Том 4. Стиховедение

2

В качестве материала мы взяли 4-стопный ямб 25 русских поэтов XVIII — ХХ веков, выбрав из него все строки с мужскими рифмами на — ой. Вот количество этих ой-строк и доля их от общего числа мужских строк у каждого поэта (см. ниже).

Для выборки просматривались только произведения, от начала до конца написанные 4-стопным ямбом с чередованием мужских и женских или со сплошными мужскими окончаниями; т. е. 4-стопные мужские строки из разностопного ямба (как «Певец во стане русских воинов»), из вольного ямба (как в баснях Крылова) и из ямба с чередованием дактилических и мужских окончаний (как «Незнакомка») не учитывались. Для Ломоносова были рассмотрены все торжественные оды и ода из Руссо «На счастье». Для Сумарокова — все торжественные оды (по «Полному собранию всех сочинений…») и переложения псалмов. Для В. Майкова — оды 1762–1778 годов по большой «Библиотеке поэта» (БП). Для Вас. Петрова — оды 1766–1782 годов по собранию сочинений 1811 года. Для Пушкина не рассматривалась лицейская лирика, «Путешествие Онегина» и мелкие наброски, для Лермонтова — стихи и поэмы до 1830 года. Из Полежаева были взяты «Эрпели», «Чир-Юрт», «Ночь на Кубани», «Кладбище Герменчугское» и «Видение Брута»; из Огарева — «Зимний путь», «Ночь», «Сны», «Матвей Радаев», «Тюрьма» и «Рассказ этапного офицера»; из Григорьева — «Олимпий Радин», «Встреча», «Вверх по Волге». Для Некрасова выделены поэмы «Несчастные», «На Волге» и «Суд»; из Ап. Майкова взята лирика 1838–1860 годов и драмы «Три смерти», «Смерть Люция» и «Два мира»; из Брюсова — стихи 1898–1918 годов (от «Tertia vigilia» до «Девятой Камены»); из Блока — три тома лирики и поэма «Возмездие»; из Белого — стихи «Пепла» и «Урны» и поэма «Первое свидание»; из Цветаевой — произведения 1917–1920 годов (лирика, «Феникс» и отрывки из других драм и поэм); из Мартынова — «Тобольский летописец» и «Поэзия как волшебство»; из Твардовского — «За далью — даль»; из Евтушенко — стихи 1962–1983 годов.

Достаточно взгляда на процентные показатели этих строк, чтобы увидеть: употребительностъ ой-рифм претерпевает за 250 лет любопытные изменения. Вот средние показатели для XVIII века, для пушкинского времени (от Батюшкова до Полежаева), для середины и второй половины XIX века (от Огарева до Полонского) и для ХХ века (начиная с Брюсова):

Мы видим сравнительно умеренное пользование ой-рифмами в начале новой русской поэзии, резкий взлет их на переходе к XIX веку, усиленную эксплуатацию их в пушкинскую эпоху (особенно у младших — Языкова, Баратынского, Лермонтова), а затем постепенный спад к начальным и даже еще более низким показателям (у Цветаевой, Мартынова). Этот спад нарушается лишь двумя перебоями — у Белого и у Твардовского. Оба они ориентировались на пушкинскую эпоху — «Урна» имела эпиграф из Баратынского, «За далью — даль» единодушно воспринималась как «воскрешение» пушкинского стиля. Если изъять их из подсчетов, то средний показатель ХХ века упадет до 4,3 %.

По-видимому, это значит вот что. В первые десятилетия русской силлабо-тоники сравнительная легкость рифмовки на окончание — ой еще не была открыта. Открытие это было сделано, когда наступил «первый кризис русской рифмы»[373] и нужно было искать расширения круга рифмующих слов. Решающий шаг здесь принадлежал Жуковскому: он отказался от державинского поиска выхода из кризиса через неточную рифму и вместо этого стал разрабатывать те гнезда точных рифм, которые были особенно богаты словоформами. Самые ранние его 4-стопные ямбы не рифмованы (в подражание Карамзину), затем в стихах 1803–1811 годов доля ой-рифм сразу достигает у него 12,1 %, в 1812–1814 годах снижается до 7,0 %, в 1815–1819 годах повышается до 9,5 % и т. д. Одновременно с ранним Жуковским работает и Батюшков со столь же высоким показателем 10,2 %. Это открытие было подхвачено поэтами пушкинской эпохи, чем дальше, тем больше; а затем эта легкость ой-рифм начала претить, и поэты постепенно стали их избегать. Этот отход от легкости к трудности достигает предела, понятным образом, на исходе модернизма и у таких продолжателей модернистской традиции, как Мартынов и Евтушенко (у Евтушенко в стихах 1965–1972 годов показатель минимальный, l,5 %; в стихах 1973–1983 годов он повышается до 4,5 %, автор как бы вновь позволяет себе писать небрежнее).

Интересно соотношение ой-рифмовки в лирике и в больших произведениях: поэмы как бы опережают лирику сперва в тенденции осваивать ой-рифмы, а потом в тенденции избегать их. На пространстве большого жанра общим тенденциям эпохи как бы легче развернуться. Знаменательное исключение — Пушкин. Для него лирика была жанром традиционным и поэтому второстепенным, а романтическая поэма — новосоздаваемым и поэтому более важным; соответственно, он охотно допускает легкие рифмы на — ой в лирике и ограничивает их в поэмах, а еще больше — в «Онегине», самом новаторском и самом тщательно отработанном из своих произведений. (Разница между «традиционным» и «нетрадиционными» жанрами в других аспектах пушкинской рифмовки хорошо исследована в последних работах Дж. Т. Шоу.) Для пушкинских продолжателей, принявших романтическую поэму как нечто готовое, этих самоограничений уже не существовало: и у Баратынского, и у Лермонтова, и у Некрасова ой-рифм в поэмах больше, чем в лирике. (Эта ассоциация ой-рифм с романтической традицией яснее всего проявляется у Некрасова: и «Несчастные», и особенно «На Волге», и — пародически — «Суд» гораздо больше окрашены романтическим стилем, чем основной корпус некрасовской лирики.) А затем, когда начинается спад, то и у Ап. Майкова, и у Полонского, и у Блока ой-рифм в поэмах оказывается меньше, чем в лирике, и даже в случае «контртенденции» у А. Белого поэма идет впереди, а лирика позади: его порыв назад к рифмовке пушкинской эпохи дает в поэме «Первое свидание» целых 13,4 % ой-рифм, абсолютный максимум в известном нам материале: стилизация перехлестывает образец.