Этюды о карельской культуре

ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ИНГЕРМАНЛАНДСКОГО ФОЛЬКЛОРА

Из петрозаводских фольклористов устной поэзией ингерманландцев наиболее продуктивно занимался Эйно Киуру. Он хорошо известен у нас в Финляндии, лично знаком со многими исследователями ингерманландского и карельского фольклора.

Киуру был моим сопровождающим, когда я путешествовал по карельским деревням, и благодаря его заботам моя полевая работа шла в соответствии с планом. Эйно Киуру — человек скромный, не желает расхваливать себя и рекламировать свои работы, но, надеюсь, он не обидится, если я немного расскажу о его корнях и о том, как он стал ученым.

Родился Эйно Семенович Киуру 18 января 1929 года в деревне Ала-Пукеро (Нижнее Пугарево), что входила в ингерманландский приход Ряяпювя (Рябове). Его отец, Симо (Семен) Киуру, родился в 1892 году в соседней деревне Юля-Кяссюля (Кясселево). Поскольку деда звали Антти, его внука Эйно называли «сыном Киурун-Антин-Симо». Мать, Сусанна Хямяляйнен, родившаяся в 1898 году в той же деревне Кясселево, первый раз вышла замуж в деревню Пукеро, но первого ее мужа, который тоже носил фамилию Киуру, взяли на «германскую войну» и там он погиб.

Родители Эйно Киуру были крестьянами, они держали лошадь и две-три коровы. В 1930 году в деревне был образован колхоз, но отец не захотел вступать в него. Скот заставили сдать, и отец, чтобы прокормить семью, пошел работать разнорабочим в город. Осенью 1937 года отца арестовали. Еще в 1931 году были сосланы в Хибины семьи раскулаченных, но теперь арестовали и остальных мужчин деревни. Сначала отца держали в ленинградских тюрьмах, а затем вынесли приговор — 10 лет заключения.

В тот год, когда арестовали отца, Эйно начал ходить в школу в село Румпали (Румболово) в трех километрах от дома. В то время в Румпали действовали две церкви — лютеранская и православная (русская). Из школьных учителей Эйно запомнились Ханна Хусу и директор школы Юхо Хусу. Последний был арестован во время празднования двадцатой годовщины Октябрьской революции. Тогда вообще многих арестовывали.

Учебники в начале учебного года оставались еще финноязычными, но потом их изъяли якобы на проверку, так как в них будто бы обнаружились опечатки. Из всех учебных пособий осталась только разрезная азбука.

В начале 1938 года обучение на финском языке было прекращено несмотря на то, что ученики вообще не умели говорить по-русски.

Потом возникла необходимость ликвидации деревень Пукеро и Кяссюля в связи с расширением здесь артиллерийского полигона. Сусанне Кнуру со своими детьми пришлось переселиться в поселок Бернгардовну, неподалеку от города Всеволожска. Там в русской школе Эйно окончил 3 и 4 классы. В первую военную зиму 1941/42 года школа не работала, а в марте семья Кнуру была вывезена в Сибирь. Там Эйно окончил 5 — 7 классы. Сам путь в эвакуацию оказался очень длинным, более 4000 километров, и долгим — времени на дорогу ушло более месяца.

«Из дому отправились 26 марта 1942 года, — вспоминает Кнуру. — Ледовая дорога выходила на Ладогу от Ириновки — на этом месте теперь поставлен памятный знак — и заканчивалась поблизости от станции Кабона. Из Кабоны нас повезли в «теплушках» через Тихвин, Пермь и Уфу. Затем мы пересекли Урал и доехали до города Ачинска на берегу Чулыма, одного из притоков Оби. Однако в Ачинске нас не оставили, а на телегах повезли за тридцать километров к северу от города, в старинную русскую деревню Симоновку, расположенную на берегу того же Чулыма. Оттуда мы перебрались еще за десяток километров в сравнительно молодое село Новая Еловка. По русскому обычаю, все дома в этой деревне, а их было около двухсот, стояли рядами вдоль двух пересекающихся улиц. Одна из улиц называлась Гродненской, потому что первые ее новоселы приехали из Гродненской губернии.

Нас поселили в пустом доме, принадлежавшем МТС. Нас было не так уж много: моя мама с тремя детьми, мамин брат дядя Семен с двумя детьми, да еще одна семья из Токсова — муж с женой, двумя детьми и старой бабушкой. Все три ингерманландские семьи вернулись из Сибири, когда война кончилась. Но немало ингерманландских семей осталось в Сибири, в том числе семья моей тети.

Главным занятием жителей Новой Еловки было земледелие. Рядом с деревней протекала маленькая речка, но в ней почти не было рыбы, разве что изредка попадалась какая-нибудь щучка. Не то что в Симоновке, где многие увлекались рыбалкой: река Чулым большая, рыбы в ней много.

Вообще, много чего запомнилось мне об этой сибирской деревне. Особенно странным казалось, что там не строили хлева для коров — только какой-нибудь навес, под который коровы прятались во время обильных снегопадов и метелей. Даже в сильные морозы (а морозы там суровые — градусов 40-50) коровы ходили по деревне, бегали за возами, норовя ущипнуть клок сена. Первый снег выпадает там в середине октября, но он тает, и наступает гололед. Настоящий снежный покров ложится в начале ноября, и много снега выпадает за зиму, а оттепелей не бывает совсем. Зато в середине апреля сразу резко теплеет, и сугробы начинают стремительно таять. Вот это весна!

Там, в русской деревне, финский язык почти забылся.

Когда война кончилась, мы послали письмо Отто Вилле Куусинену, который в то время был председателем Верховного Совета Карело-Финской ССР. В письме мы просили разрешить нам приехать в Карелию. Спустя некоторое время пришел ответ с разрешением. Письмо было подписано председателем Совета Министров Карело-Финской ССР. С нами поехал и дядя со своей семьей. Приехали мы в Бернгардовку, но поскольку задерживаться там, под Ленинградом, нам было запрещено, мы продали наш дом и направились в Карелию, в окрестности Сортавалы: здесь мама пошла работать скотницей в совхоз. Однако в 1950 году вышел указ, определяющий, что, поскольку Сортавала входит в пограничную зону, финны должны покинуть район. Новым местом проживания определили поселок Летнереченский Тунгудского района. Ехать туда надо было через Петрозаводск. Я в то время уже работал в Петрозаводске и пришел на станцию повидаться с матерью, сестрой и братом. Тогда я предложил им остаться в Петрозаводске, и они остались.

В конце 1947 года, после десятилетнего заключения, вернулся из лагеря отец, но ему не разрешили проживать вместе с семьей в погранзоне. В 1949 году его снова арестовали и увезли в Сибирь. Оттуда отец возвратился только в 1954 году, после смерти Сталина, и стал жить с нами в Петрозаводске. Работал отец дворником и дровоколом, насколько позволяло его ослабленное здоровье. В 1956 году он был реабилитирован. Умер отец в 1969 году».

В 1946-1949 годах Эйно Киуру учился в Сортавальском финансовом техникуме, затем был направлен в Спасскую Губу главным бухгалтером Петровского райфо. В начале 1950 года его перевели на работу в Министерство финансов КФССР в Петрозаводск, где он проработал почти три года.

Осенью 1953 года Эйно поступил учиться на финноугорское отделение Петрозаводского университета. Группа на курсе была небольшая, 12-13 человек. На этом же курсе учились, в частности, Ирма Сало и Сантра Степанова.

В 1957 году Киуру закончил университет и был направлен на работу в редакцию газеты «Неувосто-Карьяла». Вскоре, правда, пришлось уйти из редакции, поскольку должность, как ему объяснили, попала под сокращение. На самом деле причиной увольнения оказались дошедшие до редакции сведения о том, что его отец подвергался репрессиям, а также доносы, что еще во время учебы он, Эйно Киуру, критически отзывался о культе Сталина. По этой же причине его сочли неблагонадежным для работы в армейской газете «Патриот родины». На том и прекратилась журналистская деятельность Эйно. Он стал заведующим Выставочным залом Союза художников Карелии.

В 1961 году в жизни Эйно Киуру произошла коренная перемена. На глаза ему попалось объявление о том, что Институт языка, литературы и истории принимает в аспирантуру. Участников конкурса было двое — Эйно Киуру и Эйнари Лампинен. Последний оставил свою диссертацию незавершенной и стал учителем. Киуру же довел свою кандидатскую работу до конца. В этом исследовании он рассматривает влияние народной поэзии на литературу Карелии. При этом особое внимание исследователь уделил творчеству финских писателей-эмигрантов (Ялмари Виртанен, Сантери Мякеля, Эмиль Виртанен, Лаури Летонмяки и др.), их адаптации к новой среде, к новой жизни. Оппонентами на защите, состоявшейся в 1966 году, выступили литературовед Лаура Виролайнен, известная также как переводчица финской литературы, и профессор Виллем Алттоа из Тарту.

Эйно Киуру, однако, не стал продолжать литературоведческую работу, а в стенах того же Института ЯЛИ занялся фольклористикой, поставив себе ближайшей целью сбор ингерманландской народной поэзии. Первые свои записи от ингерманландских сказителей он сделал в Петрозаводске. Особенно много песен записал Киуру от Евы Талинен, уроженки Токсова, вышедшей замуж в деревню Румболово. Ева Талинен знала необычайно много хороводных песен.

Эйно Киуру объездил всю Ингерманландию — рябовские деревни, Токсово, Келтто (Колтуши), но особенно много он поработал в сойкольских (сойкинских) деревнях и в устье реки Луги — среди проживающих там ижоров. Ижоры представляют собой наиболее древнее население ингерманландской земли, они по языку и по культурным традициям (в частности, по принадлежности к православию) сильно отличались от савакко и эвремейсов, которые пришли туда позднее, в XVII столетии. Численность ижорского народа существенно сократилась в бурях второй мировой войны и после нее, так что теперь ижор осталось, по мнению академика Пауля Аристэ, высказанному им в августе 1980 года на V финно-угорском конгрессе, около трехсот человек.

В деревне Лока (Логи), что на Сойкинском полуострове, Киуру нашел свою лучшую причитальщицу, Оккули (Акулину) Кириллову, 1902 года рождения. Ее плачи он записывал и в Сойколе, и в Петрозаводске.

В 1968 году Эйно Киуру приступил на основе собранного материала к составлению сборника народных песен Ингерманландии, в чем ему помогала ингерманландка из Келтто Элина Кюльмясуу, позднее ставшая Кемппинен. В 1971 году рукопись сборника была готова, и в 1974 году издательство «Наука» выпустило в свет книгу «Народные песни Ингерманландии». Особую ценность книге придают нотные записи песен, выполненные Тертту Коски. Эти записи были использованы эстонским композитором Вельо Тормисом в его прекрасной хоровой музыке.

В 1974 году Эйно Киуру опубликовал в ежегоднике Общества финского языка «Сананъялка» (Турку) весьма содержательное исследование «Песни хороводные, качельные и «рёнтушка» в песенной традиции Ингерманландии». «Röntyskä» — это бытовавший в северном краю Ингерманландии танец, похожий на кадриль, аккомпанементом которому служили песни-рёнтушки. Впервые Киуру услышал о рёнтушке от Евы Талинен, и песни-рёнтушки ему очень поправились своим юмором, метким словом, живостью ритма. Эйно записывал рёнтушки от многих ингерманландцев, проживающих в Карелии. В последнее время эти песни стали известны очень широко, за что следует сказать спасибо специалисту по народным танцам Виоле Мальми. По ее инициативе в токсовской деревне Рапполово с 1976 года существует фольклорная группа «Рёнтушки», выступавшая даже по телевидению Финляндии. Сама Виола Мальми вообще-то полагает, что рёнтушка пришла к финнам северной Ингерманландии от кадрили, которую танцевала русская аристократия. А название «röntyskä» вполне может быть, как считает Матти Кууси, местным искаженным произношением русского названия «французская кадриль».