Том 4. Стиховедение

1

Возьмем самый элементарный признак — соотношение в тексте имен прилагательных и глаголов. По существу, это не что иное, как показатель статики/динамики художественного мира произведения — понятие, существенное не только для лингвиста, но и для литературоведа. Естественно предположить, что в лирике (и вообще в поэзии) мир статичнее, преобладание глаголов меньше, а в повествовании (и вообще в прозе) преобладание глаголов больше. На самом деле первые же предварительные подсчеты показывают, что это не совсем так.

За точку отсчета естественно взять художественную прозу. Мы находим: у Пушкина («Пиковая дама») на одно прилагательное приходятся 2,7 глагола; у Чехова («Три года») — 3 глагола; у Толстого («Хозяин и работник») — 5 глаголов. Разброс весьма ощутимый и не совсем ожиданный: интуитивно скорее казалось бы, что сжатый стиль быстрой пушкинской прозы должен быть более насыщен глаголами, чем медлительный стиль толстовской прозы. На самом деле — наоборот. Детализация художественного мира у Толстого (и Чехова) достигается не за счет прилагательных, уточняющих образы, а за счет глаголов, уточняющих действия и состояния, отчего возникают ложные ощущения. Вероятно, станет яснее, когда мы систематизируем глаголы наших прозаиков по семантике. Но сейчас это не наша задача.

Далее, сопоставим прозу Пушкина с его поэзией. Интуитивное предположение, что лирика менее насыщена глаголами, чем эпос, не только подтверждается, но и уточняется — тоже не совсем ожиданным образом. Отношение прилагательных к глаголам в романтической лирике 1821–1824 годов — 1: 1; в I части «Кавказского пленника» — тоже 1: 1; в поздней лирике 1833–1836 годов — 1: 1,3 (повышение доли глаголов — за счет воспоминаний: «Была пора: наш праздник молодой…»). В начальной части VIII главы «Онегина» это соотношение — 1: 1,2; в описании дуэли в VI главе — 1: 1,6. В начальных рассуждениях «Домика в Коломне» — 1: 1,7; в заключительной, сюжетной его части — 1: 3 (!). Наконец, в «Песнях западных славян» и в сказках («О царе Салтане» и «О золотом петушке») — тоже 1: 3, т. е. больше, чем в пушкинской прозе (1: 2,7). Иными словами, глагольная динамичность действия в стихотворном повествовании у Пушкина не ниже, а даже выше, чем в прозаическом повествовании. Это полезное предостережение для тех литературоведов, которые привыкли сознательно или бессознательно отождествлять стихи с лирикой, а эпическую поэзию называть «лиро-эпической». Любопытно также, что максимум глаголов приходится у Пушкина на стилизации народной поэзии — «Песни западных славян» и сказки. Видимо, динамичность действия представлялась Пушкину существенной приметой народной поэзии, что на фоне обычных представлений о медленно текущем фольклорном повествовании — нетривиально.