…»).