Дороги товарищей

●

Та страшная — звездная и тревожно молчаливая — ночь была прожита. Саша проснулся, когда солнце уже взошло, и опять его поразила бесконечная тишина, прочно и тяжело придавившая землю. Жизнь на земле не замерла, природа жила — лениво кудахтала курица, щебетали за окном птицы, назойливо жужжала над кроватью звонкая муха, — но признаков человека, признаков войны, еще вчера такой близкой и реальной, не было, и только поэтому казалось, что мир вымер. Саша вскочил и, растолкав Гречинского, который спал на скамейке возле двери, вышел на крыльцо. Как и вчера, на небе не было ни облачка. Утренний холодок резко лизнул Сашины плечи. Крыльцо было мокрым от росы. Густая роса лежала на траве. В тени она была черная, как деготь, на солнце каждый ее шарик блестел, словно стеклянный.

Саша вышел на дорогу, пыль которой была прибита росой, словно дождичком, и напряженно вслушался. Нет, ничего, решительно ничего не слышно!

Протирая глаза, на крыльцо высунулся Гречинский.

— Где Вадим и Коля? — спросил его Саша.

— На сеновале спят…

— Буди! Ты чувствуешь? Ни звука. Черт знает что! Я сейчас к командиру…

Саша оделся и ушел.

Он вернулся быстро. Лев, Вадим и Коля умывались возле колодца.

— А командира-то нашего нет, сообщил Саша.

— Как нет? почти одновременно спросили все трое.

— Да так! Хозяйка сказала, что он еще вчера вечером ушел. Взял свой вещевой мешок и ушел.

— Ну, братцы, схватят нас здесь фашисты за глотку! — сказал Гречинский.

— Не паникуй! — обрезал его Сторман. — Командир, может, за инструкциями пошел.

— Ага, за инструкциями. К жене и к деткам.

— Стойте! Тише!..

Ребята застыли как вкопанные.

С юга, с той стороны, где стояла вчера пугающая тишина, отдаленный нарастал гул. И по тому, как он стремительно и бурно нарастал, все сразу поняли, что это летят самолеты и не бомбардировщики, а истребители. И летели они не высоко, а где-то возле самой земли. Казалось, громадный густой вал накатывается на деревню, сейчас же подомнет ее, раздавит. Ребята инстинктивно присели. И в то же самое время гул был внезапно прошит, пронизан другими звуками — металлически жесткими, лопающимися, злыми, — так звучат крупнокалиберные автоматические пулеметы. Затем рев моторов, казалось, парализовал на земле все движение, спеленал страхом все живые души — и ребята увидели четверку истребителей с крестами на крыльях. Истребители уходили над деревней к лесу. Над лесом они взвились вверх, набрали высоту, а затем одновременно — издали, как игрушечные, — заскользили вниз и, сверкнув в лучах утреннего солнца, исчезли.

— Обстреляли кого-то, — прошептал Гречинский.

— Возле самой деревни, — прибавил Коля Шатило.

— Ж-жуть! — сказал побледневший Сторман.

Гречинский усмехнулся:

— Наш партизан сдрейфил.

— Да брось ты! Сам белее мела.

— Ладно, ребята, не спорьте, надо решение принимать, — сказал Саша.

Но никакого решения они в то утро так и не приняли. Новые события захлестнули их, подхватили и понесли, вертя в неожиданных круговоротах и безжалостно швыряя из стороны в сторону.

Гречинский вышел на улицу, чтобы узнать, думают ли их соседи по ночлегу возвращаться в Чесменск, и вдруг крикнул:

— Красноармейцы!

В деревню входила какая-то воинская часть. Бойцы шли по четыре в ряд, но равнение не поддерживали и поэтому издали напоминали длинную, как очередь, толпу. Впереди шел командир. На груди у него висел немецкий автомат, короткий, с черным изогнутым магазином.

Войдя на окраину деревни, командир остановился, подозвал бойца. С минуту они совещались. Затем командир махнул рукой, крикнул что-то, и бойцы толпой побежали мимо него, в сторону леса.

— Опять с фронта, — с горечью сказал Гречинский.

— Ребята, надо же узнать, в чем дело! — крикнул Саша. — Ждите меня в избе, я скоро вернусь!

Он снял пиджак и через кочковатое поле побежал к лесу. Кочек на поле было так много, как бородавок на руках неопрятного мальчишки. Саша спотыкался и даже падал. Он бежал изо всех сил и все-таки не поспел к сроку: когда он тяжело ворвался в лес, там стояла мирная, непуганая тишина. Казалось, давно не ступала здесь нога человека.

Саша присел на корточки и вгляделся в затушеванную темнотой глубину леса. Он знал, что возле земли, между голых стволов, видно дальше. Но он ничего в лесном темно-зеленом хаосе не увидел. Птица, вычирикивающая над головой Саши свою незамысловатую песню, как будто подтверждала, что вокруг и в самом деле никого нет — один Саша на весь лес.

Саша сделал шагов сто и крикнул:

— Эге-ге-е-ей!

И опять зачирикала над головой любопытная птаха.

— Эге-ге-е-ей! — еще раз, надрываясь до хрипоты, разнес Саша свой голос по лесу.

Птица вдруг вспорхнула и улетела, мелькнув в ветвях цветным оперением.

— Тебе что, хлопец? — раздался за спиной Саши спокойный голос.

Саше показалось, что спросил лес. Он вздрогнул и отскочил в сторону. Перед Сашей стоял боец в пилотке со звездой и с немецким автоматом в руках.

— Не бойся, — сказал он. — Я свой. Тебе что? Чего орешь в лесу? Это ты бежал? — Боец показал взглядом в сторону поля.

Впрочем, это был не рядовой боец. На петлицах гимнастерки у него алели по четыре треугольника. Прекрасные советские воинские знаки различия! Родные треугольнички! Как обрадовался им Саша!..

— Товарищ старшина! — закричал он. — Вы командуете этим отрядом?

— Ну я, — ответил старшина, внимательно, спокойно и серьезно глядя на Сашу серыми, очень усталыми глазами. — А что тебе?

— Фронт прорван? Да? Вы окружены?

— Тиш-ше! — выкрикнул старшина сквозь зубы. — Чего разорался? Молчи!

Невдалеке послышался шорох, и из кустов высунулась стриженая черная голова с большими, торчащими в стороны ушами.

— Батраков, шо там таке?..

— Сиди, Матюшенко. Вот хлопец тут разорался. Орет, а зачем, сам не знает.

Черная стриженая голова скрылась.

— Ну, говори толком, чего тебе? — зашептал Батраков. — Садись.

Он опустился на корточки. Присел и Саша.

— Вы отступаете, товарищ старшина? — спросил Саша.

— Нет, атакуем, — зло ответил Батраков.

— Значит, фронт прорван?

— А тебе какое дело? Ты кто? Откуда?

Саша рассказал ему о себе и своих товарищах.

— А-а!.. — заключил Батраков. — Ясное дело…

Он встал и строго глянул на Сашу.

— Ну, а кричать все равно нечего. Как зовут-то?

— Сашей, — ответил Никитин и тоже поднялся.

— Вот так, Александр, у меня шестьдесят пять бойцов и трое раненых, и напускать на них панику — не дело. Им еще драться придется. — Батраков замолчал и неодобрительно покачал головой. — Куда от границы-то отошли, а! Не верится. А главное, зло берет: ведь самим же придется всю эту землю назад отвоевывать. Чужому дяде это дело не доверишь. Сколько сапог еще изобьем!

— Я, наверное, пойду, товарищ старшина, меня друзья ждут, — сказал Саша.

— Я провожу тебя.

Они зашагали к опушке.

— Вообще-то вы поспешайте, хлопцы, немец близко, — сказал Батраков. Он подумал и добавил: — Немец совсем близко. Это обман, что тихо. Тишины нет. — Еще помолчал и повторил веско и тревожно: — Нет тишины.

И словно в подтверждение этих слов Саша уловил какой-то шум.

— Стой-ка! — Батраков остановился.

Шум нарастал, нарастал.

— Погоди, я выгляну, — почему-то шепотом сказал Батраков и, раздвинув кусты на опушке, тотчас же с непонятной поспешностью заслонил веткой лицо. — Назад! — сказал он.

— А что?

— Танки! — сказал Батраков.

— Какие?

— Немецкие! За мной! Бегом. Танки по полю шпарят!

Никитин секунду стоял на месте, а потом бросился за Батраковым.

Ломая кусты и перескакивая через пни, слева и справа от Саши бежали бойцы. Никитин так и не заметил, откуда они вдруг появились.