Дороги товарищей

ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫСТРЕЛ

Впрочем, она все-таки не была сплошной, эта цепкая, неограниченная тишина. Шорох человеческих шагов, приглушенный рокот мотора, звон разбитого поспешной рукой стекла — эти звуки то тут, то там раздавались в воздухе. Они застывали в нем и как бы висели. Звуки висели, как вещи, как висит над улицей восклицательный знак, понятный только шоферу. И они, вися то тут, то там, не могли нарушить громогласной, таящей в себе грозный смысл тишины — слишком обширна была она, эта черная тишина.

Единственный шорох шагов, единственный рокот мотора, единственный выстрел…

— …Ну-с, мои милые друзья, — бодро сказал профессор Тюльнев, бесцельно размахивая руками, — нам предстоит задача: вывезти из города всех раненых, оставшихся в госпитале. Это — боевая задача, равноценная атаке на фронте. Так мы и сделаем. Достаточно ясно я выразился?.

Профессор выражался достаточно ясно. Последний эшелон, обещанный железнодорожниками, должен был прибыть три часа тому назад, но его до сих пор не было. Все поняли: его и не будет. Тюльнев призывал в атаку сестер и санитарок, женщин и девушек, готовых уйти по домам при первом удобном случае. Они стояли, опустив головы, только Женя и Соня преданно смотрели на старичка профессора.

— Это наш долг! Долг — понимаете? Если нам придется носить раненых на руках — будем носить. Да, на руках! Вместо обещанного нам эшелона высланы три грузовика. Они должны прибыть через +пятнадцать — двадцать+ минут. К этому времени все должны быть готовы к эвакуации. Быстро, живо!

За ночь из госпиталя была эвакуирована большая часть раненых. С ними уехали почти все врачи и часть медицинских сестер и санитарок. В госпитале осталось человек шестьдесят, из них больше половины тяжелораненых. На долю профессора Тюльнева выпала нелегкая задача — спасти этих людей.

В числе шестидесяти был Борис Щукин. Раны его затянулись, он чувствовал себя хорошо и на днях должен был выписываться; только поэтому его не эвакуировали раньше.

Соня и Женя укладывали в ящик ценные медицинские инструменты. Громко хлопнула дверь, вошел Борис Щукин. Он бросил костыль и, не хромая, подошел к школьным подругам.

— Сколько мы будем ждать, девушки? Того и гляди фашисты ворвутся в город.

Вслед за Борисом в палату вбежала сестра, посланная профессором навстречу грузовикам, и сообщила, что неподалеку от госпиталя, во дворе какого-то дома, гражданин в военном грузит на автомашины, предназначенные для перевозки госпиталя, личное имущество.

— Все автомобили нагружает сундуками да кроватями! — возмущенно крикнула сестра. — Я ему сказала, а он и слушать не хочет, шкура!

— Ну-ка, девушки, подыщите мне какую-нибудь одежонку, — неожиданно резко сказал Борис.

— Есть только военная, — сообщила Женя.

— Тащи военную, сойдет.

Женя принесла Борису выцветшую командирскую гимнастерку с капитанскими шпалами на петлицах, сапоги, брюки и фуражку с красным околышем.

Борис переоделся и уже собирался содрать с петлиц шпалы, как услыхал встревоженный голос санитарки:

— Скорее, они последнюю машину догружают!

«Ладно, беды не случится, если я полчаса капитаном побуду», — решил Борис.

Войдя в палату, где Женя и Соня все еще готовили к отправке медицинские инструменты, Борис сказал:

— Женя, а пистолета, случайно, к этой форме не полагается?

— Есть.

— Тащи!

Через минуту Борис, туго подпоясанный командирским ремнем с портупеей, с пистолетом в кобуре, чуть прихрамывая, шагал по заваленной осколками улице. Впереди Щукина трусил профессор. Сзади шли Женя, Соня и медсестра, которую Тюльнев послал за грузовиками.

Тюльнев и Щукин повернули за угол; в это время радиатор грузовой трехтонки показался из ворот.

Борис, не перекинувшись с профессором ни единым словом, проворно забежал вперед автомашины и вытащил из кобуры пистолет.

— Стой, останови! — решительно приказал он, направляя оружие в лицо шофера.

Шофер нажал на тормоз и выключил мотор.

— Чье добро? — подскочил к машине Тюльнев.

— Кто хозяин? — тем же решительным голосом добавил Борис.

— А вон… его. Вон… старший лейтенант, — устало сказал шофер, со злорадством кивая головой назад, — Послали в госпиталь, а он, чертов дьявол, свое барахло оценил дороже человеческой жизни. Приказываю, говорит. Видишь, капитан, — обратился он к Борису, — три трехтонки барахла! Это все его.

Борис оглянулся — к кому шофер обращается? — и вдруг понял, что капитан — это он, Борис Щукин. Щеки у него заалели.

— И откуда у людей столько барахла берется, — продолжал шофер, вытирая грязной пилоткой мокрое от пота лицо, — не иначе, как от нечестной жизни!

— Что такое? Что там? В чем дело? — раздался раздраженный начальственный окрик. Из кабины последней трехтонки выскочил старший лейтенант. Рассерженный, с красным лицом, с расстегнутым воротом, без ремня, он подбежал к воротам и, оттеснив профессора, закричал: — В чем дело, капитан? С дороги — прочь!

Что-то знакомое показалось Борису в лице этого старшего лейтенанта. Где Борис видел эти хохолки бровей, этот нос?..

«Гладышев! — внезапно мелькнуло у него. — Гладышев!»

Последний раз Борис видел его почти год назад возле школы.

«Он обернется еще раз!» — подумал тогда Борис, и Гладышев обернулся, и в этом было что-то неестественное.

Все это Борис отчетливо вспомнил.

— С дороги! — повторил Гладышев, шаря рукой по бедру, где должен был висеть пистолет.

— Разгружайте машины! Немедленно! — твердо выговорил Борис, ощущая свое превосходство над этим разгоряченным, брызгающим слюной человеком.

Гладышев подпрыгнул от злости, поглядел округлившимися совиными глазами и закричал еще громче:

— Никогда! Я вам говорю, капитан, освободите дорогу! Машины в моем распоряжении!

Сдерживая вскипающую ярость, Щукин ответил:

— В госпитале шестьдесят раненых, они не могут самостоятельно передвигаться. Вы знаете, что немцы входят в город. Раненых необходимо вывезти. Вы совершаете преступление. За это вы ответите!

— Раненых, раненых! — брызгая слюной, завопил Гладышев. — У меня эти раненые вот здесь, — он хлопнул себя по толстой короткой шее, — вот здесь сидят! Я их из-под огня три ночи вывозил!.. Больше не намерен, хватит, достаточно!

— Живые люди на смерть остаются, а вы с барахлом возитесь, несчастный вы человек! — не выдержав, вступила в спор Женя.

— А ты кто такая? — накинулся на нее Гладышев, — Прочь… прочь с дороги!

Профессор, молча слушавший эту перебранку, решил, видимо, что разговаривать с Гладышевым бесполезно, и распорядился:

— Товарищ шофер, сгружайте вещи с машин. Быстро, живо!

Два шофера охотно выскочили из кабин. Третий, рябой, с рыжими волосами, не двинулся с места.

— Старый черт! — злобно закричал Гладышев, замахиваясь на профессора. — Не лезь не в свое дело!

— Ах ты, негодяй! — схватил его Борис за руку.

Гладышев, разъярившись, как дикий бык, толкнул Бориса и сбил его на землю.

— Остапов, заводи мотор! — крикнул он рябому шоферу, снова шаря рукой в том месте, где висит обыкновенно кобура пистолета. — Моя портупея на сиденье? Ну-ка — пистолет! Вы, — обернулся он к двум озадаченным шоферам, — в кабины, сволочи, застрелю!

Остапов, улыбаясь широким, похожим на щель ртом, протянул Гладышеву портупею с кобурой.

— Гладышев, стой! — приказал Борис и поднял руку на уровень глаз. И Тюльнев, и Женя, и Соня, и санитарка — все сразу увидели в руке Бориса пистолет.

Гладышев обернулся на голос Щукина и мгновенно отпрянул. Лицо его перекосилось, как от боли, нижняя тяжелая челюсть отвисла и затряслась. Раздался выстрел.

Гладышев еще раз дернулся, теперь уже от удара пули, и упал к ногам выскочившего из кабины Остапова.

Борис недоуменно нагнулся над Гладышевым и, увидев кровь, побежавшую по гимнастерке на асфальт, попятился. Пистолет выпал из его рук, он с ужасом обернулся к профессору.

Тюльнев, девушки и шоферы молча глядели, как судорожно дергается на асфальте тело Гладышева.

«Кто же стреляет?» — мелькнуло у Бориса. Ему показалось, что один за другим раздаются выстрелы. Но вокруг стояла нетронутая тишина. Это звенел в ушах Бориса его выстрел, единственный выстрел, раздавшийся в этот день в городе. Звук выстрела висел над головой Бориса, не растекаясь. Он застыл, он был недвижим. Ужас сомнения — правильно ли поступил? — стал охватывать Бориса.

Профессор подошел к Борису, поднял пистолет и протянул его Щукину.

— Возьмите, мальчик, — тихо, почти ласково сказал Тюльнев. — Вы убили человека, первый раз убили, и я знаю, что вам страшно. Но вы убили его во имя жизни. Вы поступили правильно: преступников судит народ, а мы — ваши единомышленники, часть народа, маленькая, но часть.

— Собаке собачья смерть! — заключил первый шофер и, сплюнув, привычно открыл борт кузова.

— К госпиталю! — распорядился профессор. — Там и сбросим, там людей больше. И вы! — резко прикрикнул он на Остапова.

Остапов неохотно полез в кабину.

А Борис все стоял, не двигаясь, даже не шевелясь.

К нему подбежала Соня, обняла, зашептала:

— Боренька, милый, не гляди туда, так надо. Он нас перестрелял бы, и шестьдесят человек с нами… А ты спас, понимаешь, спас!

— Не понимаю, Соня, — поморщился Борис.

— В машину, в машину! — крикнул Тюльнев.

— Ты садись, а я пешком… я пойду… — пробормотал Борис.

Машины тронулись. Борис, последний раз взглянув на Гладышева, медленно двинулся к госпиталю.

Он шел, а над головой его висел звук выстрела, первого выстрела по живому человеку. Звук этот имел цвет и запах. Он был черный, от него шел запах пороха и машинного масла.

Борис шел по улице, над которой повис звук выстрела, он нес в руке неимоверно тяжелый, тяжелее, чем ведро с водой, пистолет.

А впереди, из кузова автомашины, провожала Бориса глазами и думала о нем с жутким восхищением Женя Румянцева…