Дороги товарищей

ПОДПОЛЬЕ

…Фоменко на всякий случай вынул из-за пазухи и взвел пистолет, погасил маленькую, похожую на графин, стеклянную лампу. Так, с пистолетом, нацеленным в темноту, он сидел до тех пор, пока наверху установилась тишина. Фоменко знал, что человек, потревоживший его, еще здесь, в доме. Кто он? Почему так уверенно и даже сердито стучался? Почему недоверчивый и осторожный Радецкпй впустил его, обменявшись двумя-тремя фразами, и даже запер за собой дверь? Все это могло быть простой случайностью, но могло быть и гораздо серьезнее, и Фоменко не спрятал пистолет, а только положил его себе на колени.

Он сидел на старом, чуть поскрипывающем стуле, давно сброшенном в подвал за ненадобностью. Перед Фоменко стояла табуретка (сейчас ее не было видно), которая служила ему вместо стола. На ней — лампа, кружка молока и ломоть хлеба. Андрей Михайлович собирался поесть, когда наверху раздался стук…

Радецкого он не знал, ни разу не встречался с ним до войны. По словам Сергея Ивановича Нечаева, это был человек «свой, проверенный, закаленный еще в подполье гражданской войны». Но таким же проверенным и закаленным был, по мнению товарищей, и один служащий городского телеграфа, тоже оставленный для подпольной работы. У него была очень удобная квартира в Заречье, на южной окраине города, — домик с садом, с выходом в овраг — надежнейшее укрытие для партизанских разведчиков. Но случилось самое страшное: этот человек, хозяин явочной квартиры, которого считали верным и честным, предал. Вчера вечером Фоменко должен был прийти к нему, передать кое-какие сведения и жить у него до тех пор, пока не выполнит все задания Нечаева. Он пришел — и застал дом заколоченным; ни одной живой души не было вокруг. Только поэтому Фоменко и очутился у Радецкого, квартира которого не предназначалась для явок: старый железнодорожник готовился для более серьезной роли. Он должен был войти в доверие к оккупантам и вредить им на железнодорожном узле.

Радецкий был, конечно же, свой человек. Но Фоменко, наученный горьким опытом, невольно ощупал пистолет. Тревога была — и потушить ее, успокоиться он не мог. Он вспомнил, как неохотно принял его Радецкий. И как два раза спросил, очень ли нужна Андрею Михайловичу эта квартира. И хотя Радецкий поступал справедливо, потому что не был готов к приходу Фоменко, у Андрея Михайловича все же промелькнуло сомнение.

Положение, в котором очутился Фоменко после скитаний по захваченному врагом городу, было опасным. Но опасался он не за свою жизнь, а за то, что могут остаться невыполненными задания.

«Все это потому, — думал Фоменко, — что город был занят раньше, чем мы предполагали. Неделя, на которую мы рассчитывали, многое могла бы изменить. Хотя основное и сделано, но недоделки сейчас могут здорово осложнить нашу работу».

Недоделки были, и на долю Фоменко выпала большая ответственность — ликвидировать кое-какие промахи и просчеты. Требовалось разыскать нужных людей или, в крайнем случае, убедиться, остались ли они в городе, проверить надежность некоторых связей, оценить обстановку, сложившуюся в городе. Главное же, ради чего был оставлен Фоменко, касалось безопасности партизанских продовольственных баз, созданных в лесах возле Белых Горок. Слишком много людей знало, что в тех местах проводились топографические изыскания. В этом деле участвовала большая группа комсомольцев. Впоследствии это было признано ошибкой, хотя никто и не сомневался в верности друзей Саши Никитина. Ошибка была в том, что все эти комсомольцы, в том числе и Саша Никитин, были выпущены из вида. Никто не знал, где теперь они находятся. Нужно было по возможности избежать всяких случайностей.

Фоменко сейчас и думал об этом, не предполагая, что один из этих комсомольцев, сам Саша Никитин, разговаривает наверху с Радецким.

Прошло уже минут десять, как неизвестный вошел в дом, и тревога Андрея Михайловича все усиливалась. Он уже решился на крайнюю меру — оставить подвал, уйдя тайным лазом в сад, но наверху вдруг заскрипела дверь, и в коридоре послышались шаги: человек, потревоживший покой Андрея Михайловича, должно быть, уходил. Подвал был неглубоким, Фоменко приподнялся и припал ухом к потолку, а вернее, к полу.

— Ну и щеколды у вас! — сказал мужской, очень знакомый Андрею Михайловичу голос.

— Это папа все… — отозвался тихий девичий голосок.

— Прощай, Люба! — громче сказал знакомый мужской голос.

— До свиданья, Саша!

Все стало ясно.

Фоменко нащупал рукой табуретку, перешагнул через нее и в темноте почти безошибочно нашел лаз на уровне своей груди. Он нажал на один кирпич — тот вывалился, отодвинул второй, и через несколько секунд в стене образовалось отверстие…

Мысленно браня себя за постыдную недоверчивость, оскорблявшую Радецкого, Фоменко вылез в малинник, выглянул из кустов в сад — все было тихо, спокойно. Закуривая на ходу, он отряхнул пиджак, поправил свою полублатную кепчонку, сорвал по дороге яблоко и перемахнул через забор.

…Саша увидел, что навстречу ему идет человек.

Саша мгновенно узнал этого человека.

Странный вид Андрея Михайловича обескуражил Сашу. Никитин был уверен, что Фоменко давно на фронте. Расставаясь с Сашей после возвращения из Белых Горок, Андрей Михайлович бодро сказал: «Ну, до встречи после победы!»

Они расстались не то чтобы холодно, а так, с прохладцей. Фоменко, правда, похлопал Сашу по плечу и дружески прижал к груди. Но Саша отстранился, и Фоменко только махнул рукой и усмехнулся. «Да бог с тобой, — сказал он. — Есть поговорка: кто старое вспомянет, тому глаз вон».

Вот так они простились.

И вдруг — Андрей Михайлович! И видик — шпана шпаной.

— А-а! — радостно протянул он и, подняв руку, помахал ею. — Привет, Сашка! Ты где пропадал, черт лысый?

— Здравствуйте… Здравствуйте, — прошептал Саша, останавливаясь в полнейшем недоумении.

— Привет, привет! — продолжал Фоменко и вдруг шепнул: — Делай вид, что мы свои в доску и встречались… ну, вчера только!

— А-а… привет, привет! — запоздало обрадовался Саша, все еще не понимая, зачем такая маскировка. — Да так вот… хожу. Делать нечего… хожу вот.

— Да мне тоже делать, собственно, нечего, — беспечно продолжал Фоменко и — шепотом: — Свернем на насыпь, не будем мозолить глаза. Есть разговор.

Саша догадался кое о чем.

«Подполье!» — мелькнуло у него.

Сердце застучало часто, часто. Подполье, задание, борьба!.. Он готов сделать все, что будет приказано!

— Я понимаю, кажется, — прошептал он. — Я, собственно, слушаю… Я готов. Я…

— Ты не спеши, — оборвал его Фоменко. — Все будет в порядке. Сядем, поговорим.

Они перешли через железнодорожную линию и очутились возле той трубы, в которой Саша провел ночь.

— Ладно, присядем. На, закуривай. Закуривай, тебе говорю, — требовательно повторил Фоменко, видя, что Саша отрицательно покачал головой. — У нас такой вид, что мы обязательно курить должны.

— Да ведь вокруг ни души, я знаю.

— Ничего ты не знаешь. Никогда так не думай. Время такое.

Фоменко сел на трубу, закинул ногу за ногу.

— Ну, я слушаю: где был, откуда? Только коротко.

— А вы… а ты? — спросил Саша.

— Я — после, Саша. Я — это потом. И вообще неважно.

«Так, — подумал Саша. — Я по-прежнему мальчик, которого нужно учить. Ну что ж, подождем, посмотрим».

Он коротко рассказал, где был и каким путем очутился в Чесменске.

— Ты в дом к этому Радецкому заходил, я видел. Зачем? — в упор спросил Фоменко.

— Вы мне не доверяете? — обиделся Никитин.

— Ты дурак, Саша, — ласково сказал Фоменко. — Мы где? На стадионе? В буфете за кружкой пива? Соображаешь?

— Переодеться заходил. Случайно.

— Да, брат, случайно. Это хорошо. Я сам рад. Искать бы тебя, подлеца липового, пришлось. Ты не вдыхай, не затягивайся… курильщик. Подержал во рту — выпусти. Конспиратор!

Саша бросил папиросу и растер ее каблуком.

— Ну ее к черту! Накурился. Ну, я слушаю.

— Погоди. Вот что. К этому Радецкому не ходи больше — влопаешься. Понял?

— А что? Он…

— Да. — Фоменко усмехнулся. — Не ходи. Забудь сюда дорогу — и все. Слушай адрес: Белые Горки, Интернациональная, 5. Пять. Пять пальцев на руке. Запомнил? Ну, вот. Хозяин — мужчина средних лет, бритый. Скажешь, что ты от Андрея. Твою фамилию он знает. Все.

— И что?

— Отправляйся туда.

— И?..

— И живи спокойно.

«Ясно, — подумал Саша. — Сергей Иванович беспокоится о моей судьбе».

— Спокойно жить нельзя, — сказал он вслух. — Это для меня не подходит.

— Я сказал — спокойно? Ты не понял: спокойно в партизанском отряде. И ты, и вся твоя группа из Валдайска. Есть задание переправить вас в Белые Горки.

— Сергей Иванович там?

— Не знаю. Я, брат, ничего этого не знаю.

«Ясно, — опять подумал Саша, — Сергей Иванович мне и шагу ступить не даст. Все считают меня мальчиком и беспокоятся о моей судьбе!»

— Ну, а чье задание? — спросил Саша.

— Бога, — спокойно ответил Фоменко.

«Ничего он мне не скажет. Ну и ладно! Посмотрим еще, посмотрим, какой я мальчик!»

— Как мне объяснить матери?

— Она эвакуировалась.

— Точно?

— Абсолютной уверенности нет.

— Что еще?

— Этого хватит.

«Не доверяет! Ладно!»

— А теперь…

Фоменко не договорил. Над насыпью появился бородатый старец. Он опирался двумя руками на палку.

— Не знаю, кто вы… — помолчав, начал он, внимательно оглядывая Андрея Михайловича и Сашу. — На всякий случай скажу: немцы входят с той стороны в поселок.

На лице Фоменко не дрогнул ни один мускул.

— Немцы? — весело переспросил он. — Они-то нам и нужны. Спасибо, старикан!

Старик с презрением посмотрел на него, плюнул и скрылся.

— Видишь, — Фоменко подмигнул Саше, — живые-то души есть, оказывается! Давай, Саша. Я надеюсь, что уже завтра ты будешь в Белых Горках.

«Посмотрим», — подумал Саша.

Они расстались тут же, возле трубы. Фоменко взбежал на насыпь, обернулся на прощание — и Саша снова остался один.