Этюды о карельской культуре

УНЕЛМА КОНККА — КАТРИ КОРВЕЛА

Многие годы посвятила Унелма Конкка изучению духовного наследия карельского народа и добилась на этом поприще очень хороших результатов. Но не забывала она также свою родину — Ингерманландию.

Родилась Унелма Конкка 21 августа 1921 года в небольшой, всего лишь с десяток домов, деревне Конккала, бывшего Токсовского прихода. Основателем деревни был, насколько известно, крестьянин по фамилии Конкка. Отец Унелмы Симо Конкка, 1870 года рождения, был земледельцем и сельским старостой. Мать, Катри Ванханен, родилась в соседней деревне Сувенмяки, в доме Корвела. У Симо и Катри было десять детей.

В беспокойное послереволюционное время, осенью 1919 года, семья перебралась в Финляндию, в деревню Оръянсаари, близ Рауту, но спустя год вернулась обратно. На финляндской стороне остался, правда, старший сын Юхани, 1904 года рождения. Юхани Конкка стал известным в Финляндии незаурядным писателем и переводчиком русской художественной литературы. Из его произведений назову хотя бы только автобиографический роман «На границе двух миров» (1939).

Как и многим другим ингерманландским семьям, семье Конкка тоже пришлось покинуть родной дом. Зимой 1931 года их привезли в Сибирь, на большую реку Ангару. Местом ссылки определено было село Рыбное. И там действительно хватало рыбы, вспоминала Унелма Конкка, особенно стерляди.

Через два года семье разрешили вернуться в Ингерманландию. Но отца не отпустили, так как его признали «контрреволюционным элементом». В 1933 году пришло извещение о том, что отец умер в Тайшете. Можно сказать, что Симо Конкка умер от голода и горя. Никто из близких не бывал на его могиле. «Да и бесполезно туда ехать, — полагает Унелма, — наверняка тело отца тоже бросили в общую могилу».

Когда семья вернулась в Конккалу, их дома на месте не оказалось — его перевезли в Токсово и устроили в нем типографию, в которой печаталась районная газета.

Семья продолжала рассыпаться. Старший брат Ээро, который работал в то время директором школы, взял к себе младшего брата Урхо. Унелму с матерью приняла в свою семью сестра Хилма, которая жила в Карелии с 1929 года, сначала в Кестеньге, затем в Ругозере. В Ругозерской школе Унелма училась в 5 и 6 классах. В 1935 году Хилму перевели работать в Реболы в связи с образованием Ребольского района. Унелма поехала вместе с Хилмой и там закончила седьмой класс. Кстати, в Ребольской школе работали еще два ингерманландца: историки Юхо Пярттюляйнен и учитель математики и физики Юхо Таску, последний был родом из соседней деревни Таскумяки.

В 1936 году Унелма Конкка приехала в Петрозаводск и два года училась на рабфаке, после чего поступила в педагогический институт на отделение русского языка и литературы. Ученье прервала «зимняя война». В институте устроили военный госпиталь. В школах не хватало учителей, поскольку педагоги-мужчины были мобилизованы в армию. Студентам пединститута предложили пойти учительствовать. Унелма согласилась поехать в Заонежье. Сначала она работала учительницей в Толвуе, затем, с февраля 1940 года, в Падмозере. Осенью 1940 года Унелма возобновила учебу, но уже в университете.

Летом 1941 года, когда началась большая война» университет эвакуировался в Сыктывкар, но Унелма Конкка не поехала с ним. Вместе со своей однокурсницей и подругой Анной Трофимовной Демидовой она отправилась в вепсскую деревню Матвеева Сельга учить детей. Девушки проработали в школе дней двадцать» как в деревню неожиданно нахлынули беженцы из Ленинградской области. Спасаясь от немецкого наступления, люди бежали с детьми на руках, кто с какой-то поклажей, кто полуодетый. Сообщили в Шелтозеро, что в Матвееву Сельгу пришло много беженцев, но в районном центре не поверили. Однако из Петрозаводска вскоре пришло распоряжение: в течение суток эвакуировать Матвееву Сельгу! Утром все отправились в Шелтозеро. Большинство шло пешком, так как подвод, не хватало — много лошадей было взято в армию. Из Шелтозера должны были переправиться через Онего на баржах, но последние баржи уже ушли. «Вот крику-то было! Спустя годы, вспоминая об этих переживаниях, смешно становится, но тогда нам было не до смеха», — вспоминала Унелма Конкка.

На берегу остались, вместе с другими, семь девушек-учительниц, в том числе Унелма Конкка. Девушки решили эвакуироваться по суше. У деревни паслось несколько выбракованных лошадей, и одну из них девушки поймали. Но где взять сбрую? Анна Демидова предложила: поскольку в банях обычно прячут всякое добро, надо проверить бани. И она оказалась права: сначала нашли упряжь, потом и двуколку. Девушки тронулись в путь и по прибрежной дороге добрались до* Вознесенья.

Село было безлюдно, только недоенные коровы ходили по улицам и, мыча, искали своих хозяек. Девушки: вошли в один дом: люди явно очень спешили покинуть его, оставив посуду, перины, полбочонка засоленного мяса и много другого добра.

По дороге вдоль берега Онежского озера девушки приехали в Вытегру. Там пришлось оставить лошадь, верную помощницу, в надежде, что найдется для нее какой-нибудь хозяин. Из Вытегры эвакуированных повезли на баржах по Мариинскому каналу и дальше по Волге. Огромная баржа, в которой в мирное время возили соль, двигалась очень медленно. Расстояние между эвакопунктами преодолевалось примерно за двое суток, на эвакопункте каждый получал по 400 граммов хлеба, хотя такой паек полагалось выдавать ежедневно. Наконец 7 ноября баржа остановилась в Сарапуле: река замерзла, дальше плыть было невозможно. Эвакуированным из Карелии предложили работу на лесозаготовках и поселили в огромных бараках без всяких перегородок. «Квартира» отдельной семьи состояла из топчана или двух, в зависимости от числа «жильцов».

«У нас не было подходящей рабочей одежды, да и сил не было для такого труда, — рассказывала Унелма. — Мы пошли к секретарю райкома партии просить какой-нибудь иной работы. Он оказался очень добрым человеком, вошел в наше положение, но заявил, что ничем не может помочь, поскольку кругом полно эвакуированных из Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова. Совет он все же дал: в районе есть большие колхозы, возможно, там требуются, например, бухгалтеры. Он даже попросил одного председателя колхоза взять нас на подводу. Но в первом колхозе устроиться нам не удалось, пришлось идти дальше пешком. Стояли холода, дороги замело. Хорошо хоть телефонные столбы показывали дорогу, иначе можно было бы заблудиться и замерзнуть.

Уже поздно вечером мы вошли в какую-то деревню. В некоторых окнах мерцали огоньки. Мы постучали в ворота, потом в окно одного из домов и нам на чистом русском языке сказали: «Мы ночлежников не пускаем, ступайте в конец деревни, там живут удмурты, они пустят». Действительно, там нас пустили ночевать, даже проситься не пришлось. Нам сказали: «Заходите, заходите!» Хозяева умели говорить по-русски, так что друг друга мы понимали. Но зато избушка была совсем дряхлая и очень холодная. Мы дрожали от стужи. Старик хозяин, с длинной седой бородой, посоветовал нам: «Залезайте на печь, там согреетесь». Мы попили горячей воды и забрались на печь греться. А утром мы уже снова были в пути.

Пришли мы в один колхоз. Председатель на наш вопрос о работе ответил: «У нас сейчас других работ нету, только молотьба». Там молотили зимой на открытых токах, молотилки устанавливались прямо на поле. Но у нас не было ни теплой одежды, ни обуви, чтобы работать под открытым небом.

Сил дальше брести по снегу неизвестно куда уже не оставалось, чем мы питались, не помню, ведь продовольственных карточек у нас не было. Но тут нам улыбнулось счастье: как раз в это время в деревню приехал какой-то старик, который рассказал, что примерно в 40 километрах находится город Ижевск, а там большой военный завод, который имеет свое подсобное хозяйство, где можно хотя бы перебирать картошку. «Идите туда, там сможете работать в тепле».

Мы пошли, и опять, разумеется, пешком. В лесочке, километров за пять от Ижевска, находилось подсобное хозяйство. Слава Богу, попали в затишек от ветра и метели.

Приняли нас очень доброжелательно. Нам не пришлось даже идти перебирать картошку — для двух студенток нашлась «чистая» работа и место в общежитии.

Там, в Удмуртии, на одном месте мы и прожили всю войну. За это время познакомились и подружились с удмуртами. Дома у себя они разговаривали на родном языке. Некоторые, постарше, плохо говорили по-русски, однако молодежь уже хорошо владела русским языком.

Кроме удмуртов и русских там были и татары — все местные жители. Со всеми мы жили дружно, и никто на меня не смотрел косо из-за того, что я финка, только удивлялись, как я попала в Россию. Приходилось не раз объяснять, что не только я, но и мои предки всегда жили в России, под самым Питером.

Нам пришлось ходить в лаптях — очень удобная обувь. Рабочие и зимой и летом носили лапти с белыми онучами из домотканого полотна. Удивительно, как это женщины успевали постоянно стирать эти онучи, ведь в семьях с детьми и хозяйством у них и без того работы по горло?

В то время меня еще не интересовали ни народная поэзия, ни народное искусство, хотя свои наблюдения о сельской жизни я, разумеется, делала, и многое из увиденного оставило неизгладимый след в моей-памяти. Тогда меня интересовала лишь литература, особенно — поэзия, которая была для меня превыше всего на свете».

Но у подруг душа рвалась домой, в Карелию. Они отправили в Беломорск, где находилось в те годы карельское правительство, заявление с просьбой вызвать их для работы в школе. Ответ пришел положительный. Но пока девушки оформляли свои выездные документы, финны уже оставили Петрозаводск. Унелма с Анной в июле 1944 года приехали прямо в столицу Карелии на поезде через Волховстрой — это был второй поезд, пришедший в Петрозаводск с юга.

В городе было еще мало жителей, правительство пока оставалось в Беломорске. Кое-кто из университетской администрации уже появился, и девушек оформили на работу в университетскую библиотеку. А библиотека представляла собой огромную груду обгоревших книг в разрушенном здании университета. Эти залежи, находившиеся здесь под открытым небом с 1942 года, когда сгорел университет, надо было разобрать, и книги, пригодные для пользования или для реставрации, перенести в здание педагогического института.

Ближе к осени 1944 года университет возвратился из Сыктывкара обратно в Петрозаводск. По этому поводу в Русском драмтеатре (на его месте сейчас работает национальный театр) был устроен торжественный праздник для немногочисленных преподавателей и студентов, которых в то время было не более двухсот. На торжестве присутствовало правительство республики во главе с Геннадием Николаевичем Купряновым (он же был первым секретарем республиканской партийной организации). Столы ломились от яств — лосось, икра, шоколад — и букетов цветов! Студенты еще ни разу не сидели за такими столами и чувствовали себя неловко.

Дружба Унелмы с Анной Трофимовной Демидовой продолжалась и в стенах университета, где они снова стали учиться вместе на одном курсе. И эта выдержавшая многие испытания дружба продолжается поныне. Анна долго работала учительницей в Сегеже. Родом она была здешняя — из деревни Койкиницы, что на восточном берегу Выгозера. Деревня когда-то была, вероятно, карельской, судя по тому хотя бы, что дед Анны носил фамилию Койкка и называли его карелом.