Том 4. Стиховедение

Второй кризис русской рифмы

В нашей заметке «Первый кризис русской рифмы»[340] прослеживалась эволюция употребительности аномальных русских рифм (йотированных, приблизительных, неточных) на протяжении столетия, 1740–1840‐х годов. Предлагаемая заметка является ее непосредственным продолжением. Она охватывает историю аномальных рифм за следующее столетие, 1840–1940‐е годы, а отчасти и позже. Это материал весьма актуальный: центральное событие этого периода — освоение русским стихом неточной рифмовки, которая и сейчас является живой проблемой поэтической практики. Это материал весьма обширный, исчерпать его в одной заметке невозможно: речь пойдет лишь (опять-таки) об эволюции употребительности этих рифм от поэта к поэту и от периода к периоду; вопрос о типологии разновидностей неточной рифмы и вопрос о тенденциях ее развития в самые последние десятилетия мы надеемся рассмотреть потом отдельно.

Все основные понятия предлагаемого разбора — те же, что и в предыдущей заметке. «Аномальной рифмой» мы называем все типы рифм, отклоняющиеся от традиционных (для XVIII — первой половины XIX века) норм фонетической и графической точности. Типы эти выделены еще В. М. Жирмунским: это женские йотированные рифмы (ЖЙ, богини — синий), женские приблизительные рифмы (ЖН, богини — пустыне), женские неточные рифмы (ЖН, богине — минет), мужские закрытые неточные (МзН, гремит — винт), мужские открытые неточные (МоН, плечо — еще). В новом материале особо приходится выделить также мужские закрыто-открытые неточные рифмы (Мзо, плечо — ни о чем) — мы считаем их разновидностью мужских открытых (а не закрытых) рифм, потому что в них, так же как и в открытых рифмах, обязательным является наличие опорного звука (плечо — горячо и плечо — ни о чем в практике ХХ века одинаково являются рифмами, тогда как плечом — ни о ком — является, а плечо — ни о ком — нет). Все показатели таблиц 1–3 представляют собой проценты аномальных рифм каждого вида от общего количества женских, мужских закрытых и мужских открытых рифм каждой выборки (одну оговорку см. ниже, п. 4). Рифмы дактилические (и примыкающие к ним неравносложные, типа неведомо — следом) пока не рассматривались.

В особую рубрику выделен показатель опорных звуков — среднее на 100 строк количество совпадающих звуков, непосредственно предшествующих ударному гласному рифмы. Учитываются раздельно совпадения точные и неточные (ж — ш, а — о); в таблицы внесены лишь показатели по точным совпадениям. Эти показатели даны выборочно.

Подсчеты были сделаны по 245 выборкам из 139 поэтов, родившихся между 1805 и 1910 годами, всего около 195 000 рифм; объем каждой выборки указан в конце строк в таблице 1[341] (рифмы женские, мужские закрытые и мужские открытые отдельно). Группировка материала сделана двоякая: в таблице 2 — по датам рождения писателей, в таблице 3 — по датам написания или публикации текстов (сюда для сравнения включен материал и по предшествующему периоду). Процентные показатели по поколениям выведены из процентных показателей по поэтам, процентные показатели по периодам — из абсолютных чисел. По таким особенно широко обследованным поэтам, как Маяковский, Асеев или Пастернак, материал для суммарных таблиц брался не полностью (во избежание статистического перекоса).

Представленный в таблицах материал позволяет сделать следующие предварительные выводы:

1. История русской рифмы представляет собой чередование периодов стабилизации и периодов кризиса: периодов разработки рифмического фонда, определенного некоторыми устойчивыми нормами, и периодов поиска, когда старые нормы рифмовки сменяются новыми. В развитии кризиса рифмы можно выделить три фазы: 1) начальную — отказ от прежних норм рифмовки; 2) вершинную — поиски сразу во всех направлениях, с сильными индивидуальными отличиями, резкими переломами в писательских привычках; 3) заключительную — одно из направлений поисков определяется как предпочтительное, устанавливаются нормы допустимости соответственных новых видов рифмы, а другие направления поисков отмирают. Вряд ли нужно добавлять, что никакой оценочности в слово «кризис» мы не вкладываем.

Так, в «первом кризисе» русской рифмы исходной стабильной нормой была система идеально точной рифмовки сумароковской школы; фазой отказа было творчество Державина; фазой поисков — эксперименты с освоением ЖЙ (у всех поэтов), ЖН (до Пушкина), МоН (до Лермонтова), ЖП (после Пушкина и Лермонтова); фазой итоговой — канонизация ЖП в пределах 20 % у поэтов послелермонтовского времени и отмирание остальных видов аномальной рифмы (кроме ЖЙ): это становится нормой рифмовки для следующего периода стабилизации. «Первый кризис» длился около 60 лет (около 1780–1840), последующая стабилизация — тоже около 60 лет (около 1840–1900), а затем начинается «второй кризис русской рифмы», о котором и пойдет речь.

Таблица 2–3. Женские и мужские рифмы по поколениям и по периодам

2. Исходной стабильной нормой для второго кризиса рифмы была рифмовка второй половины XIX века: 10–20 % ЖП, до 4–5 % ЖЙ и МоН, остальные аномалии фактически исключены. Фазой отказа было творчество символистов и акмеистов 1890–1905 и особенно 1905–1913 годов; главным участком работы были женские неточные рифмы; наиболее влиятельными экспериментаторами — Брюсов и Блок. Фаза поисков во всех направлениях начинается около 1913 года и достигает наибольшего разброса в 1920–1923 годах; главной областью экспериментов становятся мужские неточные рифмы (и дактилические с неравносложными, здесь не рассматриваемые); наиболее заметные экспериментаторы — Маяковский и Пастернак, но еще дальше них идут, например, Эренбург, Есенин 1919–1922 годов, ранний Сельвинский и особенно Мариенгоф, чьи опыты с разноударными рифмами остались за пределами наших подсчетов. Фаза итоговая приходится приблизительно на 1925–1935 годы: в круг канонизированных аномалий допускается ЖН в пределах 25–30 % и МН в пределах 5–6 %; все остальные далеко пошедшие эксперименты с мужскими рифмами пресекаются. В результате обычное в стихах чередование мужских и женских рифм становится в то же время чередованием точных и (на 25 % и выше) неточных рифм, «точек опоры» и «точек свободы»; этот ритм, по-видимому, существен при восприятии современного стихотворения.

3. XVIII век культивировал опорные звуки в рифме, первый кризис рифмы покончил с этим, второй кризис рифмы возродил эту заботу о предударной части рифмы («левизна рифмы», по терминологии В. Брюсова). Обычно это возрождение приписывается Маяковскому и Пастернаку и связывается с необходимостью компенсировать расшатывание правой, послеударной части рифмы; но у них были предшественники, и довольно неожиданные: в отдалении — последыш классицизма Шихматов и одиночка Трефолев, в непосредственной же близости — Анненский, Вяч. Иванов, его ученики С. Соловьев и Кузмин и, наконец, Северянин; влияние французской традиции «богатой рифмы» здесь несомненно, но насколько оно было осознанным — неясно. Отметим также, что не только неточные рифмы обычно богаче опорными звуками, чем точные, но и мужские — богаче, чем женские (иногда это даже заметнее). Может быть, причина этого — в том, что «школой левизны» для русской рифмы были мужские открытые, где наличие опорного звука с 1740‐х годов было обязательным; а употребительность мужских открытых рифм в русской поэзии XVIII — ХХ веков возрастает неуклонно (отношение Мз: Мо, даже без учета Мзо, для 1740–1815, 1845–1860 и для времени после 1935 года соответственно дает 10: 3, 10: 4 и 10: 7; у Блока впервые Мо больше, чем Мз). Во всяком случае, это тенденция стиховая, а не языковая: в XVIII веке мужские рифмы ничуть не были более «богатыми», чем женские (см. таблицу 4).

4. Из отдельных видов женских аномальных рифм заметнее всего, конечно, развитие ЖН. Виды ЖН ХХ века разнообразны, и рассматривать их здесь нет возможности; отметим лишь разновидность, ставшую особенно ходовой (даже в послекризисный период) и почти не воспринимаемую как аномалия, — это рифма «с внутренним йотом» (в пене — упоенье), как бы перекликающаяся с традиционно дозволенной ЖЙ (в пене — упоений). Но любопытно, что ЖЙ и ЖП тоже продолжают развиваться и в ХХ веке дают показатели выше, чем когда бы то ни было раньше; может быть, это связано с современным этапом деграмматизации рифмы. (Конечно, при этом показатели ЖЙ и ЖП ХХ века следует вычислять не от всех «Ж», а от «Ж минус ЖН», иначе они окажутся заниженными.) Это напоминает, что нельзя говорить, например, «после А. К. Толстого ЖП становятся дозволенными», а нужно добавлять «в таких-то пределах» (более скромных у Фета и Некрасова, более широких у Минаева и В. Соловьева), — языковые же возможности ЖП, как показывают рифмы ХХ века, гораздо шире.

Таблица 4. Опорные звуки в Ж, Мз и Мо рифмах — показатели по точным и неточным рифмам (в скобках — раздельно)

Из отдельных видов мужских аномальных рифм заметнее всего, конечно, развитие Мзо. До 1913 года она представлена лишь уникальными примерами на — й (в ночи — опочий Фета), затем популяризуется Ахматовой (лучи — приручить) и футуристами и затем во многих стихах даже преобладает над правильными Мо. Рифмы Мзо играли важную роль в распространении обязательности опорных согласных от Мо через Мзо к Мзн и, наконец к Мз и Ж. Для ряда поэтов, от Маяковского до Антокольского, Мзо становится как бы универсальной формой мужской рифмы: если обозначить С тождественный, а с нетождественный согласный, Г — ударный гласный, а () — факультативную часть рифмы, то традиционные типы (с)ГС удар — пар и СГ труда — руда сливаются у них в новом типе СГ(с) удар — труда — видал. По сравнению с этой новооткрытой разновидностью неточной Мо отступает на второй план старая, типа толпа — труба; ее разрабатывает С. Бобров и потом М. Цветаева (равнодушная зато к Мзо), но они в меньшинстве.

5. Переломы в индивидуальной манере писателей во втором кризисе с его ускоренным темпом еще заметнее, чем аналогичные переломы в первом (например, Мерзлякова, молодого Пушкина, Тургенева или Майкова). Так, при начале кризиса (1913) бросается в глаза резкий скачок между рифмовкой Маяковского 1912–1913 и 1914–1915 годов; промежуток между теми и другими показателями заполняют Северянин, чей «Громокипящий кубок» прогремел как раз в марте 1913-го, и Шершеневич, чьи эксперименты с рифмами начинают появляться вслед за северянинскими в том же 1913 году; это была как раз пора краткого альянса между эгофутуристами и кубофутуристами, и вряд ли можно сомневаться, что Маяковский выработал свою новую манеру, опираясь на опыт Северянина и Шершеневича; аналогичные переломы на том же рубеже испытывают Асеев и Пастернак. Так, при конце кризиса (1925–1935) мы видим, что все поэты снижают показатели неточных рифм в одном и том же порядке: сперва МзН и Мзо, потом, в меньшей степени, ЖН. Есенин совершает эту эволюцию в 1922–1924 годах, Светлов и Голодный — между первой и второй своими книгами, у Луговского перелом приходится на 1933 год, у Суркова толчками передается от сборника к сборнику; Сельвинский оттягивает снижение ЖН, но все же и он не минует его; Пастернак опережает этот процесс в «Высокой болезни» и отстает от него в «Шмидте», но общее направление его — то же, что и у всех. Маяковский не дожил до этого массового отхода с достигнутых рубежей неточной рифмовки, зато у него заметна разница показателей между «первостепенными» и «второстепенными» произведениями: в «Про это», американских стихах, «Хорошо» больше ЖН и МН, в «Маяковской галерее», «Летающем пролетарии», агитстихах 1928–1929 годов — меньше. Поэты, не меняющие своей рифмовки на протяжении нашего материала, немногочисленны: таковы Инбер, Щипачев, Берггольц.