Том 4. Стиховедение

другой букет, на одно рифмующее слово: «Как вихорь жизни молодой» (ЕО5), «К началу жизни молодой» (ЕО1), «Красами Ольги молодой» (ЕО4), «В альбоме Ольги молодой» (ЕО4), «В соседстве Тани молодой» (ЕО7), «Иль письма девы молодой» (ЕО8), «И взоры девы молодой» (КП1), «Как персты девы молодой» (1824), «Дыханье груди молодой» (П2), см. далее в статье «Ритмико-синтаксические клише в четырехстопном ямбе»[574];

третий букет, на рифмующее слово попроще: «Прощанье сердца моего» (1830), «Стремленье сердца моего» (Пв), «Сомненья сердца своего» (ЕО2), «В порывах сердца своего» (ЕО4), «И тайну сердца своего» (ЕО7), «Движенья сердца своего» (КП1), «Убийцу брата своего» (ЕО7), «При кликах войска своего» (П3), «Под кровлю дома своего» (Т);

четыре строчки только из «Онегина»: «Привычки милой старины» (ЕО2), «Во вкусе умной старины» (ЕО2), «Да нравы нашей старины» (ЕО3), «И славу нашей старины» (ЕО8);

четыре строчки из «Руслана», «Медного всадника», стихов к Языкову и «Цыган»: «На склоне темных берегов» (РЛ5), «Несчастье невских берегов» (МВ2), «Неволю невских берегов» (1828), «Неволю душных городов» (Ц), заодно: «Киев, Сей пращур русских городов» (1831);

и еще: «На берега пустынных волн» убегает поэт (1827), «На берегу пустынных волн» стоит Петр I (МВв), «На берегу заветных вод» цветут богатые станицы (КП2), и «на брегу парнасских вод любил марать поэмы, оды» сам автор (1821).

Здесь можно остановиться. Мы перечислили более 170 пушкинских строк-самоповторений, и можно было бы перечислить вдвое и втрое больше. Спрашивается, почему эти очевидные интертекстуальные переклички до сих пор не привлекали, насколько я знаю, ничьего внимания — даже после появления конкорданса Т. Шоу[575], который, можно сказать, на ладони предлагал материал для наблюдений? Ответ, мне кажется, простой: потому что пушкинисты интуитивно ощущали, что все эти или почти все эти случаи — случайные совпадения, то есть художественного значения не имеющие: не литературные интертексты, а языковые интертексты. Я полагаю, что это действительно так и есть и что можно без труда — в пять приемов — объяснить, как эти языковые интертексты возникают.

1. Все приведенные примеры взяты из пушкинского 4-стопного ямба. (В 5-стопном ямбе аналогичные переклички были бы более расплывчаты.) Длина строки 4-стопного ямба — 8–9 слогов. Средняя длина слова в русском языке измерена — около 2,8 слога. Это значит, что в строке 4-стопного ямба чаще всего укладываются три слова. Действительно, подсчет показывает, что две трети строк русского 4-стопного ямба — трехсловные.

2. Трехсловные — это значит: из четырех возможных ударений в строке одно пропущено, на его месте — 3-сложный безударный интервал. Словораздел разрывает это трехсложие на 0+3, 1+2, 2+1 или 3+0 слогов — то есть одно из слов, прилегающих к 3-сложному интервалу, имеет либо длинный (2–3-сложный) конец, либо такое же длинное начало.

3. Но слова с длинными началами и концами по-разному тяготеют к разным частям речи. Подсчитано, что среди слов с длинными концами 40 % составляют прилагательные (вместо средних 15 %) — за счет суффиксов, «красный, красненький, красненькая». А среди слов с длинными началами 40 % составляют глаголы (вместо средних 25 %) — за счет приставок, «бежал, побежал, перебежал, не перебежал». Таким образом, оказывается, что глаголы и прилагательные не свободно распределяются по строке, а тяготеют к определенным местам — к тем, где в строке пропущено ударение.

4. А оказавшись там, они тянут за собой свою синтаксическую свиту. Где появляется прилагательное-определение, там после него становится существительное-определяемое. А где появляется глагол-сказуемое, там перед ним (хотя и реже) становится существительное-подлежащее, после него существительное-дополнение, а перед или после — обстоятельство.

5. Наконец, круг лексики, которой заполняются эти позиции прилагательных, глаголов и существительных, ограничен рамками романтической стилистики и литературной тематики. А это очень сильные ограничения: например, 3-сложных прилагательных на ударное — ой типа «молодой, роковой, гробовой» у Пушкина в рифмах — 39 слов, тогда как всего в русском языке их (по словарю Зализняка) около 800: поэзия использует лишь около 5 % языкового запаса, а прозаизмы вроде «паевой, краевой, чаевой, клеевой» остаются за бортом[576].

Так производится отбор слов и словосочетаний, укладывающихся в русский 4-стопный ямб; круг их оказывается очень узок, а стало быть, повторения становятся неизбежны. Языковое сознание читателя это ощущает и не отмечает эти повторы как художественно значимые — даже если этот читатель филолог и пушкинист. Их нагромождение кажется таким же естественным, как, например, господство прошедшего времени в повествовательной прозе, а настоящего времени — в научной прозе. Чтобы их заметить, мы должны на них сосредоточиться.

При этом любопытно вот что. Как кажется, отмечая сознанием повторы такого рода, мы реагируем не столько на повторение слов, сколько на повторение синтаксических конструкций. Если в двух строчках просто совпадает одно слово, мы вряд ли отметим это как повторение: «Душой беспечный, равнодушный», «Душой вослед ему стремится». Если это слово совпадает на выделенной позиции, например в рифме, мы уже подозреваем повторение: «Впервые девственной душой», «Воскреснув пламенной душой». Если это происходит на фоне одинаковой синтаксической конструкции, то повторение уже несомненно: «Предался полною душой», «Забыться праздною душой».

Поэтому среди вышеприведенных примеров пушкинских самоповторений были такие, в которых совпадало только одно слово. Число их можно умножать почти без конца.

Чаще всего опорой для повторения оказывается последнее, подкрепленное рифмою слово: «Без наслаждений, без желаний» доживает свой век поэт (1819), «Без упоенья, без желаний» увядает кавказский пленник (КП2); «В моей изменчивой судьбе», — говорит поэт о себе в прологе «Полтавы», «В ее воинственной судьбе», — говорится о России в эпилоге той же поэмы; перед Мазепой «Степей широкий полукруг» (П3), перед Татьяной «Невест обширный полукруг» (ЕО7); в деревне перед нею — «Куртины, кровли и забор» (ЕО5), в городе — «Конюшня, кухня и забор» (ЕО7); перед Татьяной «По зале шепот пробежал» (ЕО8), в «Медном всаднике» «По сердцу пламень пробежал» (МВ2); «И дедов верный капитал» (ЕО2), «И мыслей мертвый капитал» (ЕО4); «Мой угол тесный и простой» (1819), «В мой домик темный и простой» (1834); «Высоких мыслей и стихов» (1818), «Лежалой прозы и стихов» (1824); «И прояснится темный ум» (ЕО1), «Не улыбнется томный ум» (ЕО7); «Наука дивная таится» (РЛ1), «Долина чудная таится» (РЛ6); «Духовной жаждою томим» (1826), «Нездешней мукою томим» (П2), «Заветным умыслом томим» (1824), «И, тайной грустию томим» (1822); «Рассеял прежние мечты» (1825), «Смиряешь буйные мечты» (1830), «Влагают страстные мечты» (П1), «Я видел страшные мечты» (Ц) и т. д.

Слабее, как кажется, ощущается повторение начального слова: «Смутилась шайка домовых» (ЕО5), «Смутилось сердце киевлян» (РЛ6); «Уста волшебные шептали» (1824), «Уста лукавые не ели» (ЕО3); «Долину смерти озаряет», «Долину брани объезжая» (оба — РЛ3); «Брожу над озером пустынным» (ЕО1), «Брожу вдоль берега крутого» (1822); «Питайся мыслию суровой» (П2), «Питаюсь чувствами немыми» (РЛэ); «На лоне скучного покоя» (1825), «На лоне мстительных грузинок» (КПэ); «Преданья русского семейства» (ЕО4), «Преданья грозного Кавказа» (КПэ); «Отшельник праздный и унылый» (ЕО7), «Отшельник мирный и безвестный» (РЛ5); «О жены чистые пророка» (1824), «Нет, жены робкие Гирея» (БФ); «Забыв и город и друзей» (ЕО4), «Забыв и небо и закон» (П1), «Забыв и славу и любовь» (БФ), «Забыл и славу и врагов» (РЛ5); когда «Вступили в важный договор» секунданты в «Онегине» (ЕО6) и «Вступили в смелый заговор» Амур с Досадой в «Руслане» (РЛЗ), то здесь начальное слово все же подкрепляется конечным.

Еще слабее кажется сходство при повторении среднего слова в строке. Из трех строк: «Подруги верной, незабвенной» (РЛ5), «Товарищ верный, терпеливый» (КП1), «Товарищ милый, но лукавый» (1828) — сходство двух первых не так бросается в глаза, как сходство двух последних. Может быть, это оттого, что среднее из трех слов чаще бывает семантически вспомогательным: «Он уважать себя заставил» (ЕО1), «И узнавать себя стыдится» (ЕО6); «Он излиял свои страданья» (КП2), «Я пережил свои желанья» (1821), «И назначал свои закланья» (1831); «Роняет молча пистолет» (ЕО6), «Грозит ей молча копием» (РЛЗ), «Сидела молча у окна» (ЕО2), «Татьяна молча оперлась» (ЕО4), «Мазепа молча скрежетал» (П2). Сравни, однако, «Переживет мой век забвенный» (1829), «Ты возмутил мой век спокойный» (РЛ1); «Под бурями судьбы жестокой» (1821), «Что волею судьбы враждебной» (РЛЗ); «И снов задумчивой души» (ЕО6), «Приют задумчивых дриад» (ЕО2); «Как мысли девы простодушной» (ЕО2), «В светлице девы усыпленной» (П2), «И слезы девы воспаленной» (1825); «Времен минувших небылицы» (РЛв), «Но дней минувших анекдоты» (ЕО1), «Племен минувших договоры» (ЕО2).

По аналогии с этим вышеприведенные строки с 2-словными повторениями тоже могут быть разделены на виды с различным положением двух повторяющихся слов: ААВ, ABA, ABB, и на подвиды с различными частями речи и членами предложения на этих местах.

В поисках самоповторений такого рода мы просмотрели почти весь корпус 4-стопного ямба зрелого Пушкина (кроме эпиграмматических мелочей) — около 10 200 3-словных строк (4-словные и 2-словные, которых меньшинство, не принимались во внимание). Нимало не стремясь к исчерпывающей полноте, мы отметили более 800 строк с повторениями, подобными вышеприведенным, — т. е. около 8 %, почти десятая часть. Это значит, что самоповторения такого рода являются непренебрежимой частью поэтического языка Пушкина и заслуживают самого серьезного внимания.

А за пределами этих лексических совпадений лежит огромный пласт ритмико-синтаксических совпадений, ощутимости которых тоже невозможно отрицать: «Ты забывала мир земной» (КП2), «Ты покидала край чужой» (1830); «Сопровождал мой бег ретивый» (1829), «Переживет мой век забвенный» (1829); «Рожок и песня удалая» (ЕО1), «Рога и пальцы костяные» (ЕО5), «Луга и нивы золотые» (ЕО2); «Казак плывет на челноке» (КП2), «Ямщик сидит на облучке» (ЕО5); «Вражда свирепой Эвмениды» (1824), «И длань народной Немезиды» (1821); «Идет Онегин с извиненьем» (ЕО6), «Ждала Татьяна с нетерпеньем» (ЕО3); «Души высокие созданья» (1824), «Любви безумные страданья» (ЕО4); «Следы невиданных зверей» (РЛ1), «Сердца покинутых друзей» (1825), «Плоды подавленных страстей» (П1); «Дрожит печальная луна» (ЕО5), «Встает кровавая заря» (ПЗ), «Растет пустынная трава» (Ез); «Мои хладеющие руки» (1830), «Твои пленительные очи» (БФ); «Свободы друг миролюбивый» (1821), «Хозяйки взор красноречивый» (ГН); «В пареньи дум благочестивых» (1824), «В волненьи чувств нетерпеливых» (РЛ5); «В сгущенной мгле предрассуждений» (1817), «В туманном сне воспоминаний» (1819); «Он чуждых слов не понимает» (КП1), «Он жадных уст не отымает» (ЕО8) и т. д.